Управлял городом, тоже вопреки сложившемуся во всём мире порядку, Наследственный кугурум.

Наследственность понималась своеобычно. Если у члена кугурума не имелось наследника-мужчины, он самолично выбирал из числа граждан кого-либо, присваивал ему звание кугурум-наследника с сохранением нэма избранного. Таким образом медленно, но постоянно происходила естественная ротация кугурума из различных семей города, в том числе и не из многоимённых.

Должность же кугера – правителя города – оставалась избираемой со стороны Желающих Избирать и Быть Избранными. Бывали периоды в жизни города, когда таковых не находилось. Город в таких случаях от отсутствия официального главы не страдал, так как функции кугера исполняли попеременно члены кугурума до тех пор, пока кто-то из граждан не выказывал желания быть избранным. Редко, но иногда таких Желающих появлялось несколько. Каждый из претендентов был обязан собрать определённое количество Желающих избирать.

Естественно, Желающий Быть Избранным ратовал за себя. Он по заведённой в древние времена традиции давал никому не нужные обещания что-то сделать для города. Его слушали, соглашались или нет явиться к назначенному времени такого-то дня к зданию кугурума. Собрание проводилось под руководством кугурумовцев. По очереди представлялся на общее обозрение кандидат, и предлагалось собравшимся проголосовать за него поднятием любой руки. Поднимать руку не возбранялось несколько раз – мало ли кому-то понравился и один, и другой, а то и третий претендент на должность кугера. Избранник назначался простым большинством голосов, после чего собрание расходилось.

Теском, располагаясь в черте городских стен в специальном гетто, никогда никаких прав на территории города не имел и не мог вмешиваться в его порядки, что тоже отличало Примето от других городов, где тескомовцы, как в Габуне, например, имели большое влияние на кугурум города и на правителя бандеки.

Примето славился своими подземельями. Они возникли исподволь. Древние постройки и сооружения плавно, незаметно для глаз отдельно взятого поколения разумных, погружались в непрерывно нарастающий культурный слой.

За годы существования города в земной толще под ним скрылись строения, всевозможные коммуникации, энергетические установки, производства и прочие технические службы и структуры – по сути дела, под землёй находилось несколько таких городов по площади, как Примето, раскинувшегося на поверхности.

В разрез сложившимся традициям в городах и поселках, в Примето доступ в подземные полости из века в век для горожан ограничивался, поскольку они практически все считались исключительной собственностью семей многоимённых. Лишь, возможно, кугурум мог соперничать с некоторыми из них, что для руководителей города было достаточным, дабы обеспечить горожан всем необходимым для их бытия – пищей и одеждой.

Возникновение института и история многоимённых темна, как и вся история человечества, лишённого к описываемым событиям того неуловимого и непонятного источника сил, который когда-то двигал его по пути прогресса и поднял по ступеням познания и свершений непозволительно высоко, в прямом и переносном смысле. Потому-то и расплата за неспособность удержаться наверху явилась сокрушительной, заведшей некогда единственных разумных существ на Земле в глухой тупик практически не решаемых экономических, социальных и экологических проблем.

Многоименные из поколения в поколение постоянно или от случая к случаю вели записи о своём бытие, так что у них имелись семейные анналы, однако на их основе, займись кто серьёзной задачей пролить свет на происхождение сто и более имённых, сделать такое исследование едва ли смог. Да и никому не приходила в голову подобная блажь – заниматься, по сути, безнадёжным делом.

Безнадежность крылась во всём. Одно то, что не было никакой возможности собрать какие-либо сведения. Семьи не любили, когда кто-то, пусть даже с благими намерениями, совал нос в их дела, историю и интриги, если они уже поросли быльём ещё тысячу лет назад.

А какие-нибудь начальные своды об отдалённых временах в городских анналах отсутствовали – они имели странную привычку теряться, портиться до невозможности прочтения, сгорать, истлевать невостребованными в течение десятков поколений. Самим же многоимённым самодостаточно было сознавать своё положение, а почему и как такое произошло с их предками, так это погребли для них под собой тысячелетия и не мерянные числом события, катаклизмы, случайности, страсти и многое другое, сопутствующее драме человеческой истории и жизни отдельных людей. Так что нечего ворошить прошлое и сопереживать ушедшему навсегда.

Отсутствие сведений о многоимённых порождало в массе разумных невероятные предположения, легенды и слухи с домыслами. Некоторые семьи многоимённых во все времена пребывали на слуху. Таковых насчитывалось немного, и они в сознании обывателей чётко подразделялись на две группы – извечных любимчиков и тех, к кому относились со скрытой враждебностью или с неодобрительностью, хотя, какими бы то ни было осмысленными основаниями, такое деление не оправдывалось. Большинство же семей оставались для разумных как бы нейтральными. О них будто бы знали, но не находили в них ничего достопримечательного.

Семья Свима, ведущая родословную от некоего Евена или Евана Еменкова, считалась всего лишь стоимённой. Возможно, большая часть древних имён у неё была украдена или утеряна. Во всяком случае, прародитель жил, якобы, ещё в третьем или даже во втором тысячелетии. Прямо от него имелась стройная, но короткая цепочка последовательности имён. Потом следовала обширная лакуна – прошли немые тысячелетия, от которых не сохранилось ни одного имени. Род словно заново возродился за сто двадцать семь поколений до Свима.

Отец Свима, Естифа Естик Еменков, суровый нравом, обладал рядом качеств, не способствующих общению накоротке с кем-либо, даже с соседями по дувару – подземелью, то есть с другими семьями многоимённых. Его сугубо замкнутый образ жизни, согретый, быть может, одной безумной любовью к единственной женщине, матери Свима, сказался и на взаимоотношениях с раздробленной общиной многоимённых города и на его сыне – Ертоне.

Ертон Естифа Еменков, будущий Свим, мало кого знал и видел из разумных. В свою очередь, его тоже видели немногие, а что он из себя представляет, то, пожалуй, никто не знал вообще.

После добровольного ухода из жизни родителей Ертон, почувствовав себя свободным делать всё, что ему заблагорассудится, подался в агенты Фундаментальной Арены и сменил нэм, став для многоимённых вообще неизвестной единицей. Они, естественно, знали о кончине главы семьи Еменковых, но новый хозяин хабулина превратился для них в инкогнито.

Справедливости ради следует сказать, что среди них навряд ли нашёлся кто, взявший на себя труд заинтересоваться персоной хозяина хабулина, тем более, выяснить кто тот есть и где ныне пропадает.

Хабулин многоимённого, кроме его семьи, чаще всего малочисленной и определяемой наличием наследника – от трёх или чуть больше членов, был иногда довольно плотно населён другими людьми и выродками. Работы и забот в доме хватает на всех: производство вещей и пищи на оборудовании, имеющимся в распоряжении семьи, которая осталась со стародавних времён и порой в других хабулинах отсутствующее; уборка помещений и обширных дуваров; сохранение оставшихся в наследство предметов искусства, одежды, оружия, других, иногда непонятно для чего предназначенных раритетов; охрана семьи и хабулина – везде нужны глаза и руки, умение и сноровка.

В доме Свима на выполнение всех повседневных дел разумных хватало – не менее сотни одних только людей. С ними ему, хотел он того или нет, даже при ограничениях со стороны отца и матери, приходилось ежедневно общаться, а через них с такими же разумными других хабулинов, мелькавших в его родовом доме по необходимости, связанной с обменом продуктами и вещами собственного производства на другие вещи и продукты, изготовленные в дуварах иных хабулинах.