9
Деньги от брата таяли с каждым днем. Коля старался экономить, даже иногда отказывался от завтраков и ужинов, но это мало помогало. Цены на базарах приводили в отчаяние. Истекая голодной слюной, он наведывался туда раз в два дня, чтобы купить брусок хлеба – дрянного и жесткого, как древесина, а иногда белесые говяжьи кости, годные разве что для собак. Мясник, у которого он брал их, смекнул, в чем дело, и от жалости, видно, стал скоблить кости не столь тщательно. Порой на них встречались тонкие ошметки мяса. Коля варил на костях бульон и крошил в него хлеб – получалась баланда. Этим и перебивался.
Так жили многие артисты. Но у других была поддержка: семьи присылали им деньги или посылки с продуктами, кто-то растягивал отложенное еще до войны или занимался мелкой спекуляцией, как, например, Покс торговал самокрутками из махорки. А Коля оказался здесь совершенно один, и ждать помощи ему теперь было неоткуда. Первую неделю он надеялся, что дела у Цирка лилипутов постепенно наладятся, и труппа, наконец, уплывет в турне. Но отбытие из Молотова снова задерживалось. А теперь, после телеграммы от Лины, что его искали в Ленинграде, Коле хотелось отплыть из города как можно скорее, подальше от людей в кожаных куртках. Задержка нервировала его. В последние дни он почти перестал появляться в общежитии, опасаясь, что там его могут вычислить и задержать. Приходил лишь ночью, прилечь на несколько часов, не укрываясь одеялом и оглядываясь на ручку двери: не повернется ли она с уличающим скрипом?
Порой Коля уже не верил, что Чиж вообще собирается им заплатить. Да и будет ли турне? Его коллеги говорили разное. Одни сообщали, что Цирк якобы отплывает в Краснокамск через неделю, другие спорили, что они отбывают не раньше, чем через месяц. Третьи же бубнили по секрету, что Чиж вот-вот объявит труппе, что отменяет турне, и разгонит всех артистов без оплаты.
Сегодня Коля дошел до ручки. Два дня подряд он не ел, с тех пор как переехал от Миши, и не знал, чего ждать от антрепренера. Новости из дома, ко всем прочим тяготам, точили его нервы. Он ходил на взводе, не спал уже несколько ночей и сделался вспыльчив настолько, что чуть ли не узнавал в себе отца. После утомительной репетиции на пустой желудок Коля завернул в кабинет администрации, чтобы прояснить свое положение. Пусть оно будет самое страшное, зато известное. А там он решит, что делать дальше.
За столом в кабинете сидела все та же Тонечка, встретившая его по прибытию в Молотовский цирк. Она, придерживая за дужку очки чуть в отдалении от глаз, ловко щелкала костяшками счетов, записывая цифры в журнал. Заметив Колю, который подошел к ней почти вплотную, так что его голова нависала над столом с угрожающим недовольством, Тонечка подняла на него удивленные глаза.
– Подскажите, будьте так добры, – начал он весьма резким тоном, но с любезностью, от которой даже сейчас не мог избавиться, – когда нам заплатят гонорар?
– Молодой человек, ну откуда ж я знаю? – пожала она плечами. – Я вам тогда еще сказала. Когда положено, тогда и заплатят.
– А когда положено? Вы ведь имеете дело с Чижом, разговариваете, бумаги для него штампуете. Назовите хоть какую-нибудь дату или срок, чтобы я мог ждать, – умоляюще проговорил Коля. – Потому что репетировать так невозможно. И жить невозможно.
– Ну прям уж и жить невозможно! – всплеснула руками Тонечка и насмешливо улыбнулась. – Вы солдатам на фронте пожалуйтесь.
– Слушайте, дорогая девушка. Я третий день голодный! Куда это годится, чтобы артистов не кормить? Если бы меня пустили воевать, я бы и в солдаты пошел. Но вы посмотрите на меня!
Коля привстал и выпятился, но и на цыпочках едва возвышался над громадным секретарским столом.
– Держите себя в руках, – буркнула она. – Не нужно мне здесь устраивать истерики. А ну каждый недовольный придет, куда вас всех девать?
– Нет, вы взгляните, пожалуйста! – настаивал Коля, обернувшись вокруг себя и растопырив руки в стороны. – Как считаете: гожусь я в солдаты? Лучше мне или хуже? Вот скажите?
– Пожалуй, не годитесь, – рассеянно сказала Тонечка. – А карточки вы отоварили? Вам ведь должно хватать, с вашими, так сказать, невысокими потребностями.
Коля оскорбленно взглянул на нее. Прошло много дней, как он уплыл из родительской гавани, где никто не смел обидеть, в глаза обозвать лилипутом, посмеяться над его ростом. Где Петя или Гришка одним лишь взглядом положили бы обидчика на лопатки. Но тихая гавань в прошлом. Теперь он сам по себе, и нужно к этому привыкать.
– По-вашему, если я маленький, то я не человек? – разочарованно вздохнул Коля. – И питаться мне не нужно? Голодом перебьюсь?
– Никто вас ростом не попрекает. Я хотела сказать, что продукты по карточкам вы ведь получаете? Не может такого быть, чтобы вы третий день не ели. Или…не получаете? – задумалась вдруг она. – А ведь точно, насчет вас не было распоряжения! – вспомнила вдруг с ужасом Тонечка. – Как же вы здесь? Что же вы не стребовали раньше? Вы, значит, и правда голодаете? Но почему ваш Чиж не распорядился? Вам должны были по прибытию в Исполкоме выдать карточки, там консервы, крупа и хлеб – это минимально, а еще водка и сало, это высшей категории артистов. У нас прямо в цирке выдают. Всем артистам выдают. Как же так…
Тонечка испуганно тараторила, потеряв свою высокомерную самоуверенность и уставившись на тщедушную фигуру Коли напротив стола.
– Я и не знаю, что теперь с вами делать, – удрученно призналась она, стиснув замком руки у самой груди, точно у нее болело сердце.
– Я и сам не знаю, что с собой делать, – признался в ответ Коля. – Можете вы, по крайней мере, выдать мне карточки?
– Ведь не я распоряжаюсь. И выкроить нельзя, у меня под строгую отчетность. Хотя…– озарилось на секунду ее лицо. – Нет, пожалуй, нет, не получится.
– Вы же что-то придумали? Скажите! – с надеждой прильнул к ее столу Коля.
– Видите, в чем дело. В другую труппу должен был приехать артист…Вы же Скворцов?
– Да, Скворцов Николай.
– Вот и он Скворцов, только Александр Федорович. И тот в последний момент отказался, а бумагу уже выписали, вот я и подумала…
– Чтобы я получил вместо него?
– Если узнают в дирекции, я вообще потом работу не найду. Или что похуже. Ох, лучше и не думать о таком.
– Но мне нужно! Очень! Поверьте мне, очень! – умоляюще зашептал Коля.
– Хорошо. Только вы же понимаете, имя и отчество другие, если вдруг проверят… Обычно они смотрят сквозь пальцы, вы только идите получать вместе с вашими и сразу скажите, что для труппы лилипутов, они тогда стесняются и меньше смотрят. Вы в разных труппах, но это не важно, цирк-то один, даже не указано. Но я сильно рискую.
– Я понимаю, спасибо вам!
– В крайнем случае скажите, что перепутали, должно пройти, ведь вы однофамильцы. Чтоб только не подумали – подлог. Иначе вы меня подставите.
Тонечка вытащила из шкафчика под столом бумагу и несколько секунд вертела в руках, сомневаясь, отдавать ли ее Коле. Но его изможденный вид, очевидно, убедил ее, что она поступает правильно, и Тонечка протянула бумагу Коле, а он тут же сложил свое спасение вчетверо и спрятал в карман.
– Получите в Исполкоме карточки, а у нас придете – отварите.
– А турне? Вы думаете, оно будет? – напоследок спросил он.
– Последние слухи – что отменяют. Но вашим пока не говорите, не пугайте их, ладно?
Коля кивнул Тонечке, совершенно огорошенный, и покинул ее кабинет. Надо было с ней попрощаться, высказать благодарность. Но не осталось сил. За пару минут Тонечка умудрилась сначала обрадовать его, а потом накрыть новой лавиной отчаяния. Теперь уже ничего не важно. Цирк лилипутов скоро распадется.
***
Коля близко подошел к реке и обнаружил, что его мечта пройти вдоль Камы почти неосуществима: у воды вплотную растянулась бесконечная лесопильня. Рабочие в серых куртках до сих пор трудились, несмотря на подступающие синие сумерки. Двое из них проталкивали длинное бревно под пилу, и она с едким жужжанием рассекала его надвое, словно кусок масла. Ровная груда деревянных брусков башней возвышалась над рабочими, угрожая своей громадой. Рядом отдыхали с глухим фырчанием грузовые автомобили. Водители поодаль курили свои папиросы, дожидаясь погрузки партии, сплевывая в сторону горькую слюну от махорки, переругиваясь и хохоча, хлопая друг друга по лопаткам мозолистыми грязными руками. Еще не распиленные сосновые бревна, покрытые бурой корой, лежали вдоль течения Камы, перекрывая проход. Тонны древесного мусора от лесопильни развалились в полутьме устрашающе, как чудовищные великаны. Быстро темнело. От Камы тянуло мертвыми водорослями, и запах сырости, смешиваясь с ароматами свежераспиленного дерева, преследовал Колю по пятам.
