Лео покосился на священника – тот царапал самопиской в блокнотике, – вдохнул дым и медленно выпустил в сторону. Спросил после паузы:
– Правильно ли я понимаю, падре, что Бьянку Венарди ожидает проверка Надзора? Или после карцера она может вернуться к учебе?
Падре оторвался от записей и улыбнулся:
– Ну что вы, Лео. Ничего сверхъестественного не случилось. Обычные шалости и нарушение дисциплины. Девочка чересчур увлеклась. Мы все надеемся, что наказание охладит горячую голову синьориты Венарди, и такого больше не повторится. Ловить ведьм там, где их нет, – не слишком разумно.
Ну, слава Ястребу! Фоули так орал на бедную девочку, что за двумя закрытыми дверями в коридоре было слышно. Когда Лео вчера утром пришел в школу, все только и говорили, что о висельнике в подвале, который то ли был, то ли не было, и о привидении, которому это тело принадлежало. О привидении вообще ходили упорные слухи и гуляли страшные истории, и Лео нутром чуял, что тут все не так просто.
Он подозревал, что и другие это чуют. Нет дыма без огня, а Бьянка некстати подлила масла в этот огонь. Ее выходка была несколько больше, чем просто шалость и нарушение дисциплины. К тому же история с повешенным, случайно или нет, совпала с побегом ученика. Из всего этого можно было раздуть грандиозный скандал.
Но если директор Фоули ограничится дежурствами и карцером, а наблюдатель от Надзора не ловит мышей, то и слава феям.
– Вот ты где, Ро, Мордач, мать твою! Ты спер мою цацку! Ты спер цацку мою, жирная рожа!
От угла школы к крыльцу спешил, волоча метлу, школьный истопник и дворник по прозвищу Дедуля. Физкультурник поперхнулся дымом.
– Чего? Какую цацку, ты в своем уме, Дед?
– Мою цацку! Сам знаешь, какую! А ну выворачивай карманы, показывай!
– С ума сошел? Пьяный черт! С утра глаза залил или с ночи не проспался? Иди к себе. Эй! Что ты меня хватаешь? Пошел вон!
Лео и падре Кресенте с удивлением наблюдали, как явно не проспавшийся Дедуля, бросив метлу, пытается схватить отступающего за колонну физкультурника.
– Падре, скажите ему, чтоб шел к себе! Дедуля, отвали, пока я тебе не вмазал, чего ты пристал? Руки убери!
– Конрад, – окликнул истопника падре Кресенте, – что вы хотите от Рональда? Объясните нам.
– Пусть вернет, что украл! – Дедуля возмущенно тыкал пальцем в физкультурника. – Вор, гаденыш, обокрал спящего!
– Да тебе приснилось, – догадался физкультурник, – ему приснилось, падре, с пьяных глаз. Что у него красть? У него в каморке старье да мусор, дверь не закрывается. Кто угодно мог с улицы зайти. Почему я?
– Ты! Ты его видел, и ты забрал! Сам мне подливал, с-с-собака!
– Я вообще не пью, особенно с такими, как ты! Убери руки, пьянь!
Падре Кресенте покачал головой.
– Конрад, вы и правда… не совсем трезвы. Постарайтесь выспаться, прийти в себя и высказать свои претензии Рональду в более приемлемой форме. Если вы к тому времени о них вспомните.
– Ты думаешь, я вру? Думаешь, я заливаю, да? Падре! Я не вру! Этот сукин сын спер мою цацку!
– О, падре, смотрите, – сказал Лео, – смотрите, это, кажется, Маттео Маллан.
За воротами стояли трое, и сторож, выбравшись из будки, отпирал им калитку.
На площадку перед крыльцом шагнул высокий сутулый мужчина в кургузом плаще, он волок за локоть подростка в синей школьной куртке. Тот не сопротивлялся, но брел понурившись. Следом за ними шла женщина – не старая еще и когда-то, наверное, красивая, но заморенная и словно бы выцветшая. В руке она комкала платочек и то и дело промокала глаза.
Падре Кресенте двинулся им навстречу.
– Господин Маллан, госпожа Маллан, приветствую вас. Спасибо за содействие и высокую гражданскую ответственность! Господин Фоули, и я, и вся администрация – мы все благодарим вас за быстрое, без проволочек, возвращение Маттео в стены школы. – Он шагнул мимо мужчины с мальчиком прямо к женщине, которая запнулась и остановилась, беспомощно покачиваясь и моргая сквозь слезы. – Госпожа Маллан, очень сочувствую! Знаю, что это было нелегко. Скрепите сердце, через два года ваш мальчик – уже юноша – вернется к вам.
– Ох, падре, каждый день молюсь об этом, – всхлипнула женщина, – и чтобы обошла нас угроза эта ужасная, и чтобы артефакт-то надзорский не ошибся бы!
– Дистингер не ошибся еще ни разу, госпожа Маллан. Дефиниции – это величайшее испытание нашему смирению, но каждый из нас должен пройти их. А юные обязаны пережить два года суровых перед испытанием. Будем помогать друг другу и поддерживать. Господин Маллан, – он обратился к мужчине, – принимаю из ваших рук вашего сына Маттео и еще раз благодарю за добросовестное выполнение гражданского долга и за оказанное школе сотрудничество.
Мужчина одной рукой стащил кепку, смял ее и прижал к груди, а другой подтолкнул сына к священнику.
– Вот, падре… вертаем, значит. Заблудшего.
Падре ласково улыбнулся и протянул подростку обе руки. Маттео, не поднимая головы, пошаркал к нему.
Лео глядел на родителей и не знал, что чувствует – то ли жалость, то ли неловкость, почти отвращение. Эти двое с коровьим послушанием привели обратно на скотный двор своего теленочка и теперь надеются на лучшее. Авось бог милует, и чадо никак не проколется за два года и пройдет эти распроклятые Дефиниции.
Впрочем, в падре есть что-то такое, что заставляет надеяться на лучшее, этого у него не отнять. Ну, на то он и священник.
– Что, Маттео, – говорил тем временем падре Кресенте, – тяжело в интернате? Всем несладко, дружок, зато после Дефиниций к тебе никто не подкопается: ни Надзор, ни Инквизиция.
– Я… я не малефик! – выдавил младший Маллан.
– Не сомневаюсь. Однако надо доказать это государству. Мы все это доказывали, Маттео. И я, и папа, и мама. И господин Фоули. И даже господин Дюбо.
– Вас на два года не запирали. Вы просто Дефиниции прошли, и все!
– Вот и жаль, что не запирали. Если бы запирали и следили бы за молодежью – меньше жертв было бы на этой войне. Пошли к директору. Только прими раскаявшийся вид и не препирайся с ним. Глядишь, и в холодную не посадят. До свидания, госпожа Маллан, всего доброго, господин Маллан. Еще раз благодарю.
Падре повел подростка к дверям школы, мимо все еще переругивающихся физкультурника и Дедули.
Ловко же ибериец разговаривает и с учениками, и с их родителями. Ласково, но без попустительства. Маттео даже приободрился, а ведь ему сейчас влетит от директора так, что небо с овчинку покажется.
Надо бы и мне подобным образом научиться, а то ведь не знаю, с какой стороны к ним подойти.
Лео вздохнул, отщипнул ногтями дотлевший до перламутрового бумажного колечка огонек на сигарилле, спрятал остаток в портсигар и отправился следом за падре в школу.
– Итак, в прошлый раз мы изучали «Причины и поводы войны 23 года». – Лео обвел взглядом притихший класс, придвинул к себе тетрадь с планом урока. – Думаю, вы помните, что я рассказывал, прочли соответствующую главу в учебнике и хорошо подготовились к сегодняшнему опросу.
Ничего они не читали, конечно.
Дети из бедных семей ремесленников, рабочих и артефакторов первой и второй степеней – тех, кто занимается городским освещением или монтирует телефонные линии. Не было у этих детей привычки к упорной учебе, а было только желание продержаться два года и выйти после Дефиниций на свободу. К станкам, в мастерские, в депо или в прачечные, где работали их родители, старшие братья и сестры.
Семьи побогаче и повлиятельнее всеми силами старались избавить своих отпрысков от фактически двухгодичного заточения, платили особый налог, подписывали в Магическом Надзоре кучу бумаг и, когда подходила очередь, привозили своих чад на Корабельную улицу, к дверям МН.
Детей возвращали не всех.
Если дистингер, один из шести исправных артефактов Дагды Гиллеана, обнаруживал у подростка подозрительно высокие значения фоновых эманаций канде́неция, то судьба его была предопределена – он поступал в распоряжение Унии Артефакторика. Официально молодые малефики переучивались на артефакторов, но на самом деле… Бездна знает, что там происходило с ними на самом деле. Переученные бывшие малефики вроде бы считались свободными гражданами, но по улицам они не гуляли и в семьи не возвращались.
