Офицер медленно проговорил:

— Всем чехам выйти вперед.

Несколько человек шагнули ближе к столу. Среди них был и Франтишек Сливка.

— По какому делу арестован? — обратился к нему офицер.

— По делу Гейдриха.

— Что? Не слышу! — крикнул эсэсовец.

— Пожалуйста,— повторил Сливка громче.— По делу Гейдриха.

— Ты по делу Гейдриха? — штурмбанфюрер Финк поднялся со своего места.

Сливка молчал. Он уже дважды повторил, сколько же можно еще говорить об этом! Не станет же он рассказывать этому громиле, что захватили его совсем случайно. Он шел тогда по пражской уличке с таким же портфелем под мышкой, какие были у Кубиса и Габчика. Только у тех в портфелях была взрывчатка, а у Сливки — ноты новой песенки. Он считал, что никакой Гейдрих не запретит чехам петь. Он шел. Прогремел выстрел. Началась беготня. Его схватили. Вот и все.

Штурмбанфюрер Финк смотрел на Сливку, и его глаза белели, становились похожими на стеклянные.

«Разве добавить, что я композитор и арестован по ошибке?»— подумал Франтишек, но сразу же отказался от такого намерения. Зачем это ему? Каждый воюет, как умеет и чем умеет.

Сливка умел отгораживаться от мира непроницаемой стеной сосредоточенности, которая была нужна ему в то время, когда он писал музыку. Штурмбанфюрер Финк никогда не слышал о существовании подобного явления, поэтому его удивлению и гневу не было границ, когда он заметил, что маленький чех не только не отвечает на его вопросы, но даже не слушает их.

— Связать их всех — и в машину! — приказал он коменданту.

— А может, просто распорядиться... солдатам... чтобы не возить за лагерь? — попробовал отговорить его комендант.

— Выполняйте приказ! — оборвал штурмбанфюрер. — Взять двоих часовых. Вы — со мной. И фонарик. Фонарик непременно. Может, вы забыли свои обязанности?

Слова приказа упали, как холодный тяжелый камень. Солдаты хватали ошеломленных людей, тащили их во двор, в темноту, и связывали. Беспомощных, их бросали в кузов тяжелого «мерседеса», как большие поленья. Клифтон Честер попробовал защищаться, но он был один, а врагов много. Его связали быстро, с профессиональным уменьем, и он оказался в кузове вместе со Сливкой, Пиппо Бенедетти и всеми теми, кого выхватил из барака слепой случай.

Потом их куда-то везли. Гудел мотор. Стонали и ругались люди. Где-то занимался рассвет, но он медлил. Это была самая долгая ночь, какую когда-либо знали люди.

— Мистер Сливка, — прохрипел Клифтон, — нас расстреляют... Слышите, мистер Сливка?

— Я знал об этом еще два года назад, — просто ответил чех.

— Молчите, дьяволы! — плаксивым голосом закричал итальянец, но его никто не понял. Машина ехала недолго. Может, лагерь совсем еще рядом? Однако какое это имело значение?..

Их снова таскали по одному, как таскают из машин доски или колоды. Два здоровенных эсэсовца, тяжко прихрамывая, волокли связанных людей и складывали на влажную от росы траву вниз лицом. Когда кузов опустел, машина отъехала. Эсэсовцы остались на дороге на страже.

А между теми, кто лежал на земле, замаячили две фигуры. Клифтон Честер повернул голову и, скосив глаза, увидел двоих. Они были черные, высокие; тяжелые ноги мнут траву, а головы достают, кажется, до самого неба. Темнота поплыла перед глазами Честера. Черные столбы качались, плавали в темноте. Еще миг, и они проглотят Клифтона, раздавят его, если он не найдет в себе силы шевельнуться или подать голос. Честер застонал.

Проблеск света, короткий и острый, вывел англичанина из полуобморочного состояния, вернул сознание. Он понял, что живет, почувствовал на щеке влагу травы. Узенький лучик света — последний проблеск жизни; Клифтон это понял сразу же, как услышал выстрел. Острый луч уперся во что-то на земле, и треск пистолетного выстрела разорвал мертвую тишину ночи. Луч исчез, чтобы появиться через секунду уже ближе, и снова застыл неподвижно, словно наколол что-то своим тяжелым жалом.

Честер застонал. Его беспокоило молчание товарищей. Даже крикливый итальянец Пиппо Бенедетти лежал где-то во тьме и молчал. Чего они ждут, на что надеются? Неужели не видят, что приближается смерть? Вот снова блеснул фонарик в руке коменданта. Снова наклонился над распростертым связанным телом штурмбанфюрер и спокойно разрядил пистолет в затылок лежащего. Это уже третий. А их, кажется, двенадцать. Клифтон десятый. А может быть, восьмой? Пятый? Вот сейчас фонарик выхватит из темноты его русый затылок и штурмбанфюрер вгонит в него заряд... Что же они молчат? Может быть, все уже мертвы? Тогда сейчас умрет и он, так и не рассказав никому, как умирали британские моряки в холодных морях Севера. Он хотел разорвать на себе крепкие веревки. Хотел отползти подальше от страшного места, спрятаться в траве. Он боролся с путами молча, сцепив зубы, но когда бледное пятно электрического фонарика оказалось рядом с ним, стало жадно шарить по земле, Честер не выдержал и закричал.

Два выстрела прогремели почти одновременно. Глухие, короткие выстрелы, словно кто-то ударил молотком по деревянной доске. Следом за ними протрещала короткая автоматная очередь. Возле головы Клифтона ударился о землю электрический фонарик, упал на траву и спокойно стал смотреть на небо. Золотистый дымок роился над ним, тоненький столбик золотистой пыльцы. Чьи-то тяжелые ноги пробухали в траве, унося кого-то подальше отсюда. Неизвестные люди пришли из глубины лесов и били из автоматов сюда, чтобы отогнать черные фигуры палачей, и в сторону шоссе, откуда вяло отстреливались эсэсовцы.

Стрельба гремела долго. Фонарик все время лежал в траве, прижатый к влажной земле столбиком золотистого дымка, а Клифтон Честер смотрел на этот столбик и тоже лежал в полном бездействии и ждал, что же принесут ему звуки, порожденные ночью. Потом холодный клекот оружия оборвался. Новые люди вышли из лесу на поляну. Какой-то вопрос прозвучал в темноте. Сливка зашевелился при звуке этой певучей речи, но ничего не смог ответить, только застонал.

— Есть здесь кто-нибудь живой? — повторили вопрос по-английски.

Спросили где-то совсем рядом. И Клифтон закричал, заплакал, засмеялся:

— Есть, есть!

КОГДА ЛОМАЕТСЯ ЛЕД

Француз остался по ту сторону шоссе. Он предпочитал посмотреть, что получится из каши, которую заварил удивительный русский.

А те сумасшедшие уже возвращались. Туда шли втроем, теперь их шестеро. Ровно вдвое больше. Армия советского лейтенанта увеличилась на сто процентов. Раймонда Риго они могут не считать, он пошел с ними только из чувства солидарности.

— Очень хорошо, мосье Риго, что мы с вами встретились, — подходя ближе, сказал Михаил.

— Случай, — Риго пожал плечами.— Чистейший случай. Совсем не вижу, какая вам от меня польза. Я ведь только наблюдал.

— Вы привели нас к лагерю.

— Вам хотелось найти какой-нибудь лагерь. Я знал один из них, вот и показал.

— А нам как раз не хватало человека, хорошо знающего местность.

— Не думаете ли вы, что я буду проводником вашего... гм, сумасшедшего отряда?

— А хотя бы и так?

— Я протестую.

— Это ваше право. Мы никого не принуждаем.

— Кто это мы?

— Мы все. Я, пан Дулькевич, Юджин Вернер и три наших новых товарища...

Они говорили на ходу. Все семеро быстро удалялись от страшного места.

— Кто эти новые? — поинтересовался француз.

— Я еще не знаю, — сказал Михаил.

— Удивительно.

— Да, удивительно. А там, — Михаил махнул рукой, — остались еще девять. Мертвые. У нас даже нет времени их похоронить.

— Вы ошибаетесь, — вмешался один из новых. Это был Клифтон Честер. — Там остались не девять, а десять. Один из них комендант лагеря.

— Этот отдельно, — сказал Михаил. — Я считаю девять убитых.

— Мы возвратимся сюда после войны, — впервые заговорил Франтишек Сливка. — Вернемся, чтобы поставить им памятник из белого мрамора.

— И обязательно с ангелами, — добавил пан Дулькевич.

— Насколько я знаю, ангелы —это курьеры небесной канцелярии, которых бог посылает к своим фаворитам, — вмешался Раймонд Риго. — Но если быть фаворитом бога означает лежать в темном лесу с простреленной головой, то я бы не хотел иметь ничего общего с ангелами.