— У меня к вам дело.
— Вы не от Вильгельма? — Маргарита испуганно отшатнулась.— С ним что-то случилось?
— Нет, нет, я не знаю никакого Вильгельма,— успокоила ее Тильда,— я пришла из Мюльгейма, у меня большое несчастье, вы должны мне помочь, на вас вся надежда.
— Но ради бога, что же с вами произошло?
— Где-то здесь, в Ниппесе, скрываются одни... Их трое или четверо... Где-то в развалинах, в какой-то круглой постройке. Они называют ее вилла-ротонда... трое или четверо... Один из них совсем молодой, такой тонкогубый... с искалеченной рукой, его зовут Финк. Вилла-ротонда и Финк. Вы понимаете?
— Да, да. Вилла-ротонда и Финк.
— Он украл у меня малютку... Сегодня утром. Девочку. Трехмесячную беленькую девочку... Финк из виллы-ро-тонды...
Маргарита схватила Тильду за руку:
— Молчите, я все понимаю. Я уже слышала об этой вилле-ротонде. Финк... он, кажется, из тех.
— Из каких «тех»? Кто?
Маргарита искренне испугалась своего эгоизма. После того как она встретила Вильгельма, после того как сама обрела счастье, ей казалось, что на свете не существует больше горестей. Война окончена. Нацисты разгромлены, честные люди возвращаются, наступают лучшие времена. И она совсем забыла о горе. Безудержное счастье подхватило ее, она больше не верила в беды; а беда, оказывается, ходит вокруг да около до сих пор и безжалостно калечит людские жизни, посягая на все самое святое, как посягнули злые люди на ребенка этой молодой женщины. Маргарита взяла Тильду за руку:
— Успокойтесь, прошу вас. Я не стану вам больше ничего говорить, но верьте — все будет хорошо. Вы подождите моего мужа Вильгельма. Он скоро должен возвратиться с работы. Вам нужна мужская помощь, ведь правда? Да, да, не возражайте.
— Я и сама не знаю, чья помощь мне нужна. Я в таком отчаянии! В таком отчаянии! У меня все смешалось в голове!
Она хотела рассказать об отзвуке мельнички для кофе, все еще звучащем у нее в ушах, но ничего не сказала.
— Придет Вильгельм и что-нибудь придумает. Несомненно придумает. Он знает виллу-ротонду и ее обитателей.
— Знает?..
— О,— Маргарита болезненно усмехнулась, вспомнив ту ночь страха и счастья,— у него много связано с этой виллой.
Вам необходимо его подождать. Нам здесь трудно что-либо сообразить и придумать. Вы из самого Мюльгейма?
— Да.
— Добираться сюда — мука.
— Не говорите. На мосту — сплошной ад. Не знаю, как меня не задавили машины. Мне казалось, что я схожу с ума.
— Ничего. Придет Вильгельм — и все будет хорошо. Я уверена, что все образуется. Вы не знаете моего Вильгельма, но вы увидите, какой он умный.
— Я вам верю. Мне так хочется сейчас кому-нибудь верить, а вы — прекрасный человек. Поэтому я верю вам. Никого больше не хочу знать. Я подожду вашего мужа.
— Ну конечно. И знаете что? Вам незачем здесь сидеть. Я проведу вас в нашу комнату. Это тут же, в подвале. Но там уютно, а главное, спокойно, нет этого шума и дыма. А вам нужно прежде всего успокоиться. У меня у самой когда-то было такое горе. Я потеряла свое дитя... Я понимаю вас, как никто...
Гильда умоляюще посмотрела на Маргариту:
— У меня к вам одна маленькая просьба. Вы позволите?
— Ну что вы...
— Совсем небольшая.
— Пожалуйста, что за вопрос...
— Не гоните меня отсюда.
— Что вы... Неужели вы могли подумать, что я хотела...
— Я просто посижу здесь, и все. Вон за тем столиком, например. Хотите — могу помочь вам... Буду мыть кружки или разносить пиво.
— Ой, что вы!
— Не оставляйте меня одну. Я с ума сойду в одиночестве. Это то же самое, что там, на мосту... Со всех сторон что-то кричат, улюлюкают, какой-то хохот, какие-то люди, мужчины... а я одна — одна как палец, только в ушах... ах боже мой...
— Простите, я не подумала об этом. Ну конечно, вам тяжело сейчас, тем более одной... Вильгельм вот-вот должен прийти. Вам совсем недолго придется его ждать. И я буду с вами. Ведь мы, женщины, должны помогать друг другу... Должна быть солидарность. Разве нет? И знаете что? Давай-те подружимся... Будем на «ты». Меня зовут Маргарита. А тебя?
— Гильда.
— Ну вот, Гильда. Придет Вильгельм — и все образуется. Ты увидишь, как близко к сердцу примет он твое несчастье...
— Для тебя все это столь неожиданно и...
— Война приучила всех нас к любым неожиданностям. Разве нет? Мне до сих пор еще слышатся сирены воздушных тревог. Днем и ночью. А взрывы бомб? Этого никогда не забудешь. И убитые. Засыпанные землей. Живые, навеки замурованные в подвалах. У тебя никого не убило из родных?
— Я одинока.
— Одиноким, пожалуй, было легче. Впрочем, нет, что это я говорю? Ведь когда погиб мой сынок, моя мама, когда погиб на фронте мой муж и я осталась одна на свете, мне сделалось еще тяжелее. Страшно. Так, как тебе, когда ты бежала сюда из Мюльгейма и не знала, к кому обратиться за помощью. Я тоже долго была одинокой... Если б не Вильгельм...
— Ты счастливая,— с неприкрытой завистью сказала Тильда.— Ты счастливая, а я...
— Успокойся, Гильдхен. Мы поможем тебе. Сядь тут, подожди немного. Я сейчас разнесу пиво и вернусь к тебе.
— Я так не могу. Мне нужно что-нибудь делать. Дай мне работу... чтобы хоть немного отогнать мысли...
— Ну, если ты так уж хочешь, становись здесь и наливай пиво. Или мой кружки. Или просто стой, я сейчас... Людей еще мало. Тут только по вечерам полно.
Тильда не отрывала взгляда от Маргариты, пока та не вернулась. Людей стало прибывать. Из шелеста приглушенных, неторопливо текущих разговоров иногда вылетали отдельные слова, а то и целые фразы и прокатывались по помещению, будто крутая волна по спокойной глади озера.
— Вы оскорбляете чувства немецкого мужчины!
— На войну все мы шли теми улицами, которые ведут к вокзалу, а возвращались кто как мог — не было уже ни вокзала, ни города.
— Больше всего я люблю ванильное мороженое. Только чтобы подавали его в серебряных вазочках на тонких высоких ножках.
Тильда умоляюще посмотрела на Маргариту. В глазах у нее были подавленность и мука. Неужели можно в такую минуту говорить о каком-то ванильном мороженом? И о серебряных вазочках на тонких высоких ножках.
— Сейчас он придет,— успокаивала ее Маргарита.— Жду его с минуты на минуту. Он никогда не опаздывает, если пообещает прийти вовремя...
— Хотя бы скорее! — Тильда уже не знала, куда себя девать. Пожалуй, лучше было ждать там, в комнате... Чтоб не слышать этого гула и пустых разговоров томящихся от безделья людей.
Наконец, пришел Вильгельм. Гильда увидела невысокого, худощавого до хрупкости человека с белым лбом, от которого, казалось, исходили ум и тихое спокойствие. Ей понравилась его красивая, по-мужски скроенная фигура, его неторопливые движения, за которыми угадывались уверенность и сила. И она сразу как-то успокоилась. Смотрела на Вильгельма с такой надеждой, будто это был всемогущий бог, который одним мановением руки сделает все, что нужно, все, что она от него ждет.
— Познакомься, Вильгельм,— сказала Маргарита.— Это моя подруга Гильда. Понимаешь, у нее...
— Очень рад,— тихим, именно таким, который и ожидала услышать Гильда, голосом произнес Вильгельм.— Сейчас я буду к вашим услугам. Только умоюсь... Надеюсь, ты разрешишь мне умыться, Маргарита?
— Само собой... только ты прежде послушай...
— Сегодня у меня был невероятно тяжелый день, моя дорогая. Ты даже не представляешь... мы ходили к бургомистру.
— Вильгельм, я хотела тебе сказать. Гильда...
— Сейчас, сейчас... Этот разговор у бургомистра — трудная была штука. Но мы наконец выяснили свои точки зрения. Затем пришлось монтировать тяжелейшую линию. Я отвык от своей работы там... Я мигом, только умоюсь. Почему ты не приглашаешь Тильду в комнату?
Снова Тильдой овладело отчаяние. Вильгельм оказался таким, как все. Он просто убивал своим равнодушием. Говорил о каком-то бургомистре, о каком-то монтировании. Зачем? Кому это надо? И что такое бургомистр и какая-то работа по сравнению с тем, что у нее украли ребенка! Что Финк, негодяй Финк украл у нее чужую девочку, сиротку, которой она взялась быть матерью и не сумела ею стать, не смогла быть матерью и одного дня!
