— Дай мне сигарету,— сказала она, в изнеможении опускаясь на стул. Руки ее безвольно легли на стол.
— Вот это лучше,— заметался вокруг нее Арнульф.— Я слышу голос настоящей немецкой женщины, а не какого-то дитяти поражения.
— Дай мне сигарету,— повторила она.
— Правильно, Гильдхен! Бери сигарету, затягивайся дымом и немного помолчи. Посидим друг возле друга и помолчим. Такая встреча слишком значительна, чтобы ее заполнять фразами, даже самыми громкими. Я ведь мог не искать тебя. Мог вычеркнуть из списка живых. Не ждал от тебя никакой выгоды — и все же пришел. К тебе теперь, пожалуй, не больно часто приходят гости? Если не ошибаюсь, они вообще не приходят,— ведь каждый нынче думает только о себе, о своем желудке, о куске хлеба для собственного рта. Я никогда не ошибаюсь, Гильдхен, поверь мне!
Она не успела возразить, да у нее и не было такого намерения; собственно, Финк угадал: никто к ней не приходил, все ее забыли, никого она не знала, и ее тоже никто больше не знал.
Но звонок в прихожей прозвучал как опровержение слов Финка и ее собственных мыслей. Звонок был настолько неожиданный и нежданный, что Тильда сначала не сообразила даже, что звонят.
— Звонок? — спросила она Финка.— Неужели звонок?
— Об этом следовало бы спросить тебя...— Финк в досаде пожал плечами.— Хорошо, если это кто-либо из твоих соседей, а если это американцы, то...
Он заметно нервничал, совсем позабыв о том, что хвалился своим знакомством с американцами.
— Скажи, что я твой муж,— зашептал он.— В армии не был, освобожден, как эпилептик... черт... из-за искалеченной руки...
Тильда молча пошла к двери. Все радости и драмы ее жизни начинались и кончались у этой двери. Дверь была единственной преградой, защищающей молодую женщину от шквальных ветров жизни.
Тильда повернула ключ, взялась за ручку, приоткрыла дверь. За порогом стоял... советский офицер.
Сперва ей показалось, что это Гейнц Корн. Такой же высокий, сильный, тот же смелый взгляд красивых темных глаз. Но почему в форме советского офицера? Синие галифе с красными кантами, зеленый китель, золотые погоны с маленькими серебряными звездочками, фуражка с красной звездой... Нет, какой же это Гейнц? Как она могла так ошибиться! Ведь ничего общего нет между этим высоким офицером и мужем ее подруги. До этого она видела советскую форму лишь в газетах, но сразу догадалась: перед нею советский офицер. И именно офицер, а не солдат. Не станут же цеплять золотые погоны солдатам!
— Простите,— сказал офицер по-немецки.— Мне сказали, что вы были подругой Дорис Корн.
— Дорис! — воскликнула Тильда.— Вы что-нибудь знаете о ней? Где она? Что с нею? Ох, что ж это я... пожалуйста, входите. Прошу вас...
Офицер вошел в прихожую, повесил фуражку рядом с плащом Финка. Тильда заметила, как он задержал на какое-то мгновение свою руку на фуражке, когда увидел этот мужской плащ.
— Это мой знакомый,— поспешила объяснить Гильда.— Знакомый мой и Дорис, вернее, не Дорис, а Гейнца, ее мужа. Вы не знали Гейнца?
— Как не знал? — сказал офицер и повторил: — Как же не знал?
Гильда провела гостя в комнату. Финк уже ждал их. Стоял у стола, нервно потирая ладони, облизывая губы кон-чиком языка.
— Познакомьтесь, пожалуйста,— сказала Гильда.
— Скиба,— назвался офицер.— Михаил Скиба.
— Финк,— выпрямился Арнульф.
— Где-то как будто я слышал такую фамилию.— Скиба внимательнее посмотрел на него.
— Вполне возможно,— не стал возражать Финк.— Финков в Германии хватает. Правда, знаменитостей среди них как будто нет. Но ведь вы могли и спутать. Скажем, с Функом. Вальтер Функ — личность довольно известная, не только у нас, но и за рубежом. Директор имперского банка...
— Будем, значит, считать, что я спутал вас с Функом,— усмехнулся Скиба.
— Но только в шутку, только в шутку,— замахал руками Финк.— Функ внесен в списки военных преступников, а у меня, признаться, нет ни малейшего желания попасть туда же. Да минует нас чаша сия!
— Если вы были просто солдатом...
— А кем же я должен был быть...
— Теперь многие немцы утверждают, что они даже и солдатами не были,— заметил Михаил,— и американцы им верят. Что касается меня, то я прежде всего посадил бы в концлагеря именно этих «не солдат».
— Это почему же?
— Да потому, что в Германии была тотальная мобилизация и от армии удавалось отвертеться только гестаповцам да партийным чиновникам. Весь народ ваш, вся его мужская часть были в солдатах — и за это никто не станет привлекать вас к ответственности. Виноват-то не народ, виновата идеология, виноваты фашисты и их подручные — эсэсовцы, гестапо, СД и прочие гитлеровские «институты». Поэтому, когда молодой немец старается уверить меня, что он не был солдатом, это настораживает меня: кто же он? Эсэсовец или гестаповец, а может быть, комендант одного из концлагерей?
— Садитесь, пожалуйста,— сказала Гильда, обеспокоенно взглядывая на мужчин.— Прошу вас. Эти разговоры...
Она запнулась. Радовалась нежданному приходу советского офицера, который принес какие-то вести о Дорис, но в то же время боялась, а вдруг Финк ляпнет что-нибудь такое, от чего советскому офицеру станет неприятно или же он попросту уйдет отсюда, так ничего и не сказав ни о Дорис, ни о Гейнце. Впрочем, Финк и сам уже, кажется, опасался, что разговор может завести его слишком далеко, и решил выкрутиться, ухватившись за слова хозяйки:
— Хотя мы и побеждены,— сказал он с наигранной независимостью,— но у нас все же найдется угощение для гостей, особенно для победителей. Гильдхен, я тебе помогу.
Он метнулся в переднюю и вынес оттуда свои бутылки.
Скиба сидел у стола, задумчиво оглядывая комнату. Арнульф расставлял бутылки, нарочито выставляя перед Михаилом беспалую руку.
— Как видите,— выждав, пока Скиба остановил на искалеченной руке свой взгляд,— как видите,— сказал Финк,— я был солдатом. Не отказываюсь. Матушка-пехота. И знаете где? Под Сталинградом! Но оказался более удачливым, чем фельдмаршал Паулюс и те триста тысяч немцев, которые там погибли или попали в плен. Меня ранило за две недели до разгрома — и я очутился здесь, на Рейне.
Скиба молчал. Что он мог сказать этому болтливому субъекту?
— Арнульф служил вместе с Гейнцем,— хлопоча у стола, сказала Тильда.— Может быть, это вам интересно, господин Скиба?
— Да, это очень интересно.
— Да вы ее не слушайте!—почти испуганно воскликнул Финк.— Никогда не слушайте женщин, герр лейтенант! Я служил с Гейнцем Корном всего несколько недель, когда мы были новобранцами, еще до отправки на Восточный фронт. Это было в Фульди. Мы стояли тогда вместе в казармах. В казармах на окраине Фульди, за шинным заводом, на пригорке. Нам хорошо было видно из окон поле и на нем — пары. К солдатам приезжали жены и невесты, и они шли в поле, чтобы не терять времени на поездку в город, где все равно гостиницы были переполнены. Это было весьма любопытное зрелище — ты сидел у казарменного окна и смотрел в поле, покрытое зеленой травой и парочками. Представляете, герр лейтенант? К Гейнцу тоже приезжала его жена Дорис, и все мы завидовали ему: такой жены не было даже у нашего капитана, кавалера Рыцарского креста. Потом меня послали на Восточный фронт раньше Гейнца, потому что я был холост, ко мне не приезжали ни жена, ни невеста. А к Гейнцу приезжала Дорис, красивейшая из всех жен, которые тогда посещали Фульдинские казармы.
Он болтал и болтал, не давая рта раскрыть ни Гильде, ни Михаилу, боясь, что его станут расспрашивать о Литве, о станции Шештокай, о встрече с Гейнцем, которая тогда окончилась... Чем окончилась эта встреча, знали только он, Финк, и Гейнц Корн, но где уверенность в том, что Гейнц не рассказал об этом Гильде или даже этому лейтенанту? Возможно, тот как раз и пришел сюда, зная, что он, Финк, здесь? Может, он приехал сюда, на Рейн, только для того, чтобы разыскать здесь доносчика Финка? Никогда не знаешь, от чего надо спасаться. Остерегаешься американцев, заигрываешь с ними, спекулируешь заодно с американскими сержантами, а оказывается, к тебе уже тянутся цепкие руки советских властей...
