Иван вдыхал знакомый запах и чувствовал себя бродягой, блудным сыном. Он куда-то уходил, где-то скитался, а сейчас — вернулся.

К людям!

Всё-таки он никогда не думал, что подобное с ним произойдёт. Что он так безудержно будет радоваться лишь только простым намёкам на присутствие людей где-то невдалеке от нег.

А где люди, там был его дом!

Такое ощущение испытывает тот, кто возвращается в родную семью после долгой отлучки. После долгого проживания в городе при виде села, где родился и вырос. Так он себя считал счастливым, когда после Афганистана проехал на танке под аркой, увитой цветами, и оказался на территории Союза, своей страны, а потом, когда соскочил с подножки вагона на перрон Московского вокзала в Ленинграде, и ещё позже, когда вбежал в подъезд своего дома. Там резко пахло кошками и мочой, так как в двадцати метрах торговали пивом. Там были выщербленные ступени, и как всегда не работал лифт…

Но он был дома!

Дома!!.

Едва заметная тропинка обозначилась в нескольких шагах от него. Пройдя по ней с минуту, Иван наткнулся на бревенчатый забор, сделанный из струганных топором столбов, которые потемнели от времени — здесь кто-то жил уже издавна.

Тропинка пунктиром, местами пропадая из поля зрения в траве, тянулась вдоль забора. Иван пошёл по ней наугад: она могла привести его и к входу в огороженное место, и в лес, подступивший вплотную к строению. Она же вскоре повернула за угол забора. Иван очутился на небольшой, утоптанной площадке перед раскрытыми настежь воротами во двор с постройками и людьми.

Да, во дворе были люди. Трое. Низкорослые крепыши, чем-то знакомые Ивану, точнее — они кого-то ему напоминали.

Они заметили его сразу. Один из них метнулся в дверь срубового строения, а двое других, прихватив увесистые палки, медленно и настороженно направились в его сторону.

— Здравствуйте! — первым сказал Иван и через силу улыбнулся.

Улыбка, по всему видно, не удалась. Во всяком случае, приветливой она не получилась. Опухлость лица ещё не прошла. Зато его голос, слегка хрипловатый и негромкий, произнёсший приветствие, возымел действие и снял настороженность у подошедших людей.

— Ты кто? — спросил один из них

— Иван Толкачёв.

–..?

— Я после… Прибоя.

— А-а-а…

— Случайно вышел к вашему подворью.

Позади него раздался шорох. Иван оглянулся и увидел ещё двоих, вооружённых топором и шестом с петлёй.

— Чего он? — спросили разом эти двое у тех, кто стоял перед лицом Ивана.

— Говорит, после Прибоя.

— А-а-а…

— Случайно, говорит, к нам попал. — (На кого же они так похожи? — вспоминал тем временем Иван). — Вы тут посмотрите вокруг, — распоряжался тот, первый задавший вопрос Ивану, — а мы его к Первому сведём. Он его, если что, сразу раскусит… Заходи!

Последнее относилось уже к Ивану.

Он вошёл во двор, проследовал до высокого, теремообразного, грубо слепленного деревянного дома. Строителям в иных деревнях руки бы оторвали за такую работу. Но в его положении выбирать не приходилось, да и почему он должен осуждать тех, кто живёт от Прибоя к Прибою? Слепил — и живёт.

— Нагни голову, а то разобьёшь, — подсказали ему.

Во время. Дверь делалась для низкорослых хозяев. Иван возвышался над ними на голову.

Он пригнулся, шагнул в дверь и очутился в комнате с глиняным полом. Посередине лежала шкура какого-то животного. До помутнения в голове пахло едой и обжитым домом.

Встречал его человек средних лет. Был он круглолицым, невысоким и крепким. До прихода Ивана он сидел за большим тяжёлым столом, занимающим весь левый угол комнаты. Сейчас он встал и направился к пришлому, но вначале вопросительно посмотрел на сопровождавших его.

— Кто это?

— Говорит, после Прибоя.

— Ясно… Ну что ж, будем знакомы. Элам Первый.

— Элам!? — почти вскрикнул Иван.

Это походило на наваждение или провидение. От одних Эламов к другим. Вот почему все они казались ему знакомыми.

— Чему ты удивился? Или испугался?

— Нет, что вы. Не испугался… Но удивился — пожалуй, будет точно. Совсем недавно… До Прибоя… — Ивану не хватало слов, чтобы объяснить, когда и почему он расстался с Эламами, так что для внимательно слушающих его хозяев он говорил, будто был в бреду: — Они были моими… э-э… Сопроводителями. Они… Двое… Шестой и Семнадцатый… Эламы.

— Остановись, незнакомец! — прервал его Первый. — Кто они? Почему сопроводители?.. Садись к столу. Есть хочешь?

— Хочу!

— После Прибоя всегда нестерпимо хочется есть. Расскажешь всё потом.

Его накормили простой, но обильной едой. Дали запить съеденное чем-то терпким и вкусным.

В дом пришли другие Эламы. Одни мужчины. С Первым их было семеро. Иван поведал подробно о своём назначении Подарка Анахору, о сопроводителях Эламах, о побеге вместе с ними.

— Дороги наши разошлись, — закончил он свой не слишком весёлый рассказ.

— Бедный Семнадцатый! Последнее время, Прибой его треплет каждые, пять лет, — посочувствовал один из Эламов-предков — Элам Двенадцатый.

— Ну, Четвёртый ещё чаще там бывает, — не согласился другой, не назвавший свой номер в последовательности предков и потомков.

Эламы говорили о своих предках и потомках как о современниках или братьях. Так оно, наверное, и было. Прибой иногда целенаправленно заставлял кого-нибудь чаще встречаться с собой — и несчастный прибойник едва успевал обжиться, когда наступал новый удар. Во всяком случае, так считали Эламы. Одних Прибой щадит, другие от него страдают больше. Но Иван понимал, что если Пояс — инертное образование, то люди Прибоя получают от него случайный откат в прошлое. Вернее, должны получать случайный…

«Хотя, — подумалось ему, — я-то, наверное, совсем не случайно оказался не за десять или тридцать лет, а значительно дальше».

Тут было о чём подумать и подготовиться к новой встрече с Поясом.

— Сколько осталось до Прибоя с сего дня? — перебил он увлёкшихся воспоминаниями Эламов.

— У-у… Много. Лет восемнадцать ещё. Не меньше или около того. Точнее всего может определять Элам Девятый. Он-то до одного дня может предсказать.

— Слышал я о нём от Шестого. Будто Девятый знает какое-то слово или фразу, чтобы можно было выйти из клетки для Подарков.

— Может быть, и знает, — с сомнением заметил Элам Первый. — Но мы таких слов от него не слышали. Да и самого его уже давно не видели.

Эламы опять поговорили между собой, словно Толкачёв послужил катализатором темы разговора. Он гостя не касался. До тех пор, пока Первый вновь не обратился лично к нему.

— Чем же ты теперь решил заняться? Есть ли у тебя потомки?

Иван задумался над ответом.

Со второй частью вопроса Первого всё было ясно: нет у него потомков. А в первой части читалось обыкновенное любопытство человека, которому интересно знать кое-что о незнакомце. И будь на месте Ивана кто-то другой из прибойников, то понятен был бы и ответ. Человеку надо жить, пока не подойдёт время нового Прибоя. И жить почти двадцать лет. И он, чтобы выжить, должен есть, одеваться, то есть чем-то заниматься. Работать, создавать…

Но что Иван мог сказать Первому? Опять объясняться — он, де, не просто человек Прибоя, а ходок во времени, и пересказать историю своего попадания сюда, в Преддурные века, а также поведать, куда он собирается отсюда идти полем ходьбы. Поймут ли его эти люди? Оторванные от цивилизации, от понимания времени, самого процесса создания Пояса? Первый, возможно, и поймёт.

И он решил вызвать Первого из Эламов на откровенный разговор, прежде чем подробно рассказывать о себе.

— Я тебе скажу, чем буду заниматься. Но вначале скажи ты, Первопредок, вот о чём. Ты родился когда? До образования Пояса Закрытых Веков? Так?

Первый встрепенулся, остро посмотрел на Ивана. Ходок заметил в его глазах настороженность первых мгновений встречи, но и жгучую заинтересованность.

— Думаю, — сказал Первый ровным неживым голосом, — моим потомкам это будет неинтересно слушать… Идите, дорогие, займитесь делами. Скажите женщинам и Двадцать Третьему, чтобы не боялись и тоже занимались бы по дому.