– Наш, – поправила его жрица, поднимаясь с золоченого стула высотой с лошадь.

– Наш..? – напрягся Индиллим, – я в твои дела не лезу! А ты не лезь в мои!

– Я не о тебе, мой царь. Я о себе и моей сестре. Это было наше решение. Мое и Лилус.

– Решение вы приняли! Где кубок?! – пнул царь прислужника стопой ноги, чтобы наливал вина до краев. – Лучше бы достойно несли свою службу. Эрешкигаль гневается на Эблу. Мало вам мулов? Мало служек?! Ребенка удумали на алтаре зарезать! Вот она и воспротивилась! Вот и убила больше сотни!

– Он белявый, мой царь. Кожа его прозрачна, как бумага. Глаза текут, как вода. У него нет ресниц и бровей, – произносила Лилис баюкающим тоном каждое слово, совершенно не опасаясь Индиллима. – Младенец словно снег вместо пыли Иркаллы. Он как черные светила на серебре небосклона. Рождение белявого – дурное предзнаменование. Еще одно.

– Еще одно? – пошатнулся Индиллим.

Жрица, окутанная прозрачными тканями и драгоценными сияющими браслетами вокруг запястий и лодыжек приближалась к своему царю. Напротив ее сестра близнец синхронно повторяла каждое движение. Души женщины были соединены материей, что не различит ни одно живое око, что существует за пределами знаний поданных жриц о мире.

– Белявый – второе предзнаменование о конце света, наш царь, – произнесли одновременно женщины, и Индиллиму показалось, что у него звенит в ушах. – Как только алое перо появится за стенами царства, случится страшная беда. Придет всему конец.

– Всему конец… – еле ворочал языком Индиллим, – но вы же… – опрокинул он кубок, проливая вино по золой нити своих одеяний, – вы…

– Мы, – снова прозвенело у него в голове, – то били мы…

– Мы… – еле слышно согласился Индиллим. Стирая с бороды вино он отмахивался от видений крови на своих руках, а не гранатового забродившего сока, – мы сделали, что должно… Конец наступит, ежели царица сына не родит. Ваши боги молчат, великие жрицы. Они не исполняют обещание о сыне…

– Они ответят, о великий Индиллим. Ты не терпелив. Тебе предсказано, твоим шестнадцатым ребенком станет сын от женщины, которой в этом мире нет.

– Но где она?! В Иркалле?! Я любую достану, только скажите, где ее искать?!

– Туда дороги нет, наш царь, – прикоснулись жрицы к одеяниям царя, растягивая в стороны удерживающие ее ремни, – оттуда нет возврата.

– Великие пятьсот богинь! – взмыли руки царя к нависающим над ними кронами вниз вертикальному оливковому саду. Он не помешал Лилис с Лилус сорвать его одеяние, – как я получу жену, которая… застряла меж миров?!

– Для этого, – переглянулись жрицы, – тебе постигнет таинство… но то еще не завтра…

Лилис кинула прислужнице, чтобы та закрыла туже ставни, под которыми надрывались ором женщины, чьи спины были исполосованы лисьими когтями до самого мяса.

– Ты полон гнева, наш царь, как сей кубок.

Вторая ее рука прикоснулась к отрезку коже на запястье Индиллима, быстро расстёгивая кожаные ремешки, что удерживали последние шелка.

Зеркальные жрицы произнесли синхронно, зашептав:

– Мы твои кубки, Индиллим. Наполни собой нас обеих.

О чем бы ни судачили горожане на рынке, да возле живительных вод оазисов, об одном помнили хорошо – не говорить дурного о зеркальных жрицах. А то и вовсе не произносить их имена.

Даже в мыслях.

Бывало, на городской площади казнили по доносу Пустоликих, злопыхателей, или тех, кто дурное произнес о жрицах, а иной раз и за одно упоминание их имен. Как выглядели пустоликие – никто не знал. Шептались, что те умеют ветром говорить, и дюной слушать. Бредешь себе по пескам, бормочешь ерунду о несчастной судьбине и зажиточных жрицах, что моются в золотых сосудах, да нужду в них справляют, а на рассвете уж и отправишься к Эрешкигаль.

Всего одной женщине, приговоренной жрицами к казне, удалось этой участи избежать.

Спасла ее болезнь, что в Эбле называлась бесячей. От бесячей виделось и слышалось разное. Сходившие с ума утверждали, что смотрели на оживший танец в наскальных рисунках, а то и клинопись зачитывали, сложенную в небе облаками.

Вот и женщина с бесячей утверждала, что новорожденная ее девочка должна носить имя Лилис, означающее «лилия». Мол, родила она ее в водах, полных цветущих белых лилий, а на смешавшуюся с водой кровь приплыли крокодилы, сожравшие помогающего с родами мужа.

Бесячей не поверили. Дочь ее переименовали просто в Ил. Ведь ни в каких ни в лилиях она родилась, а в грязном иле, где беднякам и полоумным самое их место. Вот только мужа действительно нашли обглоданного крокодилами в речушке, где свободно играли ма́лые – такая низкая в ней стояла вода, ранее совершенно безлопастная.

Ияри просил перед верховными жрицами, чтобы оставили они той матери жизнь, а девочку Ил, как подросла, пристроил в чашницы к кочевым пастухам. Ияри и белявого взял к себе в прислужники зиккурата, и нищенке помог; к Ияри единственному шли открыто, не страшась, что огреет клюкой.

Кому он помогал советом, кому лекарственными травами, а кому и назиданием. Эблаиты старика уважали, помня, что жрицы учились у него. А потому терпели и белявую голову изгоя, мелькающую по рынку, и чумазую девочку Ил, что как мать бормотала под нос всякую ересь.

Как только Индиллим покинул покои жриц, Лилис с Лилус взялись за руки, возлегая на бархате и закрыв глаза, прислушались к небесному шепоту. С рождения их разум проникал туда, где смертных не бывает, пока сердца их бьются.

– Мы снова не пройдем, – сжала ладонь сестры Лилус, – нам не попасть к богам, сестра… я их не слышу… и не вижу…

– Пытайся, – ответила Лилис рукопожатием в два раза крепче, – мы должны увидеть, должны проникнуть к божествам…

Лилус пыталась отключить сознание, пыталась рассмотреть хоть что-то кроме звёздных комьев, но раз за разом те превращались в илистые топи, из черных вод который расцветали лилии с сочившимися кровью лепестками.

– Нет… мы не можем! – выдернула она руку. – Мы не богини! Мы всего лишь люди!

– Всего лишь? – подвернула голову ее сестра, – а люди могут сделать так?

Вытянув руку, та призвала в центр ладони спелую оливку с вертикального сада, падающего кронами с потолочный сводов.

– В нас сила, я не отрицаю, – не сводила Лилус взгляда с оливки.

– Он должен умереть. Мы знаем.

– Мы о царе, или о белявом… о ком мы говорим?

Лилис сдавила пальцы, и кружившаяся над ее рукой оливка пролила масляные капли.

– Мы даже более, чем только лишь о них.

Ничего не ведая о делах богинь, жриц, царей или Ияри десятилетняя девочка Ил исследовала пустынные земли Эблы в поисках нового пера. Пока погонщики устраивались на привал, пока разжигались костры, вытирая нос рукавом, Ил бегала от куста к кусту, от кочки к кочке, заглядывала под каждый камень, припевая:

– Перышко найдись скорее! И станет моя мамочка веселее! Пёрышко найди меня, и… – скакала она на одной ноге, – я буду добра и жива! Жива, – задумалась Ил, придумывая, что там дальше, она услышала шепот камушков у себя под ногами и повторила их слова, – пока не отправлюсь под землю в Иркаллу! Пока я… ой! Пока я совсем мертвой не стану! – расхохоталась она, крепко захлопывая ладошками рот.

Ну и песенка получилась. Какая-то совсем не веселая, и чего слушать твердые бездушные камни!

– Ну нет! Я! В Иркаллу?! У меня еще слишком мало пёрышек на алтаре!

Ил искала особенное перо, которых не видывали в Эбле больше тысячи лет. Она верила, что непременно его отыщет. Она просто знала. Знала и все. Ил снились странные сны, которые всегда сбывались, а тут еще и камни стали напевать, да песок нашептывать.

Совсем недавно, не более пары закатов тому назад, перед походом к Западу с погонщиками, Ил увидела во сне, как с неба на нее срывается вода. Ту воду старожила называли дождем. А увидеть дождь над пустыней… такое и за всю жизнь не каждому-то удается.

Ияри много раз просили предсказать, когда начнется дождь? Закатов через тысячу иль две? Но тот ни разу не ответил: не знал, а может, не хотел развеивать надежду.