В углу камеры, из окна, Серега (Серж), его первый собеседник, дал старый и поцарапанный мобильник. Звони, дескать, куда нужно, но говори тихо. Телефоны запрещаются. Витя, по воспоминаниям в печати, звонил бывшей подруге. Ее мобильник, пишет, отключен. Хотя черновики утверждают иначе. Туда, мол, не звонил. Серега ему вручил зубную пасту, бритву, носки. Помощь настораживала… Витя, хоть молод и глуп, но догадывался, что взаперти лучше долгов не иметь. Серега объяснил:
– Всем помогают. Это «obschak».
Так называют, цитирую дневник, «тюремное добро для нуждающихся». «Obschak» собирают на воле. У российских гангстеров есть правило. Дескать, совершил преступление, имеешь куш, пусть даже маленький – дай в тюрьму. На эти деньги купят необходимое. Россия – не то, что капиталистические страны старой закалки. Россия не балует арестантов. Оно и понятно. Я, русовед, интересовался, отчего так. Должно лететь в космос. Должно поддерживать армию, строить жилье, университеты, больницы, театры. А еще освоение Сибири и Арктики. Дел хватает! И не всегда остаются средства для заключенных. Вот почему собирается «obschak».
Серега в камере главный. Таких называют «smotryschiy». Назначается криминальным обществом, а не тюремной администрацией. В силу чего он показал Вите свободную, верхнюю койку. На жаргоне – «пальма». Все кругом спали в одежде. Он лег в джинсах и майке. Прожженный плед и худая подушка. Гремел телевизор. Человек тридцать, как узнает, спят в две смены. «Bratva», элита заключенных – в одну. Вите повезло, что очутился именно здесь. В здоровых камерах, по слухам, трое на одну койку. Таким образом стоило благодарить ВИЧ. Хотя бы выспишься. Удача и в другом. Обычно арестанты ядовито подшучивают и беспокоят новичков и молодежь. Зато инфицированные часто под кайфом. Не до таких, стало быть, как Витя. Итого получается, дважды повезло, ввиду новой болезни. Повезет и далее…
Накрылся с головой пледом. Ведь лампочка у потолка слепила глаза. Печатная версия утверждают, будто вспомнил о своей подруге. Надеялся: не заразил. Я, хранитель секретов, впрочем, знаю, как это не так, чтобы совсем правда. Все-таки у нас чистовик. Ну или хотя бы попытка на то. Мой доверитель больше думал за себя, чем о других. И теперь ему заключенному, казалось, что самый трудный шаг сделан. Первый шаг в камеру. Пожар волнения в себе затушен. И не страшно, что взаперти. Считай, как в армию сходил. В повести «Путеводная звезда писателя» Витя вспоминает слова Вячеслава Дёгтева: «Я бы в тюрьме посидел. Недолго, правда. Интересно, какая там жизнь?»
На следующий день Витя пробовал баланду. Открылась «kormushka», окошко в двери. Заключенные туда несли железные миски. «Balander», кухонный работник из заключенных, черпал половником сечку из бочка и наполнял посуду. Витя искал миску чересчур долго. «Kormushka» захлопнулась. Дегустация тюремного меню откладывалась до лучших времен и событий. Выяснилось, опоздал не только он. «Smotryschiy», Серега это заметил. «Balander» спешил не впервые. Серега ударил по двери. Кажется, ногой в тапочках ударил. Мой доверитель не помнит, чем ударил. Ибо стеснялся вести репортаж в черновиках по горячим следам.
– Старшой! Подойди к девять шесть. – Крикнул «smotryschiy».
В камере воцарилась тишина. Дневник утверждает фантастическое явление: даже телевизор сам выключился! Шаги в коридоре. Надзиратель спросил, почему звал? Серега (прозвище Счастье) требовал беседу. В маленьком окошке появилось лицо раздатчика пищи: веселые глаза, крючковатый нос:
– Что случилось? Чего не так?
– Тебе сколько раз говорили, чтобы прежде чем уйти, спрашивал…
Впрочем, по версии печатной, высказался грубее. Но я, сторонник мирных переговоров, такое скрываю. Окажись я рядом с Витей при тех, скандальных обстоятельствах, то запретил бы пищу. Возможно, отравление. Раздатчику пищи тоже трудно. Всех накорми. И успей вовремя. А если пища остынет? Тоже, значит, конфликт!
Дни шли – Витю вызвали на суд. Арестант, по прозвищу Царек, с татуировкой Христа над сердцем, дал ему пинка. Это местная примета – чтобы не возвращался. Хотя печатная версия «Носителя» не дает показаний, что схватил пинок. Но рукописи, известно, не горят. Дело в том, что на момент создания повести Витя работал на стройке и головокружительно думал о будущей политической карьере. А потому решил, что сцена с пинком вряд ли понравится его избирателям. Вследствие чего зачеркнул в рукописи откровенный фрагмент. Но я, наследник тайн, заметил признание. Хоть и зачеркнуто, а на месте. Правда отныне известна!
В суде перед ним увели молодого и огорченного парня. Девушка в красном плакала и кричала, что его не забудет. Следом очередь Вити. Мало понял, что имела в виду судья. Волновался – ладони вспотели. Уже предупрежден: данный суд, Басманный, считается строгим и показательным. Пространство наполняли юридические термины. Витя мечтал: свобода! Неудивительно, что забыл слова для самозащиты. Их обдумал накануне. Молодой человек поблизости рисовал в тетради. Витя присмотрелся: чертиков рисовал. И это – его адвокат. Он говорил на тюремном жаргоне. «Feny» – так еще русские называют язык преступного мира. Защитник, будто сам из соседней камеры. Как бы срок не добавил, когда ляпнет не в строчку. Витя понял, что придется держать словесную оборону в одиночку. А меня, душеприказчика, поблизости не было. Значит, в одиночку. Вопреки полит. грезам стеснялся публичных выступлений. Травку не стеснялся курить. А роль оратора – не его стиль. Согласно дневнику тех дней: еще недавно приглашали на сцену в доме литераторов. Ну, чтобы рассказать стишок собственного приготовления. Витя взошел на сцену. Скрипели полы. Публика замерла. И вдруг поэт проявил молчание около минуты. Недвижно, прямо-таки, если не каменный и не бронзовый то, словно восковая фигура. Впоследствии его однокурсник мне скажет в интервью, что прошла минута. Будто засек погружение в воду. Сам бы Витя не смог. Занят поэзией. Не до часов. «Спасибо за внимание». – Буркнул себе под нос и сел обратно в среднем ряду. Стихотворение называлось «Тишина». Публика о таком наваторстве не догадывалась. Что, впрочем, поведал мне, следопыту, Витин однокурсник с часами. Он просил не упоминать его имя здесь. Дескать, у моего заказчика не самая лучшая репутация. О чем еще будет на дальнейших страницах этой книги. Едва ли, считал однокурсник, потом отбелишься, если сидел рядом.
Но судебное заседание – это уже не дом литераторов. Будто утопающий за бортом. Можешь, не можешь – плыви! Адреналин порой дает самопознание с новой стороны. На суде Витя утверждал, что не приносит опасности обществу. Курение – вред лишь себе. И с учетом его диагноза, речь тут о физической и психической анестезии. Фрагмент черновика, выступление, которое не вошло в печатную версию: «В ряде образцовых стран травка легализована. И, наконец-то, главное. Лишение свободы – равносильно, что идти против международных норм и гуманизма. И как, спрашивается, посмотрит Амстердам? Вдобавок, я не имею с собой теплых вещей. И только бы не этап в лагерь! Особенно, сибирский! Ибо там, согласно National Geographic, до минус пятидесяти градусов. Угроза воспаления легких. Что равносильно погибели. А это – смертельная казнь! Слишком жестокое наказание, по причине хранения травки. Международное право, разумеется, подобное не предусматривает». Так он вспоминает свою речь.
Со временем сделает пометку в черновике. Для меня, значит, допишет. Сейчас, дескать, на том суде молчал бы. Стишок «Тишина». Ну а тогда увлекся! И каждое очередное слово – и более верил в освобождение. Витя даже согласился бы, если прокурор даст пинка перед выходом из суда. Только не возвращайся.
– Вы всей камерой эту речь готовили? – Прервала судья.
Витя смотрел на нее. Лицо не выражало чувств. Из печатной версии: «Будто не человек, а машина. Чуть ли не гильотина». Позже догадался и записал в дневнике, зачем оборвала выступление. Еще чуть-чуть и рассмеется. А судьям, по слухам, так не положено. Хорошо, что все прошло столь серьезно. Иначе мой доверитель мог получить психологическую травму и заикаться дальнейшее летоисчесление.
