Элла Чак

Мёртвая и Живой

Она чужая в царстве мёртвых, он изгой среди живых.

Им суждено поменять свои миры местами.

Глава 1.

В древней цивилизации Эбла, что процветала три тысячелетия назад, совсем иначе относились к смерти. Одной из самых почитаемых богинь того времени слыла великая царица загробного мира по имени Эрешкигаль. Она правила подземным городом Иркалла, восседая на троне, окружённом тысячей смерчей из пыли, оставшейся от разложившихся тел её подданных.

Эблаиты строго чтили традиции, поклоняясь богине Эрешкигаль, опасаясь ее гнева. Каждый уважающий себя горожанин: от пастуха до лисьего стражника, от жреца до дворцового вельможи, держал в своем доме алтарь, имитирующий птицу и каждые без малого четыреста закатов алтарь тот украшался новым пером, символизируя прожитый год.

Чем больше перьев, тем длиннее жизнь, тем благосклонней встретит Эрешкигаль покинувшую бренный мир душу, а собранные на алтаре перья превратит она в крылья, без которых ушедшим душам нет места в Иркалле. Без крыльев в загробном мире наступит окончательная смерть без права на перерождение.

Земной путь для эблаита был ценен и дорог, но ничуть не менее важным считался загробный с последующим новым рождением. Чтобы оно непременно случилось, чтобы вернуться не в коже гадюки или навозным жуком, волоча существование с вечно уткнувшейся головой в шарик козьего помёта, надобно выказывать почтение к Эрешкигаль, посещать храмы-зиккураты, петь гимны.

Чем больше строк гимна запомнишь, тем радостней пройдет встреча в Иркалле у трона царицы, где начертает она клинописью имя достойного своего слуги и подарит сделанные из собранных за земную жизнь перьев крылья.

Без них в Иркалле душа тут же рухнет в болотистые пустоши Ламашту, где приспешники демона проглотят тленное тело, срыгнув ошмётки пыли.

Та пыль вилась в Иркалле, как если бы боги наказали Эблу вечной песчаной бурей.

Пылинки превращались в смерчи, защищая царицу и ее трон. Пыль перемешивалась, врезаясь в другие частички некогда живых своих соратников, возможно, братьев, возможно злейших врагов. Неважно было пыли и тем более Эрешкигаль – были ли те ошметки великими царями или пастухами.

Теперь их вечная участь – оберегать свою царицу, раздирая кожу непослушных тысячами серых шрамов по первому требованию богини.

Древние клинописи эблаитов хранили много сведений о пятистах богах, чья суровость повергала в ужас, но не было среди них всех страшней богини Эрешкегаль. Потому эблаиты выстроили храмовые комплексы зиккураты, где самым великим стал храм мертвых, а полный гимн царице пелся без остановок более пяти закатов.

Иной раз зеркальные жрицы Эблы спускались к поданным, демонстрируя как кровь с кинжала поднимается по лезвию от одной только мысли присутствующих, что демона Ламашту можно не опасаться, а Эрешкигаль не почитать.

Лилус и Лилис обводили взглядом горожан, пока те падали ниц, не в силах посмотреть в глаза жрицам-близнецам.

К словам этих великих женщин прислушивался сам царь Эблы, советуясь перед каждым военным походом – будет ли благосклонна Эрешкигаль к армии? А муж ее Нергал – бог войны и мора – не удумал ли встать на сторону вражеской Мории? Или сестра Иштар – владычица подземного океана Абзу – наполнит ли она реки водой, даруя урожай и глубину царским ладьям?

Царь приносил в усладу Лилис и Лилус щедрые дары: перья павлинов альбиносов и райских птиц, чтоб украсили ими жрицы алтари во имя Эрешкигаль, чтобы спели за царя целиком весь гимн. Правитель Эблы отсылал целые походы ради завоевания не только новых земель, золота и драгоценных камней, но и птичьих хвостов, хохолков и пуха.

Всякий в древней Месопотамии знал – нагрянет завоеватель Индиллим из Эблы – наложниц его армия не тронет, а вот над птицей будут глумиться, выщипывая им хохолки и хвосты, что после Индиллим дарует жрицам, а лучшими украсит свой собственный алтарь и алтари своих тринадцати дочерей.

И причина этому перьевому безумию крылась вот в чем.

Лишь в облачении птицы Эрешкигаль могла покидать подземный мир Иркаллы. Хоть коршуном, хоть попугаем или колибри. Одетая в оперение, она отправлялась на поиски душ, чтобы пополнить ряды своих подданных. Одно прикосновение ее пера – мгновенная смерть.

Вот почему в Эбле под строгим запретом была любая птица: живая или мертвая, а границы государства защищали специальные ловчие сети из самых прочных шелковых нитей, доставленных с Востока, что выменивались за гранатовые самоцветы на великом базаре.

Вот почему перья было столь тяжело раздобыть.

Ни курицы не встретишь в Эбле на дворе, ни утки. Ни голубя или залетной пичужки. Любая тварь с перьями может оказаться Эрешкигаль, а горожане слишком хорошо помнили о рождении средь них белявого мальчишки.

В ночь, когда белявого должны были убить на жертвенном столе зиккурата, явилась за городские стены сама Эрешкигаль. Ни сети ее не остановили, ни лисья стража с натренированными зверьками душить любую птицу.

Визит царицы мира мертвых не мог закончиться радостным пиром, он закончился поминальными столами.

Что именно случилось возле золотого жертвенного камня, на котором собирались проткнуть витым кинжалом сердце белявого новорождённого пятнадцать лет тому назад, достоверно никто и не знал.

В памяти эблаитов остались только смерти их соседа, брата, жены, сестры или отца.

Сто тридцать мертвых горожан вынесли на утро из домов, когда в Эбле последний раз заметили птицу, да и заметили не все. Уж слишком маленькой она была, не более жука или бабочки.

Крошечная птичка влетела в окна зиккурата, когда зеркальные жрицы успели занести кинжал над трепыхающимся сердечком под ребрами мальчика… а что случилось дальше – великая тайна.

Седой старик Ияри – учитель и наставник зеркальных жриц – присутствовал в тот час в зиккурате, но и он молчал. Вот уж пятнадцать лет молчал о том событии.

Одни толковали, мол это он мальчонку защитил от жриц с Эрешкигаль. Другие противились – Ияри слишком слаб и стар, чтобы противостоять своим ученицам. А свою рану старец получил, отбиваясь от Эрешкигаль, которая в ту ночь, рассерженная, что белявого не принесли ей в жертву, забрала сто тридцать неповинных душ вместо одной.

Народ судачил, перешептывался, но быстро город озаботился хлопотами погребения ста тридцати погибших из-за малой птички. Сам царь Индиллим с супругой и дочерями присутствовали на церемонии сожжения, а каждому дому, потерявшему мужчину старше шестнадцати лет, царь повелел выплачивать содержание рисом и мясом.

Лилис и Лилус семь закатов резали на золотом камне мулов и лошадей, ублажая Эрешкигаль. Лисьи патрули – стражники с натренированными степными лисицами на поиск птицы – усилили контроль на границе, в городе, и на рынке.

Без досмотра минимум тремя животными никто за городские стены не впускался, а самым ценным оберегом стал отрезанный хвост лисы на шее или мумифицированная морда. Если кто надевал такую, то лишь пытаясь демонстрировать, что вся его одежда лисицей провоняла и никакую птицу за шиворотом он не скрывает.

Однако, с той самой ночи, когда белявый выжил, сам он стал изгоем. И на то у жриц и учителя Ияри нашлись свои противоположные мотивы – у женщин была веская причина ненавидеть мальчишку, а у учителя была своя причина – заботиться о нем.

– Стражники переходят все допустимые границы, – кричал царь Индиллим на зеркальную жрицу Лилис, отворачиваясь от окна высокой башни, откуда только что смотрел, как лисий патруль раздел до нага трех женщин, обыскивая их.

Горожанок бросили лицом о камни мостовой, пока лисицы проводили обыск, царапая медными впаянными в ногтевую ткань засечками когтями, их спины в кровь, получив команду «копать».

– Что ты молчишь? – выплеснул Индиллим вино в лицо прислужника, а кубок швырнул прочь за ставни. – Сто тридцать мертвых эблаитов! А белявый мальчишка выжил! Твой спектакль зашел слишком далеко, Лилис!