– Верно. Но вас можно убрать.

Я посмотрел на него в упор. Он выдержал мой взгляд.

– Принесите со склада оружие, мистер Дакко. Для меня, мистера Таера и главного инженера.

– Есть, сэр. И еще… Я хотел бы уберечь Криса.

– Как?

– Запереть в каюте, если потребуется. Мало ли что может случиться, если начнется заваруха.

– Нет, – твердо сказал я. – Он военный и хорошо знает, что полагается за мятеж. Идите за оружием.

– Я немало сделал для вас, и вы передо мной в долгу. – В его взгляде была непреклонная решимость защитить сына.

– А вы мне ничего не должны, мистер Дакко? – спросил я.

– Вот, значит, как вы благодарите за помощь?

Я с трудом удержался, чтобы не разразиться проклятиями. Конечно, Уолтер Дакко не раз оказывал мне неоценимую помощь, рискуя собственной жизнью. Добровольно докладывал все, что происходило на корабле, из чисто моральных побуждений. И я не мог оказаться неблагодарной свиньей.

– Мистер Дакко, – сказал я уже совсем другим тоном, – назначаю Криса вашим помощником до конца чрезвычайного положения. Принесите оружие.

– Есть, сэр. Спасибо.

– Если у нас увидят оружие, то сразу поймут, что нам известно о настроениях экипажа, – сказал Филип, как только Уолтер Дакко ушел.

– Что ж, чему бывать – тому не миновать.

Через полчаса Уолтер Дакко вернулся с лазерными и электрошоковыми пистолетами. Я взял пистолет, включил тревогу и, когда со всех постов поступили доклады, объявил в микрофон:

– Всем оставаться на местах для проверки.

С Филипом и Уолтером Дакко я начал обход корабля и закончил его в машинном отделении, где вместе с главным инженером находились Деке и Джокко.

– Касавополус, какую максимальную мощность можно подать на сверхсветовой двигатель, не подвергая корабль серьезной опасности? – спросил я.

Возможно, до него дошли слухи о готовящемся бунте, потому что он ничуть не удивился моему вопросу.

– Не могу точно сказать. Пожалуй, половину от обычной.

– Если мощность повышать постепенно, успеют температурные датчики сообщить о перегреве, чтобы вовремя отключить напряжение?

– Да, сэр.

– Хорошо. – Я взял микрофон и объявил по всему кораблю: – Отбой!

Мы с Филипом вернулись на мостик.

– Что вы задумали, сэр? – спросил он.

– Учения по лазерной стрельбе. – Я взял микрофон.

– Сразу после тревоги? – удивился Филип. Вместо ответа я взял микрофон и отдал приказ об учениях.

После полудня я дважды включал тревогу и снова провел учения по стрельбе. На лицах матросов можно было прочесть озлобление, но они еще не вышли из-под контроля. Во время ужина, сразу после традиционной молитвы, я сделал объявление:

– Испытания сверхсветового двигателя возобновятся под наблюдением главного инженера. Он решит, какую можно подать мощность, не нанеся вреда кораблю.

Не успел я договорить, как Елена Бартель, вскочив, взволнованно спросила:

– Можно провести испытания сегодня?!

Следом со всех сторон посыпались просьбы:

– Сэр! Пожалуйста!

– Сэр! Можно сегодня?!

Я хотел отложить испытания до завтра, но не рискнул – слишком велик был напор.

На экране снова заплясали волны, картина, не имеющая ничего общего с нормальной работой сверхсветового двигателя. Повышение мощности не исправило положения. Однако шахта двигателя не перегрелась.

– Если бы эти волны перевести в звуковые, получилась бы какофония типа джаза, – сказал Филип, разочарованно глядя на экран.

Я зевнул. День выдался тяжелый, и мне было не до болтовни, хотелось отдохнуть. С какой стати я тут сижу?

– Наблюдайте за испытаниями, мистер Таер. Если двигатель начнет перегреваться, немедленно их прекратите!

– Есть, сэр.

– Оставляю мостик на вас. – Вернувшись в каюту, я снял китель и, как обычно, аккуратно повесил его на спинку стула. Теперь мне самому приходилось заботиться о своей одежде, гладить ее, завтрака тоже никто не приносил. На «Дерзком» не было юнги, как на «Гибернии». Слава Богу, неподалеку находилась каюта гардемаринов – это несколько облегчало жизнь.

Я ослабил ремень и галстук и почувствовал себя свободнее. И зачем мы только носим знаки отличия? Все это давным-давно устарело.

В дверь кто-то поскребся, как мышь. Что это? Я замер, прислушался; сердце бешено колотилось. Странные звуки повторились. Ладно, будь что будет! Я решительно распахнул дверь.

На пороге, опираясь на трость, стояла миссис Ривс.

– ВЫ?! – поразился я. – Чего вы хотите?

– Поговорить о…

– Пассажирам не положено входить к командиру, миссис Ривс. – Я даже не дал ей договорить.

– Знаю, – проскрипела она. – Но мне очень надо.

– Приходите утром. Сейчас мне не до…

– Командир, окажите любезность. Вы так молоды! И если уснете на несколько минут позже, с вами ничего не случится!

Лишь из-за пожилого возраста миссис Ривс я не захлопнул дверь перед ее носом.

– Входите.

Она проковыляла в каюту, осмотрелась, не зная куда сесть, и с трудом опустилась в кресло у письменного стола, на которое я ей указал.

– Вы, молодые, не понимаете, какое это счастье быть молодым и управлять своим телом, – начала она издалека.

Чтобы не увязнуть в долгом разговоре, я промолчал, и она, видимо, заметив мое нетерпение, с улыбкой перешла к делу.

– Ну что, будет работать мотор? – Она ткнула тростью в пол, наверняка имея в виду машинное отделение.

– Пока идут испытания, миссис Ривс, я не могу…

– Будет или не будет? – резко переспросила она.

– Не будет, – признался я.

В наступившей тишине старуха смотрела на меня осуждающе, надеясь пристыдить, и я невольно вспомнил отца, проверявшего у меня когда-то уроки.

– Вы допустили большую ошибку, командир, – сказала она. – Возможно, непоправимую.

– Хотите сказать, что не следовало заниматься двигателем? Но я не мог…

– Нет, не в этом дело.

Какая наглость! Перебить меня столь бесцеремонно! Я едва сдерживал ярость.

– Если двигатель не заработает, вы проведете десятки лет на корабле, в ограниченном пространстве. Мне, слава Богу, это не грозит. Я свое взяла от жизни и смогу спокойно умереть. Но что делать остальным? Командир, они ни за что не согласятся до конца своих дней терпеть рабство, именуемое армейской дисциплиной.

– Вас это не…

– Мистер Сифорт, – снова перебила она меня, – я решила поговорить с вами, пока вы еще командир. Потому что вам уже недолго оставаться в своей должности.

– Наплевать, – выпалил я и тут же спохватился: зачем откровенничать с какой-то старухой.

– Вас могут убить.

– Наплевать, – повторил я.

– А зря, молодой человек! – Она строго постучала тростью по столу, словно призывая нерадивого ученика исправиться и слушать внимательно. – Жизнь и без того слишком коротка, а вы перед этими людьми в долгу. И просто обязаны исправить допущенную ошибку, изменить свое отношение к подчиненным. Кто, кроме вас, способен командовать кораблем? Главный инженер? Но стоит дать ему свободу – и он напьется в стельку. Гардемарин? Так ведь он еще мальчишка и ведет себя соответствующим образом. Комитет пассажиров? Но они некомпетентны!

– Я командую как умею, – словно оправдываясь, ответил я мрачно.

– Зачем вы так часто объявляете тревоги, будоражите экипаж? Они как угорелые носятся по всему кораблю.

– Это учения. Боевая подготовка.

– Подготовка к чему? Хотите превратить экипаж в роботов, заставить подчиняться любому дурацкому приказу? Не этого следует требовать от людей. Пусть учатся жить дружно. Вместе трудиться, чтобы выстоять.

– Это военный корабль, – возразил я.

– Был.

От этого короткого слова я вздрогнул, будто от выстрела.

– Нас никто не отправлял в отставку. «Дерзкий» по-прежнему в строю, – не сдавался я. – У нас есть надежда добраться до дома.

– Если лететь с такой скоростью, вряд ли кто-нибудь доживет до возвращения. Неужели не понимаете? Людям надо создать человеческие условия, не сталкивать их лбами друг с другом, не держать в постоянном страхе, не подвергать стрессам. Короче, не делать того, что постоянно делаете вы.