И вот, говорят, видели одного, приезжал пару раз, ночевал в избе, – люди подходили, звали, – он прятался. В заболь, Алешка, он тоскует, а перед людьми стыдно.

И снова Бродский приходит на ум.

«Вернись, душа, и перышко мне вынь! Пускай о славе радио споет нам. Скажи, душа, как выглядела жизнь, как выглядела с птичьего полета?»

А почему так решили, в доме подметено, прибрано, на лавке букет цветов полевых, узнал, стало быть, где мать мертвая лежала.

Обнаружили и главную улику.

В стене, на огороды проем большой, а даль там открывается… У-у-у-у-х! Нет слов. Так вот ночной гость сидел там, и место протертое штанами, и окурки затушил, и кое-чего из вещей в руки брал, там и оставил.

«Огонь, ты слышишь, начал угасать. А тени по углам – зашевелились», – звучат в голове стихи того же поэта.

– А мы с Алешкой с детства куда-нибудь залезем и сидим, мечтаем. Домечтались.

«Вместе они любили сидеть на склоне холма. Оттуда видны им были церковь, сады, тюрьма», – у Бродского, как выясняется есть и об этом.

– Домечтались! – сказала она, прищурившись куда0то вдаль и лицо ее стало намного моложе, или показалось мне.

Еще Прокопьич был жив, придумал записку Алешке написать, живи мол, куда ж такой дом бросать. Нам покажись, сходим за морошкой. Знаешь, как мать любила. Странное дело, нашли записку порванной в клочки мелкие, на том же месте. Видел там, на лавке? Братыню развалил, – у Савельихи самый вкусный квас был на всю деревню. И палку, что мать опиралась, изломал. Убирать не стали, может опомнится. Но Алешка больше не появился.

– А фотографии там в рамке нет, пустая рамка в углу стоит.

– Вот ее-то он тогда и забрал видно.

– Отчего ж он не пришел больше? Вспугнули?

«Северный край; укрой. И поглубже. В лесу. Как смолу под корой, спрячь под веком слезу». Снова нашел созвучные стихи Бродского.

– Кто за ягодами ездит, говорят, наверняка за морошкой он в августе пошел, да и остался в болотах, у нас, как на север идти, много болот".

– Нашли его вещи?"

– Да какой там? Но Алешку с детства баюнком звали. От слова "баять". Это сказочник, значит. Ему что скажешь – все на веру принимал, может про морошку, что мать любила он и втемяшил себе в голову. Еще потом узнали, не приезжал он к матери, потому что сидел, случайно, по мелкому делу. А чтоб она не узнала, пересылал письма кому-то, а те уже ей записки доставляли. Вот такое быванье".

– Да, история. Мать никого не дождалась".

Слышь ли, слышишь ли ты в роще детское пение… (И.Бродский)

– Говорят, дом их не принял, никого – в таких домах лучше не шастать, место не доброе, такое вот дело. Мы и священника приводили, освящали дом, да что толку. Лезут к него, будто медом смазанный".

Уходил я из деревни, женщина все стояла на том же месте. «Почему одна осталась?» – не спросил, зато спросил имя, Ольгой ее звали.

_______________________________________________________________________

Долго еще я думал о рассказе женщины. Много тут необъяснимого.

Но дорога отражает тебя и твои мысли. Вот один я остался, сын переехал в Питер. Вот встретился с ним на несколько дней и повез по Холмогорам, а там нас ждали храм и изба, брошенные, одинокие, унылые. Ждали, чтобы рассказать чего-то… Рассказали.

Уже в пути с лукошком земляники между сиденьями. Ночная дорога кажется мягче дневной. Вьется как змейка под дождем, и не везде ее разглядеть – глаза застили клубы пара на дороге.

А чего ж ты хотел? И случайно ли все произошло? Дожди, повороты, храмы.

Так-то оно так, но что-то главное дорога утаивает.

Случайно ли за 900 км едешь к людям, которых в глаза не видел, а они добрейшей души?

Может дорога расскажет, где побывал я на самом деле? Кого встретил? Кто водит нас по этим дорогам?

Ответишь, Бродский?

И Бродский отвечает:

«В деревне Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду».

Андрей Николаевич Комольцев вошел в лес. Давно собирался. Вот сподобился, наконец.

– Хорошо – то как! Грибами пахнет. Грибы где – то совсем рядом. Как хорошо, Господи! – старик вдохнул свежий насыщенный запах сырости, зашуршал нападавшими листьями.

– Ох, колюч! – это он решил поговорить с воздухом.

Тот, видимо, как – то ответил старику, и шаловливо обдал ветерком.

– Вот где хорошо! Здесь и приземлимся, – он разложил коробку от холодильника, влез в нее, как космонавт в люк космического «Союза», натянул до плеч шерстяной плед.

Только бы не видеть никого, особенно людей, бредущих с собаками. Подбежит псина, как начнет лаять, надрываться, хоть на дерево лезь. А хозяину – то сие интересно – стоит в сторонке, наблюдает.

Ну что тут можно наблюдать? А! Люди добрые? Все исхожено – истоптано вдоль и поперек.

Поспать в лесу – давно мечтал, когда еще работал – мечтал.

По молодости: в армии, в студотрядах, да студпоходах, где только не спали. А тут один – это другое дело.

Если ветер – то он под кустами спасен, ну а если дождь – пока коробка намокнет – можно будет перебраться в другое место. Главное, отдельно от всех. Никто не глазеет из прохожих, и не думает, что ты бомж. А перед глазами снова сын Вовка…

– Нет, лучше думать о грибах…, – попытался избавиться от ненужных мыслей Андрей Николаевич. Но, раз уж начал вспоминать – набрал разгон – не остановишься, даже не пытайся.

История с ним вышла такая.

Его лавку в Измайловском парке испортили – залили чем – то липким. Пивом, чем – же еще… А он на ней часто сиживал, угощал сигареткой других бомжей, чтобы отвалили, не мешали думки думать. Потом мог прилечь, на короткое время.

Паспорт и парочку фоток, что остались от прошлой жизни, он припрятал в надежном месте. Сюда шел охотно, здесь думалось ему легко и свободно. Лавка заменила кабинет.

А тут, во вторник, его потянуло в свой старый двор. Там, в квартире 25 подъезда 3 прожил он без малого сорок лет. Андрей Николаевич иногда захаживал во двор, в нем казалось ему теплее, а может и вправду было теплее – теплотрассы же проходят где – то. Посидел на детской площадке, пока детей не привели, да пошел к знакомой мусорке, куда сорок лет выносил мусор.

Его заинтересовала коробка от холодильника. Решительно старик начал спасательную операцию по извлечению коробки – ее уже успели изрядно завалить. Извлек, решил еще чего присмотреть, да тут рядом загудела машина – кто – то парковался, все выравнивал машину. Наконец, мотор затих… Из машины вышел водитель, и махнул рукой. Андрей Николаевич подумал, что жест адресован ему, и робко встал – руки по швам, как на месте преступления.

Но водитель старика пока не заметил – ходил вдоль своего внедорожника и подробно рассказывал по телефону о том, как он продал малолитражку и приобрел этого монстра.

Понятное дело, – подумал Андрей Николаевич, – парковаться теперь труднее.

– Дед ты там долго еще?

– Вот коробку заберу от пылесоса, и уйду.

– А! Лады.

В ближайшем подъезде № 3 отворилась дверь. В проеме стоял молодой мужчина с портфелем.

– Привет, Игорек!

– Здорово Вован! Вы когда прилетели?

– Да позавчера ночью.

– Загорел, не узнать. Как Эмираты?

– Да сойдет, – видно было, Вован уже устал отвечать на этот вопрос..

– А мы все не вырвемся, – продолжил разговор Игорек.

– Ну, Игорек, «джипяра» у тебя. Поздравляю. Обмоем?

– Не вопрос.

Закурили.

– О, мне пора. Ну вечерком звякнешь?

– А то!

– Ну заходи, дверь держу.

– Да брось. Мне надо мусор с машины выкинуть – вон бомжа жду.

– Какого бомжа?

– Да вон на мусорке возится.

Оба хорошо затянулись. Помолчали.

– Бомжей развелось, куда ни плюнь, – вдруг пробурчал Вован. – Сегодня выбросил коробку от Керхера! Уже мусорку разбомбили. Ладно, побегу – бабло рулит.