Вот оно, значит чего, мужики. Император-то наш, как погляжу, просто добрейшей души человек! Здравый смысл велел погодить – негоже вот так после одного рассказа Кондратьича выводы делать. Врать-то он, конечно, мне не будет, кто ж тут спорит, да только он всё со своей колокольни вещает. Мол, занимался барин дипломатией – и хорошо, наверно, занимался. А потом р-р-раз! И к царю в немилость!

В такие совпадения разве что только в детском саду и верят. Вдруг, Рысев-старший чем незаконным промышлять начал? Не спроста ж перешёл дорогу сильным мира сего.

И всё ж таки Кошкино Колечко на хранение было нашему роду отдано.

К слову, раз уж заговорили об этом…

– Кондратьич, а наш род был настолько малочисленен? У Тармаевых едва ли не каждая горничная пламя из подмышек выцыганить могла. А у нас?

– А у нас, барин, в подполе квас. Неча мне тут сказать. Да ты и сам, поди, знашь, что ясномудрствование твое – такой себе дар. Вот батюшка твой, поди, и разумел, что ежели всех ясномудрёных в одном месте собрать, так нича хорошего и не будет. Да и не видать, ежели честно, остальных-то – толь скрывают, толь попросту о нём не ведают. Оно ж, отголоски дара в простых людях токмо магией и плодятся. А яка твоя придурь волшба?

Хоть и обидно услышанное, а как ни есть – правда. Ясночтение давало мне преимущество перед противником, выкладывая его подноготную, а иногда и догадаться помогало – где и чего, как устроено. Вот только Майка по-прежнему могла больше моего…

Потому и наёмники понадобились.

– А Кошкино Кольцо – кто украл?

Кондратьич постучал себе по лбу, намекая на мою глупость.

– Я ж тебе ещё у Тармаевых сказывал, что никто. Батюшка-то твой нападения ждал. Чтоб, стало быть, всё сверкало, горело и полыхало. В последние дни всё в кабинете своем торчал. То ли переписывал чегой-то, то ли попросту прятался. Уж как вы его выйти-то просили, а он будто в работе своей сгинул. Ну да вы и сами о том ведь помните, барин.

Я неопределённо кивнул. Что ж, если мой названный отец и сунул голову в пасть тигру, то огонь поглотил все его попытки спасти дело своей жизни.

Знать бы еще только, в чём оно заключалось.

– Кабы не эта работа его треклятая, господи прости, так может, и не было б за вами хвоста, барин. Видать, где-то шибко глубоко он копнул, да у кого не надо что не надо вызнал.

– Что вызнал? – удивился я. Старик замялся с ответом. Где-то внутри него активно скрипели весы, на которые он, что монеты, кидал доводы за и против.

"За", кажется, победили.

– Нашел он что-то, барин. Я знать сам не знаю – не говорил он мне. Да и кто я таков, чтоб передо мной глава рода хучь в чём, а объяснялся?

Я кивнул, признавая его правоту, требуя продолжения. Кондратьич выкладывал передо мной до того скрытую подноготную. Уж сколько я тянул с этим разговором-то…

Да и Кондратьич тоже. Рад мне сейчас всё, как на тарелочке выложить, но ведь до того молчал, боялся.

Что ж его сейчас-то толкнуло на откровенности? Неужто только и надо было, что просто спросить?

Старик продолжил.

– Есть у меня мыслишки, что непросто он раскопал, а супротив самого Инператора, да хранит Бог его душу. Думашь, грешки, они тут только за благородными родами елозят? Тут на каждом, кто на верху, по батальону бесов, да чорт в командущих на спине обитат, да чё да. А на Инператоре, поди, сам Сотона и катается, не будь лукавый помянут.

Я успокаивающе поднял руки, давая ему знак, что лучше умолкнуть. Купола, что мог бы сохранить наш разговор от чужих ушей, не было и в помине, а опыт мне недвусмысленно намекал, что даже у стен есть уши.

Кондратьич сник.

– Прости, барин. Плету, чего только на язык взбредёт – ни на ум же!

Мы помолчали; тишина, повисшая меж нами, была густой и неприятной. Старик отвернулся, уставившись в окно, чуя себя виновным – и в своей словоохотливости, и в том, что рассказал то, чего рассказывать не следовало бы.

Я видел, как ему не нравился бушующий в моих глазах азарт и жажда действий. Словно заботливый родитель – не отец, так дед, он жаждал уберечь меня от грехов предка. Увести, утащить, уволочь – а вместо этого я, неблагодарной скотиной, да бесу в пасть…

И всё равно он при том собирался идти со мной и за мной до конца. Скажи я ему, что назавтра вершу революцию во имя Красного Знамени, да пролетариата, он меня перекрестит.

Перекрестит, спросит, не тронулся ли я умом, часом? А после перезарядит винтовку, выдохнет и спросит, во сколько выдвигаемся.

Я же нутром чуял, что невозможно просто взять, да убежать от прошлого. А учитывая последние обстоятельства и то, как Император вдруг решил мне немного, а подлизнуть жопу, всё складывалось скверно.

Словно кто-то проверял – можно ли меня купить на побрякушки и несколько рублей. Особняк в пределах Питера – это прекрасно. И для меня, и для тех, кому я успел насолить. Орловы, Евсеевы, Константин Менделеев – будь у них возможность, они не преминут сызнова втолкнуть в грязь мой род и имя.

Как будто бы этого некто незримый специально и добивался.

Егоровна? Я покачал головой – нет уж, даже для неё такие многоходовочки излишне сложны.

Или излишне просты – в последнее время она жаждала не убрать меня, а заграбастать…

Я хлопнул себя по коленям, выдохнул, допил оставшийся чай. Надо было срочно менять тему, пока мы окончательно не скатились в мрачные дебри. Начинали с моего названного отца, закончили едва ли не мировыми заговорами против меня. А меж тем, завтра меня ждало просто невероятнейшее путешествие по Туннелям-под-мостом.

Мост был тот самый, что пропускал корабли и на который постоянно туристов таскают взглянуть. Про то, что он поднимается – слышал, а вот чтобы под ним какие-то туннели пролегали – в первый раз.

– Мы завтра засветло пойдём, барин. Ты набрал команду-то? Я б вдвоём с тобой пошёл, да пропадём мы, вдвоём-то…

Как будто впятером мы там пробежимся аки на летней прогулке, хотел мрачно буркнуть я, да не стал. Что ж, мир меня сам к тому подталкивает, накладывает обязательства. Интересно, а если бы я явился туда и в самом деле с гвардейцами Императора – что тогда? Толстяк бы тоже грудью встал на защиту стальной двери, коли нас там меньше пяти бы собралось?

Я усмехнулся, покачал головой, а Кондратьич принял на свой счёт.

– Ты не лыбься, барин. Дело серьёзное.

– Кондратьич, скажи, почему ты решил пойти со мной? Я тебе ещё ничего и рассказать не успел, аты уже готов был из портков выпрыгнуть.

Он вновь остановился перед выбором. Воображение мне так и рисовало, что где-то в глубине седой головы старик стоит на распутье, но не желает расставаться с тяжким грузом.

Соврёт, понял я. По глазам, по жестам, по выдоху.

– Я же втянул тебя в это дело, барин. Кто б тебя надоумил на такую глупость, как к инквизаториям идти, кроме меня? Как есть, моя вина! – он стукнул себя кулаком в грудь. Что ж, объяснение как объяснение, ничем не хуже остальных…

– Девчонок я собрал. Майка с Алиской согласны, в этом никакой беды не было.

– Ну, вчетвером-то ещё куда ни шло, – старик приободрился. Я цокнул языком в ответ.

– Куда ни шло, только ни туда, куда следовало бы. Привратник требовал, чтобы с офицером было четверо.

– Ну, дела, барин, – было оживший на глазах Кондратьич чуть ли не сдулся, что воздушный шар. Я поспешил его успокоить.

– Всё в порядке, я уже нашёл пятого человека в нашу команду.

Старик словно на американских горках чувств ездил – его лицо вновь расплылось в тёплой, дружелюбной улыбке.

– Ну, барин, ну хват! – Он протянул мне руку, которую я пожал в ответ. – Ну так за чем же дело-то стало? Я б такую удачу водочкой с тобой отметил, да нельзя. И нету.

– Кондратьич, пятым членом нашей группы будет Менделеева. Катя Менделеева.

Мне подумалось, что сейчас старик встанет, ещё раз протянет мне руку, отзовётся в тон, что его зовут Кондратьич-Ибрагим Кондратьич, скажет привет и пожелает счастливо оставаться. У него лицо было таким, будто я над ним издевался. Да я и сам чуял себя никак не лучше.