Верно ли он поступил, что скрыл от мамаши горькую правду про цирк? Коле не хотелось, чтобы она волновалась, ведь помочь ему она не сможет, а того хуже, сляжет от расстройства. Он даже не стал до отъезда разубеждать маму, что отца могут – конечно, могут! – освободить из-под ареста. Хотя Коля, да и мама в глубине души понимали, что за арестом последует приговор, затем лагерь, из лагеря отец уже вряд ли вернется. Им всем хотелось верить облегчающей лжи. Наверно, иногда ложь притупляет страдания, и без нее не выжить.

Даже цирк, этот карнавал ряженых – не что иное, как гимн облегчающей лжи. Пока в пристанище оглушительных аплодисментов звучит музыка, пока идет буффонада, а разноцветные клоуны пляшут и веселят публику, жить не страшно и не больно. Искусство нужно, чтобы доставать человеческую душу из мрака. Ведь когда зрители смеются, – думал Коля, – они не тоскуют, они «высмеивают», выплескивают то, что накопилось внутри от ежедневного страха смерти и боли. Когда они смеются – они не боятся. У каждого из них кто-то на фронте, кто-то умер или болен, кто-то без вести пропал и никогда не вернется. Теперь подобное случалось в любой семье. А им, выжившим, тем, кто пока остается, как дальше жить? Как и ради чего просыпаться день за днем, зная, что завтра может наступить последняя черта?

Ласковая обманка веселости была ему понятна и близка. Коля, находясь на арене, и сам забывал о страхе. Словно его напряжение, засевшее в груди в голове, вырывалось наружу и улетало прочь. И боязнь провала на выступлении – ничто по сравнению с глубинным страхом, засевшим внутри, как чахоточная скорбь – страхом за отца, мамашу и Петю, за судьбу их разбитой семьи.

***

Среди коллег по труппе Коля по-прежнему был чужак: самый молодой из артистов, к тому же, далекий от цирка. Изгой. Нечаянная песчинка, случайно прилипшая к ботинку. Зачем он здесь? Зачем примкнул к цирковой труппе в незнакомом городе? С Ритой они, кажется, поладили, но она слишком часто бывала в дурном настроении от голода и постоянных ссор с мужем, который за пару дней отоваривал полученные на неделю водочные карточки, а когда водка кончалась, где-то волшебным образом умудрялся раздобыть еще. Тамара тоже редко удостаивала Колю своим вниманием. С ее множеством обязанностей перед дядей даже поговорить с ней минуту в коридоре удавалось не всегда. А Коле хотелось с ней говорить, хотя бы разок за день, чтобы перетерпеть свое тревожное существование и дожить до завтра.

Все чаще при мыслях о ней он забывал, что чужой в цирковом мире. Его будни, покрытые мраком бедствия и туманом неопределенности, озаряли, словно молнии, короткие вспышки ее улыбок. О, как она улыбалась! Будто заглядывала в самую душу, будто знала про него все: его мысли, надежды и желания, будто проникала в самую суть. Тамара была соткана из загадок, из изящества жестов и милых женских штучек, вызывающих в Коле любопытство и желание узнать ее лучше. Эти мелочи – например, черепаховый гребень, впившийся зубьями в черную копну ее волос, или янтарная брошка, схватившая выемку декольте – отличали Тамару от всех девушек, что он когда-либо встречал прежде. Коля замечал, что не он один очарован магнетической силой Тамары. Арчи тоже часто вертелся рядом с ней, и казалось, ему она отвечает больше, отчего Коля, уязвленный ревностью, думал о Тамаре чаще и чаще.

Девушки, которые ему встречались в Ленинграде, видели в нем ребенка или, в лучшем случае, друга. А ему до дрожи, до истомы хотелось любви. Вот бы красивая девчонка, – думал он, – взяла его под руку, пошла с ним в кино или на прогулку в сад. Он бы ухаживал за ней уважительно, не как другие парни: без глупых шуток и хвастовства перед друзьями. Коля накрывал бы ей плечи платком, подавал на лестнице руку, покупал пирожные. Не себе, а ей бы покупал! За это ничего не жалко, даже последних денег. А еще…он бы с ней целовался, с наслаждением, смакуя каждую секунду наедине. И смотрел бы проникновенно в глаза – как в кино! – чтобы видеть, что ей тоже приятно. Коля помнил прикосновение нежных губок Лины к своей щеке, и воспоминание смутно будоражило его, захлестывало волной фантазий. Он грезил о свиданиях в городских садах, поцелуях в кинематографе и бережных прогулках под руку. Но теперь его мечты занимала Тамара, и она вытеснила Лину – словно вытряхнула ее у него из головы, одним движением руки, как сметают крошки со стола, и воспоминания о подруге детства поблекли. Да и Лина далеко, а Тамара – вот она, в шаге от него.

Иногда Коля все же думал про Лину, но совсем с другим настроем: как она живет, не голодает ли? Если в чужом городе, в эвакуации, то где работает? Она такая хрупкая, вовсе не для тяжелой работы, но кто нынче выбирает. Если он вспоминал ее всерьез, то сразу тревожился. А тревожиться не хотелось, и он отчаянно гнал от себя мысли о ней, сгребал их в темный угол памяти.

В отношении Тамары, понятно, нужен рывок. Она из тех норовистых девушек, с которыми важна решительность. Вот Арчи уверенности не занимать. Он легко заводит с ней беседу о чем угодно. Один раз Коля видел, как Арчи принес ей в гардеробную бумажный нарцисс – должно быть, купил в галантерее – и небрежно заколол его брошкой на ее груди. В Коле забурлило возмущение, что акробат посмел к ней прикоснуться. Ведь он ей никто, абсолютно никто! А так окутал вниманием, словно имеет на нее права. А дурацкая шутка со стаканом воды, когда Арчи чуть не сделал из него лакея! Полно стесняться, полно быть тихоней. Коля чувствовал, что акробат уводит у него Тамару. Нужно поспешить, выгадать подходящий момент и пригласить ее на свидание, пока соперник его не опередил. Но как поймать ее уединение, когда Арчи постоянно ошивается неподалеку от Тамары, будто бобик возле мясного прилавка?

Пока Коля живет вместе с Мишей, этим сварливым мизантропом, их замшелая комната, пропахшая пылью и нечищеной одеждой, не располагает к удачным ухаживаниям за девушкой. Коля представил, как брезгливо фыркает Тамара, увидев беспорядок и унылую компанию его соседа. Ведь Миша старик: ему сорок семь лет! Нужно было срочно съезжать, хотя бы и к Арчи: больше-то некуда. Лишь бы не жить здесь, не портить впечатление Тамары стариковской несуразностью с привкусом нафталина. К тому же, поблизости легче приглядывать за соперником. Может случиться, что они с Арчи даже подружатся, и он возьмет Колю в одно из своих приключений. В труппе часто шептались, что по выходным акробат где-то пропадает на сутки-двое. Тайна пахла ночным воздухом, приглушенным дыханием, чем-то запретным и недостижимым для Коли, как мечты о славе. Ему хотелось стать частью взрослого секрета и навсегда отрешиться от детства, где ему указывали, с кем дружить – а с кем нельзя, и во сколько возвращаться домой. Мамаша пришла бы в ужас, если бы узнала, что Коля гуляет до одиннадцати часов. Но теперь он сам по себе и приходит, когда захочет.

***

Сегодня Коля вернулся с прогулки гораздо раньше. Он уже договорился с комендантом, что переедет в другую комнату, и настала пора собирать вещи. Добравшись до общежития, Коля вспомнил, что кончился чай. Вернее, та смесь из терпких трав, названная у них в цирке чаем. Рита с ее внушительным опытом переездов в совершенстве владела походной кухней и умела готовить вкусную еду из чего придется. В ее исполнении даже шрапнель, грубая перловая каша, получалась вполне ничего. Она научила Колю вкусно варить пшенку на консервах, да и без них выходило недурно, если завалялся хоть крошечный кусочек масла или сала. Это спасало в голодные дни.

Но вот без чая было никак не обойтись. Горячий, бодрящий, а если еще и сладкий – совсем красота! Чай спасал от уныния долгими вечерами. Под него разговоры становились теплее, люди – добрее, казенные жилища – уютнее, а жизнь – чуточку лучше. Если бы Коля умел сочинять стихи, он написал бы оду чаю, этому ежедневному спутнику вечеров. Теперь любой продукт в дефиците, обыкновенную траву или желуди для кофе достают с трудом. Где, интересно, отоваривается Фокс? У него желудевого кофе всегда навалом. А время такое: не успел отоварить или купить у спекулянтов – считай, остался с носом. Коля приуныл, вообразив себе вечер с пустым кипятком. Но идти на рынок было поздно, а взаймы вряд ли кто выручит.