Класс наблюдал за Лео двадцатью парами глаз: серых, голубых, угольно черных, карих – и ни в одном взгляде интереса к царице наук, истории, не угадывалось. Лео еще даже не успел все имена запомнить, что уж говорить о каких-то педагогических успехах. Да и не для того он здесь, будем честны.

За последней партой сидела та самая девица, Бьянка Луиза Венарди, из-за которой в учительской было столько шуму. Высокая, тощая, с зеленым кошачьим взглядом, вздернутым конопатым носом и бритая почти наголо, только светлый ежик волос начал отрастать.

Когда ее в сентябре привезли в школу, медсестра обнаружила вшей и изничтожила их вместе с прической. Добрые и тактичные одноклассники немедленно прозвали Бьянку Луизу «Лысая Лу», но ее это, кажется, не смущало.

В правом ряду, у окна – понурый Маттео, которого сегодня вернули родители. За первой партой, прямо перед учительским столом – две похожие девочки, с каштановыми косичками, одинаково темноглазые – сестры-двойняшки родом с самых окраин Артемизии. Старых окраин, даже не новых. Одну из девочек звали вроде бы Марея, вторую э-э-э…

Лео беспомощно заглянул в журнал.

– Дефо Габриил, – прочел он первую попавшуюся фамилию.

Поднялся невысокий юноша, белобрысый, узкоплечий. Казенный синий пиджак из грубой шерсти (что за мерзость этот материал, Лео за неделю весь исчесался) сидел на нем, как мятый футляр.

– Я, господин учитель.

– Назовите основные разногласия между малефиками и настоящими людьми, послужившие причиной конфликта в начале двадцатых?

Хорошенький вопрос, который занимал светлые головы по обе стороны баррикад не только в начале двадцатых, но и как минимум последнюю тысячу лет. Скверно отпечатанный учебник в клеенчатой обложке, «кор. типогр. инкв. № 11099», ответом располагал кратким и ясным. Видно было, что юный Габриил учебник не открывал. Может, и к лучшему.

– Ну так… господин учитель, стало быть…

Лео незаметно вздохнул и сложил ладони домиком, утвердив на них подбородок. По ногам дул сквозняк, и они отчаянно мерзли в опорках из чертовой кожи, которые выдала кастелянша вместе с остальным положенным обмундированием.

– Подумайте хорошенько, Габриил. Такая разрушительная и кровопролитная война ведь не могла начаться на пустом месте. Значит, были причины. И закончилась она всего пять лет назад. Что-то же вы должны были об этом слышать?

Двойняшка Марея хихикнула и пихнула сестру локтем. «Дебил», – беззвучно, но отчетливо артикулируя, прошептала та. Юный Габриил налился пунцовым румянцем.

– Известно ж, малефики настоящих людей притесняли и умучивали, и потом ихний главный, этот… Красный Лев… сказал, что свое государство строить будет, а настоящих людей поистребит всех.

Лео терпеливо молчал. Дефо Габриил тоже замолк – видимо, его знания на тему обсуждаемого предмета полностью исчерпались.

– Ну хорошо. Садитесь. Берни́ни… э-э-э Розалин. Найдется, что добавить?

Поднялась красивая девочка, обладательница белокурых локонов и ясной синевы глаз. Волосы тщательно заплетены колоском, платье аккуратное, ни одной складки. Как только некоторые девочки умудряются в здешних условиях? Без мам, без пап, без слуг, в интернате?..

– Основная причина войны – ресурсы абсолюта. Малефикам нужны те же самые разломы[3], места силы, источники абсолюта, которые используют настоящие люди для создания артефактов. Наша цивилизация требует огромных затрат абсолюта – для международных перевозок, транспорта, энергосетей и работы больших артефакторных механизмов на заводах и фабриках…

Девочка начала бойко сыпать цифрами, почерпнутыми из учебника. Лео слушал ее, полуприкрыв ресницы.

Веками высокие фейские дома обитали в горделивой изоляции, если они и интересовались простецами, то исключительно с теоретической стороны. Иные же маги, не имеющие в собственности (или неспособные, или не желающие искать и осваивать) мало-мальски пригодный для обустройства разлом, часто поселялись в городах, бок о бок с простецами. Но им-то с простецами как раз нечего было делить.

И пока высокомудрые потомки фей спорили на темы «субстрат ли для нас профанное общество или, напротив, балласт», а также «доброе отношение к простецам – слабость или признак духовной силы?», упомянутое общество уже стояло на границах скрытых под вейлами[4] волшебных долин со своим техническим прогрессом: двигателями, работающими на твердом абсолюте, тяжелыми дивизионными гаубицами и распроклятыми дирижаблями. Это для магов их долины были священными родовыми гнездами, а для простецов они являлись крупнейшими месторождениями абсолюта, которые даром простаивают.

Мест разломов – трещин в Среднюю Реальность, – пусть и не таких богатых, легендарных и древних, как принадлежавшие магам, на земле, а также под землей, хватало. Можно было бы вложиться в их разведку, разработку… Но, имея в своем распоряжении новые механизмы, которые можно приспособить для войны, как ее избежать? Маги поплатились за высокомерие, а простецы – выплеснули накопленный за многие годы страх.

Итог: пустая, выеденная войной скорлупа империи, лишь формально очерчивающая собственные границы, гибель десятков тысяч людей: и простецов, и магов. И гигантская, истекающая мезлой[5], коверкающая реальность воронка на месте древнего центра Венеты. Рукотворное место силы, к которому профаны даже присосаться не могут – кусок не на их роток…

Однако будем честны: этот кусок ни в один роток не пролезет. Ни у кого еще такой пасти не выросло – сырую мезлу хлебать…

Центр теперь сдвинулся в сторону пригородов, и бывшая Венета пафосно переименована в Артемизию. Страх и высокомерие, о да.

– …приведшее к коварному самоубийству Красного Льва и его армии в центре города, к массовым жертвам и разрушениям, – закончила Бернини Розалин.

– Очень хорошо. Садитесь, пожалуйста. – Лео поставил оценку напротив ее фамилии в журнале и тоскливо глянул в окно.

Его не было в рядах соратников Красного Льва, «коварно самоубившихся» на Площади Семи Звезд в центре Венеты в апреле двадцать шестого. Там, среди родичей, друзей и близких. Ни Лео не было, ни Беласко.

Зато сейчас есть кому склеивать черепки.

За окном, напротив интерната, в углу двора, где островком росли старый вяз и несколько деревьев потоньше, кто-то возился, доносился скрежет пилы. Листва уже полностью осыпалась, и в ветвях был хорошо различим силуэт крупного человека – да, кажется, это Мордач или Большой Ро, – и он с энтузиазмом пилил толстый сук. Сук трясся, с него сыпались мелкие веточки и древесный мусор. Под стеной интерната уже валялась, пересекая дорожку, отпиленная ветвь.

Внизу стояли двое мужчин: Алоиз Лемман, преподаватель физики и артефакторики, древний, сухонький, в неизменном сером пальто и полосатом шарфе, и Отто Нойманн, заведовавший трудовыми мастерскими у мальчиков – тоже немолодой, в выгоревшей военной куртке поверх замызганного синего комбинезона и с фанерным чемоданчиком в руках. Наверное, там были инструменты.

Стоило отвлечься от урока, как немедленно отвлекся весь класс – их внимание безнадежно было утеряно. Подростки вытягивали шеи и тоже глазели на происходящее за окном, обмениваясь приглушенными комментариями, которые становились все громче.

– Гляньте, Мордач пилит сук, на котором сидит!

– Ага, навернется вместе с ним на крышу прачечной и проломит ее к демонам!

– Он что, все сучья собрался спилить? На кой черт, жалко же дерево!

– Господа, давайте вернемся к уроку, прошу вас, – воззвал Лео, но тщетно.

Голос подал Маттео, вплетаясь в общий возбужденный гул:

– Это я Мордачу показал, как меня привидение вывело. Там если со второго этажа по карнизу пройти, можно было на дерево перелезть… во-он по тому суку, который спилили. А потом вот по этому, который Мордач пилит, на крышу можно перебраться.

– Привидение? Да ты гонишь, Толстый!