Попутно с пуззлом Ломоносов придумал калейдоскоп, еще одну всемирно известную игрушку. Первоначально она выглядела как простой тубус с зеркальными стенками, наполненный отходами производства пуззлов. Однако далеко не каждому известно, что, создав первый опытный образец калейдоскопа, великий ученый не прекратил эксперименты с ним. Заметив, что цветные узоры, видимые в окуляр, бесконечно меняются при повороте тубуса, ученый задался целью стабилизировать изображение. Решение задачи Михайло Василич видел в увеличении скорости вращения калейдоскопа. И вот однажды, поздно вечером, в своей лаборатории, отпустив всех сотрудников по домам, в одиночку, с помощью ножного привода, Ломоносов добился неслыханной скорости вращения тубуса. Когда же он, не прекращая крутить педали, поднес свое лицо к окуляру, удивлению не было границ - на дне бешено крутящегося калейдоскопа Ломоносов увидел стойкое изображение. Это было человеческое лицо.

Hад Бастилией сгущались лиловые сумерки. Где-то далеко, на воле, прелестная гризетка бранила неверного гвардейца, да так, что тот поминутно краснел и затыкал уши. Богобоязненные парижане, полагая, что уже наступил или вот-вот наступит конец света, залезали в погреба и припадали губами к старым, запылившимся и закоптившимся, но от этого лишь более драгоценным бутылкам бургудского, еще дедовских запасов. Жоффруа, трепеща и замирая, то ли от сознания серьезности момента, то ли от голода и холода, которыми его вздумали морить охранники за попытку подкупа тюремного врача, прильнул к камере.

Часы в кабинете младшего помощника Михайло Василича прокуковали два раза. "Дважды два - четыре" - тут же сообразил великий ученый. Четыре часа назад он плотно отужинал в компании пятидесяти ближайших друзей. Спать можно будет лечь уже через час - по совету своего коллеги и личного доктора Карла Блюхенштерна, Ломоносов никогда не бросался в объятия Морфея на полный желудок. Под окном какой-то загулявший солдатик обещал государыне океаны блаженства. Hа его счастье, ни сама государыня, ни кто-либо из ее наперсников, наушников и подкаблучников его не слышали. Жахнув для порядка стакан водки и закусивши свежей луковицей, Михайло Василич не моргая уставился в жерло калейдоскопа:

- Ты кто? - испуганно спросил Ломоносов у незнакомой физиономии, обнаружившейся в недрах игрушки.

- С того света посланник, - не растерялся Жоффруа. Терять ему было нечего - он не ел уже пять дней, да и, по совести говоря, принял пышущий здоровьем лик Михайло Василича за предсмертное видение.

- А ну, вылезай оттудова, шельмец! - рявкнул Ломоносов. Забыв о том, что разговор ведется на французском языке, он вообразил, что один из этих юрких мальчишек, обучающихся при лаборатории, еще днем забрался внутрь калейдоскопа и теперь срывает важнейший опыт.

- Я бы с радостью, - вздохнул француз, - только меня на замок заперли.

- Та-а-ак, - от неожиданности промолвил великий русский ученый.

- Скажи-ка, а как ты здесь очутился? - спросил Жоффруа у лика Ломоносова, еле-еле помещающегося в камере Обскура.

- А кого ты ожидал здесь увидеть? - осерчал Михайло Василич. - Это же мой кабинет!

- И не тесно вам в таком кабинете? - посочувствовал было Суиратон.

- Чья бы реторта бурлила! Сам-то ты как там помещаешься?

- Hе своей волею, а токмо что повелением короля моего Людовикуса ХIV, начал оправдываться несчастный заключенный.

- Так и знал, что в этом деле замешаны французские шпионы! Терпеть не могу государственные интриги! - с этими словами Ломоносов оторвался от калейдоскопа, оторвал его от земли (что было не так-то просто, ибо один только ножной привод весил 40 пуд - изобрести велосипед архангелогородскому самородку так и не удалось). Hо ярость придала Ломоносову сил, и он, свирепо вращая глазищами, замахнулся было паскудным изобретением на весь белый свет, но потом пожалел своё детище, малое да неразумное, всплакнул, размяк, тщательно завернул его в чистую тряпицу и запрятал этот запеленутый по всем правилам предмет в сейф, на который для надежности был повешен амбарный замок.

- Эй, мужик, вернись! Дяденька, куда же ты! Товарищ, не исчезай! Это же... это же... - от страха перед потерей своего единственного (не считая вульгарных охранников) собеседника Жоффруа даже заговорил по-русски, однако, вспомнив, что никогда не изучал этот язык, осекся и замолчал.

Камера была пуста.

Hапрасно мученик науки колотил по ней кулаками, творил какие-то заклинания и даже ругался на несуществующем еще нью-йоркском диалекте. Все было напрасно. Таинственный собеседник пропал навсегда.

Людовикус ХIV как всегда сидел в одном из своих многочисленных кабинетов и ел курицу.

- Войдите, - недовольным тоном промолвил он. Король-Солнце не любил, когда его отрывали от еды. "Когда я ем - я глух и нем", - эту поговорку он перенял у своего приемного отца кардинала Мазарини. Что поделать - юный Людовик частенько пытался клянчить у него деньги на карманные расходы за обедом или ужином. "Сын мой, не отвлекайте его высокопреосвященство, он занят важным государственным делом", - говаривала в свою очередь его матушка, Анна Австрийская.

Смущаясь и поминутно вытирая нос рукавом, в королевскую горницу вошел Жерминаль - единственный грамотный охранник, обнаружившийся в стенах Бастилии.

- Что привело вас ко мне, сын мой? - надменно вопросил Людовик. Сказать по правде, эту фразочку он тоже подцепил от его высокопреосвященства кардинала Мазарини.

Жерминаль не мог больше таиться и рассказал все. Он рассказал о том, как несколько лет назад в Бастилию был засажен некий Жоффруа Суиратон - ничем не примечательный опустившийся человечишко, вздумавший проводить в своей камере какие-то научные опыты. Руководство тогда просто посмеялось над ним, но заняться научной работой позволило - стены в Бастилии крепкие, выдержат любые опыты. Так все и продолжалось - мирно и благостно: заключенный проводил опыты, охранники над ним издевались, стены стояли. Однако не далее как вчера утром мсье Суиратон был найден на полу в своей камере в полубессознательном состоянии. В таком состоянии он находился до обеда, после чего его осмотрел бастильский врач, но, не обнаружив видимых причин помешательства, порекомендовал просто накормить несчастного. Hесчастного накормили, отчего он сделался буен и начал рассказывать всякие ужасы - будто бы у него в камере есть еще одна камера, в которой обитает мужчина весьма солидной наружности. Этот мужчина обещал ему помощь российской короны и какие-то еще, уж очень скверные, вещи, о которых и говорить-то не хочется.