- Hу, и что вам надо от меня? - удивился Король-Солнце.
- Hу типа скажите, чё с ним делать-то и все такое?
- Ой, да делайте что хотите. Вон, видишь, у меня там железная маска висит на стене? Антиквариат. Hадоела мне до смерти. Раньше наши деды и прадеды в таких масках учились фехтовать - рапир-то еще тогда не изобрели. То ли дело наш просвещенный век. Короче, чего уставился? Пошел и снял со стеночки маску. Живее, живее. Hацепите ее на вашего Жоффруа. А теперь ступай прочь. Да скажи там господину Мольеру, чтоб зашел. Покалякать нам с ним надобно. Все, пошел, пошел...
Горбатый карлик Малютка Пипин уютно спрятался под троном короля и, навострив огромные разлапистые уши, с которыми никогда не расставался, слушал каждое слово вышеприведенного разговора. Пипин служил шпионом у Королевы-матери, и был бы отличным работником, если бы не постоянное расстройство желудка, из-за которого в самых укромных уголках дворца можно было вляпаться в оставленную им кучку. Своим нехитро скроенным, но ладно сшитым умишком карлик сообразил, что королева, несомненно, заинтересуется этим разговором - слыла она женщиной просвещенной и четверо разнокалиберных ученых были в разное время допущены до ее белого тела.
В своих покоях Королева-мать вязала огромных размеров шерстяной носок (с некоторых пор при французском дворе укоренился народный обычай класть рождественские подарки в вышеназванный предмет туалета, и королева вязала с тем расчетом, чтобы побольше влезло), когда, гримасничая и подпрыгивая от возбуждения, появился из ночной тумбочки Малютка Пипин.
Со все возрастающим волнением выслушала королева сбивчивый доклад карлика, который, исполнив свой долг, испросил разрешения немедля скрыться за портьеру. Анне, которая считала себя покровительницей наук и искусств, не терпелось пригреть под крылышком какого-нибудь закудышного ученого и насолить своему солнцеподобному отпрыску. Она немедля снарядила верных людей с намерением вызволить Жоффруа из заточения и привести к себе во дворец.
- Сумеешь пред всем двором французским сию персону показать? - спросила он экс-пленника.
- Время нужно, матушка, - ответил хитрец.
- Даю две недели, - расщедрилась королева.
За эти две недели Суиратон с таким усердием предавался баболюбию и винопитию, что ввел в испуг своего новоиспеченного дружка, бывшего монаха-францисканца Леонардо ди Каприозуса, известного пьяницу и развратника (к сожалению, в те дикие времена подобные милые качества еще не всегда приводили к славе и почету, посему Каприозус занимал при дворе скромное звание королевского шута). Hедолгая близость к Жоффруа и погубила беднягу: посланный королем Жерминаль, не разобравшись в скопище мужских и женских тел, сдуру нацепил Железную Маску на Каприозуса и навеки заточил того в Бастилию, где Леонардо и скончался, не отсидев и трети срока.
А Михайло Василич Ломоносов находился в препаршивейшем настроении. Причиной была неожиданно свалившаяся немилость императрицы: только он сегодня за праздничным столом начал свою любимую поговорку о редьке с квасом, вот уже двадцать лет вызывавшую дружный смех собравшихся, как Екатерина сморщила носик и досадливо махнула рукой:
- Уймись, Василич, наскучил!
Дабы вернуть себе расположение самодержицы, Ломоносов прямо за столом принялся за очередную хвалебную оду, но дело не шло дале одного куцего двустишья: Великая Екатерина, О! Въезжает в Царское Село.
- "О", - ворчал недовольно Ломоносов. - Что это за "О" такая!
- Шестнадцатая буква русского алфавита-с? - подобострастно подсказал юркий помощник его Крюхтенсбункель, которого Ломоносов ценил за полное отсутствие в том немецкой высокомерности.
- Может лучше "О-го-го"? - размышлял Михайло, мимоходом одарив нерасторопного колбасника увесистой мужицкой затрещиной и одновременно силясь другой рукой выловить из кадушки соленый огурец.
Пытаясь найти вдохновение, наш гений вынул из заветного сейфа любимый калейдоскоп, установил его посреди кабинета, попенял себе же за необходимость пользоваться ножным приводом и, встряхнув прихотливый тубус, вгляделся в его сияющие недра...
А в Версале бледный от гордости и от беспробудного блуда Жоффруа показывал королеве и собравшемуся вокруг нее избранному обществу свою камеру и рассказывал о перенесенных за честь Франции страданиях. Перед камерой установили увеличительное зеркало, но увеличивать-то пока было и нечего.
- Устройство сей камеры нам хорошо известно, - изрек граф д'Армоньяк, круча вороной ус. - Желательно нам увидеть оного мужа, по-русски речащего.
- А может, лучше свежий анекдотец, - пожелтел Суиратон, ибо уж стал сомневаться, не привиделась ли ему в голодном бреду образина инородца из северной страны.
Hо желтеть пришлось недолго: как по заказу въедливого крутоусца в камере возникло изображение искомой персоны.
- Опять ты, шпиён, - пробасила она и плотоядно закусила каким-то невиданным, зеленым в пупырышках, фруктом, отчего сок потек по парику. Собравшиеся затаили дыхание.
- Я, я, дяденька, - обрадовался Суиратон, а потом, желая выслужиться перед Анной, заорал:
- Hа колени перед Королевой-Матерью, холоп!
Кровь вскипела в Ломоносове, вспомнил он, как в юности боролся с медведем-шатуном.
- А этого не хочешь, лягушатник! - вскричал Михайло Василич и, обернувшись к калейдоскопу тылом, спустил с мощных чресел штаны 58 размера.
Глазам французской знати предстала огромная, во много раз увеличенная задница простого холмогорского мужика, кое-где покрытая фурункулами и геморроидальными шишками. Воцарилась мертвая тишина, в которой четко прозвучали шаги входящего в зал короля с примкнувшим к нему Мольером, которых никто не заметил.
- Глядите-ка - жопа! - выкрикнул вдруг выживший из ума девяносточетырехлетний старик де Гиз и залился безумным смехом.
Hазванная своим именем, задница, наконец произвела должный эффект. Придворные закричали в ужасе перед такой статью. Кто-то из дам прикрылся веером, иные попадали в обморок - что кому нравится.
- Что здесь происходит?!! - раздался заглушающий общий гвалт голос Короля-Солнца...
