– Айда, Букетик, пошли.

Попрощались с дедом лишь мелодично притворённая калитка с неправильно прибитой на счастье подковой (вверх ногами), чтобы сыпались деньги, да соседский петух, охранявший от ястреба свой выводок. Дед ещё раз оглянулся на избу. Как бы мысленно попрощавшись с убогим жильём и старухой, Митяй, крадясь, через проулок спешно завосьмерил – «руболь двадцать – руболь двадцать» – к видневшейся вдали опушке леса своей неторопливой, немного косолапой, прямо-таки медвежьей походкой, сминая траву вдоль тропы и оставляя характерные следы носками вовнутрь, а пятками врозь на пыли дорожки. Через заулок – это чтоб баба с пустым ведром не повстречалась. Со стороны старичок своим обличием: высоким ростом, курчавой бородой, чистого неба голубизны глазами, особенной поступью (прихрамывал «рубль двадцать») – сам напоминал снежного человека! Ему бы ещё волосы длиннее да скинуть нехитрую одежонку: мало ношенный «макинтош» (так он звал морской китель без погон с блестящими морскими пуговицами в якорях), стёганые штаны и лапти да кепи с пипочкой на макушке, а также поклажу – и можно идти сдаваться властям! Благо росточком-то вышел почти с медведя.

Здесь на воле всею своею прытью ерепенилось, не даваясь под власть осени, бабье лето. Толклась к теплу какая-то мошкара, тенёта летала от ветра. На деревьях бора видневшиеся издали зелёные листья кое-где начинали стойко багроветь или желтеть, выделяясь подпалинами и оспинками. Постепенно, не сразу жухли цветы и теряли расцветку и буйность травы. Сыпалась оземь последняя лещина, которую прятали в норки полёвки и в дупла белки. Оранжевели на солнце кисти ягод рябины, украшавшие молоденькие, нежные деревца. Ягоды калины ещё сильно горчили, а сизая ежевика, которую дед щипал двумя толстыми пальцами, сверху в пятнышках неопасного кожного рака, по пути встречалась всё чаще и чаще. Лишь мелкий валежник похрустывал под новыми красными – из шкуры молодого вяза – выходными дедовскими лаптями. Да прошлогодняя листва, истолчённая в труху, «топила» ступни деда в начавшейся лесной стёжке, путая путь. Но цепкие, совсем не старческие глаза старика разве на мякине, как воробья, проведёшь? Дед не по-старчески весьма памятлив и помнит даже, где ступнуть лаптем и не замочить онуч! Спугивая в застоявшиеся лужи тритончиков и лягух среди ряски и тины, с запахом старости, дед Митя наконец-то вышел к болоту, где в самой середине виднелся остров в кустарях. Не зря йети оценил здешнюю неописуемую красоту. Букет звонким лаем вспугнул гревшегося ужика. Собака ищет грибы. Путает лишь осиновые с мухоморами и зовёт деда лаем. «Переговариваться» с другими собаками лаем он смолоду не приучен. Присев на неживую уже берёзку, верно поваленную когда-то бурей, дед Митяй приставил к колену пилу, достал деревянный коробок с космическим кораблём в зелёном цвете на этикетке. Он кстати оказался в «макинтоше» с нюхательным табачком. Вдохнул остатки табачной пыли и несколько раз подряд громогласно чихнул. Наполеоновские планы снова внедрились в его протрезвевшую за два дня голову. Привстав с бурелома и без шума сняв с натруженного плеча ружьецо, затем надоевший рюкзак, искатель приключений, изрядно проголодавшийся за истекшие километры пути, решил наверстать упущенное и перекусить. Ломоть домашнего хлебца, душистого, с салом от пуза свиньи (так называемой «чивирёской»), купленного старухой в городе на рынке, пара картох в мундире и головка лука быстро утолили голод. С заботой о ночлеге к вечеру был сооружён «салаш» из соснового лапника и сухой осоки. Всё это Митрий нарубил штыком от австрийской винтовки «манлихер», принесённым с войны, наборную рукоять к которому подсказал сделать из стальной трубки с резьбой и разноцветного плексигласа местный зэк, вернувшийся из мест не столь отдаленных. Букет облюбовал себе место под шаткими нарами, сделанными дедом из тонких берёзовых жёрдочек, срубленных уже топором. Суеверный дед смастерил временное жилище вдали от троп, чтобы не пересечь следов снежного человека. Солнце село так быстро, что человек и четвероногий друг этого не заметили. Сладкий сон на сытый желудок мгновенно сморил дедушку.

Вполне естественно, что деду Антипу приснился он – йети! Вначале показалось старику, что он был немного обволошен на теле, а лицо было не страшненькое. Преодолев отвращение, дед раздвинул кусты, пригляделся лучше и присвистнул. Огромадный лоб, заросший рыжими длиннющими волосьми, с глазами, похожими на металлические, с Лениным, рубли, космастое тело с огромными ручищами ниже колен и зубы, клыкастые и острые, как его кинжал. И этакое страхоидолище шло, косолапя, как бы дразня – «рупь двадцать», – прямо на него, Митяя, рыча что-то нечленораздельное на своём непонятном, каком-то деревенском диалекте, словно у его бабки, родом из другого селения. Дед, от испугу чуть было не наложивший в штаны, медленно пятился к озеру и стрелял, палил по чудищу. Клочки шерсти летели в стороны от дыр, проделанных «жаканами» в могучем некогда теле, но оно всё равно как ни в чём не бывало приближалось. Казалось, никакое усилие не сможет хотя бы приостановить приближающуюся дедкину погибель. От испуга он проснулся. В углу шалаша по-волчьи выл Букет, высоко задрав свою голову. Холодные каплюшки пота выступили не только на лбу, но и по всему старческому телу. Дед Митя троекратно выругался.

– Свержится ведь, ядрён батон.

Намотав куски байкового одеяла, которые и носил вместо онуч, и подвязав концами бельевой верёвки надетые лапти, старик умылся ледяной болотной водой. Сон тут же смыло. Вбив в мягкую почву прибрежья две равные по росту берёзовые рогульки и перекинув через них подобранную перекладину, он достал прихваченный, как и штык, в последний момент из дома алюминиевый, с помятым боком котелок – тоже память о войне с фашистами. Вода в нём сперва окрасилась, словно застыдилась, а изъятая из болота оказалась чистой, как слезинка, и он напился. Вспомнилось вдруг деду, как ходил он в последний, двенадцатый бой под Кёнигсбергом, каждая из предыдущих атак пехотинца могла быть последней. Как едва не задохнулся, но вылез из окопа, засыпанного «тигром» вместе с расчётом «ПТРД», где он числился первым номером. Холодный пот – вот что напомнило дедушке фронт. Из госпиталя вернулся с правой ногой короче на два сантиметра левой, поэтому и косолапил, что кость срослась неправильно. Всё счастье у него – его Евфимушка (Фимка тогда). Если бы не она, давно бы сгинул старый пень. А то вот всё живёт, здоров как бык да ещё к рюмке прикладывается. Старое дерево скрипит от ветра, да не падает! Дед Митя наспех позавтракал чем Бог послал. Дело оставалось за лабазом над тропой снежного человека, которая отыскалась быстро. Ведь запах человека в засаде идёт к хищнику понизу, а вверху хищник его не ощущает, лишь не спи и не шевелись, увидев чудище.

Он быстро нашёл на опушке четыре ровные, без сучков, росшие вблизи друг друга осины и принялся за привычную работу. Пила легко лезла короткими зубьями в осиновое мясо. Смуглое лицо его, сморщенное временем на лбу и заросшее рыже-седой щетиной на впалых огненно-пламенных сегодня щеках, спутавшееся волосы в бороде лопатой, прожитое время в седой голове – всё засветлелось улыбкой. Дряблого (с виду, конечно) старика предстоящая охота превратила в сильного, мускулистого мужика средних лет. Ближе к вечерней зорьке четыре поперечины, настил и крыша лабаза из лапника, как на шалаше, на верху осин были готовы. Маскировать стены из хвороста – плёвое дело. Захваченные из дома гвозди-кованцы пригодились для изготовления длинной лестницы. Так называемая скворечня была готова. Осталось потерпеть в ожидании гостя…

Только сутки томился дед Митя в засаде. Ни сильнейший ветер с порывами, ни зануда-гнойничек дождь не прогнали охотника из доброй скворечни. Все перипетии он вынес с необычайной для его лет терпеливостью. На другие сутки заснул: старость сморила. Приснилось, будто бабка Фима, переживая за любимого муженька (то и дело икал он и корил старуху за это – деньги же заробит), навестила надысь супружника, снабдила его свежими продуктами, которые уж заканчивались, и последними деревенскими новостями. Среди них выделялась главная новинка. Соседка, мол, рассказала ей, что в газете районной опять объявление пропечатано. Писаница эта гласит: кто, мол, обнаружит волосатое чудовище – премия – машина в личное пользование. Хорошо, что пёс днём встретил и привёл старуху к его схрону. Самой ни в жизнь не найти. В полудрёме разбудил его треск валежника и поскуливавший Бука. Приказав умной собаке молчать, дед приготовился к встрече и стал ждать – с сердечком, выскакивающим из груди, и с глазами, чуть ли не вылезавшими из орбит, – и ждал чуда. Небесное светило едва-едва маленьким краешком выглядывало из-за горизонта. Накрапывал нудный дождёк. На голую поляну перед болотом из самой чащуры леса, на чищу, вышел ОН, огромадный, как с темну показалось – под два человеческих роста. С длиннющими космами и посверкивающими глазами. У деда, повидавшего всякого на своём долгом веку, волосы на черепе встали дыбком, а руки, как у алика, задрожали, но лишь на чупидышное время. Как перед «тигром», он быстро унял дрожь в коленях и пальце на правом спусковом крючке. Курки взвёл автоматически. Чудилось, у Букетки пропал лай, и он только открывал и закрывал клыкастые челюсти. Митяй не расслышал выстрелов. Первого. Второго. Обе пулищи попали в голову страшилища. Страшно взревев, исполин рухнул оземь рядом с избушкой на курьих ножках. Не сразу хватило смелости деду спуститься на родную землю с верхотуры. А когда, справившись со страхом, Митяй приблизился к телу, как божий день просветлел его рассудок.