Перестав гладить меня по голове, она мягко приподняла мою голову за подбородок и уже более решительно, глядя на меня сказала:
– Ты должен пообещать мне, что будешь жить дальше… Что не позволишь этой боли отравлять свою жизнь. Не станешь жить воспоминаниями обо мне, не дашь им утянуть тебя в прошлое… Пообещай мне, что во что бы то ни стало продолжишь жить и найдешь своё счастье в жизни! Пообещай мне это, здесь и сейчас.
Я смотрел на неё, а моему отчаянию уже просто не было предела. Дать такое обещание для меня, казалось, было тяжелее, чем видеть её такой.
– Я не могу – шепотом сказал я.
– Нет, ты можешь и должен пообещать мне это. – Уже более тверже и решительнее повторила она. – Если я тебе и вправду дорога, то ты пообещаешь мне, что будешь строить свою жизнь, а не жить прошлым. Я не хочу, чтобы так ты прожил свою жизнь. Тебе ясно?..
Я внимательно смотрел ей в глаза и видел, что в них тоже скопилось немало слез. Ей тоже было тяжело – не только из-за болезни. Она понимала, что оставляет меня одного, и оттого ей тоже становилось горько на душе. Она прекрасно чувствовала всю мою боль и испытывала сейчас нечто подобное. Но также она понимала, что, несмотря на все эти чувства и эмоции, которые сейчас буквально полыхали в нас, я должен жить дальше. А живя одной лишь болью… это будет не жизнь. Потому она и говорила все это, стараясь быть тверже.
– Я не допущу, чтобы ты страдал, слышишь? – почти шепотом спросила она.
Не в силах ничего больше сказать, я приблизился к ней и крепко её обнял, положив её голову себе на грудь. Продолжая прижимать её к себе, я нежно поцеловал её в висок.
– Всё будет хорошо, обязательно… Разве может быть иначе?.. – казалось, я больше пытался убедить себя, нежели её.
Она отстранилась, и снова, твердо и решительно глядя мне в глаза, повторила:
– Пообещай мне. – Её тон не терпел даже малейших попыток что–либо возразить.
– Я обещаю. – Немного поколебавшись, выдавил из себя я.
Только тогда мама, с явным облегчением легла обратно. Немного помолчав, она добавила:
– Я люблю тебя, родной мой. Ты – лучшее, что было в моей жизни. – Её голос становился все тише и тише. А я, слушая её, кажется, даже дышать перестал. – Пусть твоя жизнь будет лучше моей… – Она говорила сбивчиво, с перерывами, – и пускай… никакие невзгоды… не смогут тебе помешать… Будь достойным человеком… будь лучше, чем многие в этом жестоком мире… Будь счастлив, любимый.
Сказав это, она замолчала. А я изо всех сил держал её за руку, словно тем самым пытаясь удержать её здесь – в этом мире, в этой жизни.
Я всматривался в её лицо, вслушивался в дыхание, до последнего надеясь, что это еще не все – не конец… Но уже в следующую минуту стало ясно – её не стало.
Дыхания не было, лицо не искажала гримаса боли, а её сердце просто больше не билось. В эту минуту я почувствовал, что вся моя жизнь, весь мой мир канули в небытие вместе с ней.
Как раз в этот момент Козимир снова вошел в комнату и, осознав, что моя мать умерла, попытался вывести меня из помещения, чтобы я не видел этого. Но я сопротивлялся. Не хотел отходить от неё ни на шаг, все еще наивно надеясь, что она может очнуться, что это все не взаправду…
Поняв, что я никуда не пойду, Козимир решил оставить меня с ней наедине. Как только он ушел, я снова кинулся к матери, и теперь я уже не просто плакал, я просто выл от боли. Сейчас меня уже ничто не сдерживало. Моя душа билась в агонии, слезы водопадом лились из глаз, а моё собственное сердце, казалось, само вот-вот перестанет биться.
Я тряс тело своей матери, кричал, чтобы она очнулась. Молил всех богов вернуть её мне. Разумом я понимал, что этого уже не случится, но сердце… оно просто отказывалось в это верить.
Через какое-то время – не знаю, час, а может быть и два, я совершенно потерял счет времени – вернулся Козимир. Я лежал рядом с кроватью уже не в силах рыдать или что-либо вообще делать. Было ощущение, будто меня самого начала покидать жизнь: я ничего не чувствовал, словно разом во мне закончились все эмоции, не было больше слез, криков и даже боли… Я словно ушел вслед за матерью, выгорел изнутри.
Козимир подошел ко мне:
– Вставай, сынок, ты должен подняться, – говорил он, поднимая меня под руки.
А я болтался у него в руках безвольной куклой, не в силах издать даже звука.
Козимир поднял меня с пола и буквально потащил в мою комнату. Уложив меня в кровать, он сделал настойку из ромашки и листьев базилика и дал её мне. Судя по всему, он туда добавил еще и немного снотворного. Поскольку, выпив настойку, я почти сразу отключился.
Через некоторое время после того, как я пришел в себя, Козимир снова принялся отпаивать меня разными успокаивающими настойками, но, к счастью, уже без лишних «успокаивающих» добавок. Пока я хлебал их, он всячески пытался подбодрить меня, говорил: «Это еще не конец, ты должен держаться, борись, живи ради своей матери, найди своё счастье в память о ней» и подобные фразы. А мне было совсем не до поиска счастья, ведь главный источник своего счастья я сберечь не смог.
Потом были похороны. Я старался держаться достойно, не показывать, насколько мне было плохо. Присутствующих не сказать, что было много. В основном присутствовали Козимир, пара-тройка моих друзей и мамина подруга Гертруда. Они все пытались меня подбодрить и хоть как-то утешить. Благодаря их за попытку меня поддержать, я слабо улыбался и кивал, стараясь делать это как можно искреннее, чтобы они не заметили, что мне от их слов вовсе не становится легче, а даже совсем наоборот… Нет, мне было приятно, что они пришли и изо всех сил стараются меня поддержать – дело было не в этом. Просто они не могли сказать ничего, что могло бы избавить меня от той боли, что терзала мою душу. Таких слов просто-напросто не существовало.
Возвращаясь к себе домой, я по-прежнему старался держаться, быть сильным. Но стоило мне лишь переступить порог своего дома, как эмоции вновь захлестнули в меня с новой силой. Обычно, когда я возвращался домой, меня всегда встречала мама. А даже если и не встречала, то я всегда слышал, как она копошится на кухне или занята другими делами по дому, а сейчас… В доме была кромешная тишина: не было слышно звуков ходьбы, копошений на кухне или уборки в доме, когда мама начинала двигать все столы и стулья, даже треска дров в камине, была только абсолютная тишина.
Вот тут-то меня и накрыло. Слезы опять полились ручьем, силы в мгновение начали покидать, сердце вновь заныло с небывалой силой –началась банальная истерика, от которой меня аж колотило.
Моя жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я начал опаздывать в кузню, а мог и вообще не прийти, целыми днями мог торчать дома, лежа на кровати и громко рыдая, уткнувшись в подушку. А еще я стал частым гостем в таверне, где тоже мог торчать часами, напиваясь чуть не до потери сознания. Моя жизнь превратилась в самое обычное и банальное существование, когда ты уже не чувствуешь радости, не видишь смысла в жизни, и когда никто и ничто не может доставить радости.
Не знаю, где бы я оказался, если б не мои друзья. У меня их было не так уж и много, но они были со мной до последнего. Почти день и ночь они безустанно пытались привести меня в чувство. Часто вытягивали меня из таверны, буквально силой отбирали кружку с алкоголем, пытались подбодрить, отвлечь, утешить – делали все, что было в их силах. Козимир варил для меня различные отвары: когда для восстановления сил, а когда и просто для отрезвления. Постоянно напоминал мне об обещании, которое я дал своей матери. Говорил, что она не хотела бы видеть меня таким, что я предаю саму память о ней, нарушая свое обещание, данное ей…
Его слова причиняли мне боль, но, возможно, именно они и заставили частички моего сознания, моего здравого смысла пробудиться.
Через какое-то время, благодаря помощи верных друзей, я сумел взять себя в руки, бросить пьянство, которым я пытался заглушить свою боль, и жить дальше.
Козимир на поверку оказался не только отличным лекарем, но еще и весьма неплохим психологом. Он сказал мне, что глушить боль, тем более алкоголем – это не лучший выход. Что, напиваясь до потери чувств, я не решал проблему, а только усугублял.
