— А кто же ты?

— Мы.

В такой ситуации все так и будет — вместо благодати Божьей девальвированные бумажки. Только человек, все это переживший, осознавший и по возможности воплотивший, может стать игроком в этой большой божественной игре, которую некоторые называют Лилла, а некоторые называют большим юмористическим спектаклем. Все время смешно. Иногда большой соблазн переместиться в это место, но как только переместишься, смех разбирает по любому поводу. Куда ни глянь — все смешно. Я помню, как возмущенные духовные искатели жаловались на меня мастеру, что в такое страшное время я себя так несерьезно веду. Мастер еще подогревал это, чтоб возмутить толпу. Он говорил: «Как, вот в такое время? Да, действительно. А Игорь что делает?» Он сидит и поет: «Крылатые ракеты летят, летят, летят.» А я действительно сижу и пою. Некоторые возмутились: «Когда мы боремся за… Он сидит тут, гад, и поет. И смеется, над чем смеется?»

Помните, у Гоголя в «Ревизоре»? «Над кем смеетесь?» Финал, да? Собираясь ставить как-то пьесу, подумал: а, действительно, над кем? Если не в защиту себя кричит он: «Над кем смеетесь, над собой смеетесь», а как человек, с которым на смертельной грани случилось маленькое просветление. Городничий книжный человек. Каждый городничий имел полный свод законов Российской империи. Это больше ста толстенных томов в телячьей коже. И они были в кабинете у каждого городничего. А Хлестаков — он, естественно, не книжный, он наш человек. Белинский писал про него: мелкий бес. Он не по правилам играет, он не знает, как надо ходить в ответ на Е2 Е4. Он играет совершенно невероятным образом. А городничий, он хочет, чтоб все по правилам, и вдруг до него это все доходит. И я подумал: а что, если спектакль закончить рождением Я городничего? Над кем смеетесь? Над собой!

Смейтесь над Мы. Ведь действительно очень весело.

«Меня просто удачно в лестничный пролет столкнули в детстве. Как сказала моя „шефиня“, доктор медицинских наук, профессор Нягу Ангелина Ивановна: „У вас, Игорь Николаевич, травма в интеллект пошла“.

Ничего во мне такого необыкновенного нет. Хорошая башка. Так много хороших башков».

Для того чтобы не просто пережить встречу с традицией, не просто тотально ощутить, что это то, что вы хотите, не просто уверовать в это, а чтобы в этом пребывать, необходимо, прежде всего, увидеть, как изменилось пространство вашей жизни.

Традиция придерживается принципа, что и любовь и вера должны быть зрячими. Это принципиально важно для нашей традиции, поэтому традиция не принимает фанатизма, даже в самом чистом его проявлении. Многие из вас пережили события, в которых это было абсолютно ясно явлено. За двадцать шесть лет, которые прошли с того момента, когда я осознал свою работу, все попытки сектантства и фанатизма удалось нейтрализовать, для того чтобы получилось живое. Очень точное определение тому, что я вам хочу передать, дано Леонидовым: любовь и вера должны быть зрячими, а мысль горящей.

Что является условием видения?

Первое — это предельное внимание к пространству. К пространству своей жизни, не к цепочке событий своей жизни, а к сцеплению событий. Важно понимать: когда мы всерьез говорим «моя жизнь», то обычно имеем в виду массу событий, произошедших не с нами лично, а происходящих с другими людьми, с которыми мы так или иначе связаны, происходящих с вещами и процессами, находящимися в том пространстве, которое захватывает наша жизнь. Тогда вы можете видеть свое движение в пространстве реальности, и вы можете видеть, как объективизируется пространство Школы в пространстве вашей жизни. Когда вы видите это, тогда вы гарантированы, насколько вообще можно говорить о гарантиях, от нелепых ошибок, потому что ошибки в работе случаются, каждый из нас не объемлет всего.

Второе условие — видеть отграниченность явленного в каждом конкретном случае: отграниченность своего сознания, отграниченность пространства психического, отграниченность пространства Школы, даже отграниченность пространства доступной нам реальности, чтобы не проецировать на реальность себя, с ней надо обращаться корректно. Корректность в данном случае заключается в том, что когда я говорю: «реальность», то я имею в виду доступную мне реальность. Иначе это пустое, абстрактное слово, не имеющее конкретного содержания. Это очень существенный момент внутренней жизни: максимальное внимание к границам, максимальное внимание к отграничиванию. Таким образом, предупреждается превращение живого в идеологию. Традиция — это не учение о традиции. Учение о традиции — это отдельная вещь, эта вещь создается нами на протяжении всех этих лет, постепенно появляются тексты, постепенно мы все меньше и меньше заимствуем слов у наших собратьев, которые давно создали свои тексты. Прежде всего я имею в виду эзотерический суфизм, тибетские тексты ваджаяны, в какой-то степени хасидские тексты, безусловно использовали тексты Ошо, Гурджиева, Успенского и др. Это происходило потому, что традиция не имела своих текстов и эта задача была поставлена перед нами. Поэтому учение о Школе — это одно, а Школа — это другое, но учение о Школе тоже не должно превратиться в идеологию. У Школы нет идеологии, это происходит из ясного видения, что человек — это явление штучное. Именно поэтому отсутствует образ идеального ученика, идеального искателя, идеального члена традиции, и поэтому традиция включает людей столь разнообразных по возрасту, образованию, социально-психологическим мирам, из которых они родом, и чем разнообразнее люди, принадлежащие традиции, тем большим потенциалом формирования реальности вокруг себя мы обладаем. Мне кажется, что одним из наименее разработанных мест является все, что связано с отграниченностью. Дело в том, что в ваших текстах очень много связанной с этим путаницы, вы легко пересекаете границы явленных объектов и в результате очень часто смешиваете вещи мало совместимые. Некорректность мышления является свидетельством малой работы над опознаванием пространства собственного сознания и нахождения его границ. Наша культура, наша идеология, наше образование учили, что возможности человеческого сознания безграничны, это утверждение абсолютно не корректно, ибо если так, то сознание просто не явлено. Безгранична реальность, и то это наше допущение, в силу того, что мы не обнаружили ее границы. Мы обнаружили только границы доступной нам реальности, т. е. границы своих возможностей. Сознание каждого — отграниченная вещь, и вместо того, чтобы заниматься вдохновительной идеологией о его безграничности, традиция предлагает ознакомиться со своим сознанием и дойти до его границ. Это один из важнейших моментов, потому что без этого субъект не может представить себе свое собственное бытие. Без этого субъект вынужден определять свое бытие через всеобщее, и таким образом исчезает как бытийный продукт, лишает себя пребывания в бытии, пребывания в реальности и превращается в вещь, двигающуюся в пространстве-времени пусть иногда по очень сложной, но вполне определенной траектории.

В силу разных обстоятельств, особенно в силу того, что приходится учить разным вещам других людей, в силу того, что это необходимо для зарабатывания денег, в силу того, что к ним обращаются, или потому, что просто любят это делать. Многие, поучая, упрощают и обобщают, теряя конкретность и отграниченность. Вы, наверное, знаете, что пока человек любит учить, ему это нельзя делать. Пока человек любит учить, пока он не воспринимает это просто как работу, это говорит о том, что он реализует тенденцию, которая есть в каждом социализированном человеке, тенденцию поучать. С возрастом эта тенденция возрастает, потому что служит оправданием прожитых лет. Если нет другой возможности, то поучать начинают своих ближних, лишая себя всякой возможности с ними познакомиться.

Забота о том, чтобы быть зрячим в своей любви и вере, — это принципиальный момент, потому что очень часто человек называет верой и любовью нечто только для того, чтобы превратить это в само собой разумеющуюся норму, т. е. актуально забыть. «Я в это верую», все, этим можно не заниматься. «Я люблю» — значит, этим можно не заниматься. Это я часто наблюдаю и в вас, мои друзья. Все дело в том, что — тем, во что веришь, тем, кого любишь, вот этим и надо заниматься, все остальное не принципиально. Все остальное как раз не существенно. Выверт социализации и сила социального давления, социальной суггестии и социального наследования, позволяет человеку забыть то, что в какой-то момент истины он сам определил для себя как самое важное и самое существенное. Этот выверт, этот барьер препятствует человеку пребывать в своей же вере и в своей же любви, потому что наличие у человека зрелой веры и зрелой любви делает человека почти неуязвимым для социального давления. Социум, будучи надличностной структурой, это не упустил, и защитный механизм социальный и психологический, препятствующий таким проявлениям, вмонтировал. Потому что социум — это фабрика по производству людей. Тут, как говорится, мы должны поклониться, поблагодарить и проститься с этим. Но дело в том, что социум подобен плохим родителям, которые заняты не тем, чтобы дать человеку жизнь, а заняты тем, чтобы эту жизнь привязать к себе, очень часто это называется — родительская любовь. Это опять же социальная программа, потому что, согласно социальной программе, дети — это единственное, что может обеспечить старость родителей.