«Но подобного не бывает», – вскричало сознание Матфея.

Но вот уже лёгкие волны всколыхнули аспидные глубины, постепенно закручиваясь и образуя водоворот. В самом конце мелькнуло и устремилось сюда нечто неразличимое, но Матфея затрясло так мощно от подкатившего омерзения и жути, что в мозгу вспыхнуло лишь одно: разбить, вдребезги разбить проклятущее зеркало.

Пыльно-сухой воздух дополнился маслянисто-горьким привкусом. Так пахнут жжёные травы, полные яда.

Нечто приближалось с завыванием и свистом, так ветер бьёт по ушам, когда лихачит. В маслянисто-дегтярном нутре зеркальной воронки уже отчётливее прорисовался контур того, кто алчно взывал к нежданному, но страстно-желанному гостю на языке чуждого мира. Человеческая фигура, как причудилось Матфею, с золотистыми звёздами в том месте, где должны быть глаза, на всех парах неслась к нему, выпростав вперёд то ли руки, то ли когтистые лапы. Будто человека погрузили в дёготь, а затем вышвырнули, пронеслось в голове напуганного зрителя.

Если промедлить ещё секунду, другую, случится непоправимое. Матфей понятия не имел, откуда он знает, но смотреть в эти жгуче-солнечные глаза нельзя. Нужно отворотить взор, что бы ни сулила скорая встреча с потусторонним пришельцем, отвернуться, зажмуриться и бежать прочь, как бы ни страшила чёрная пустота вокруг. Не её нужно остерегаться, а того, что жило в зеркале.

Истекла секунда. Существо окончательно обрело форму и цвета, оно уже не было безликой маслянисто-чёрной фигурой. Это был юноша, чьё лицо исказилось болью и лютой злобой, а искрящиеся золотом глаза лучились сладчайшим коварством.

Если Матфей не отворотит взгляд – ему конец. Он прекрасно это знал. Потусторонний демон так просто не отпустит и подчинит, взгляд его подобных звёздам глаз очарует и растворит жертву.

Матфей закрыл глаза и отвернулся за секунду до того как нечто в человеческом облике столкнулось с живой поверхностью зеркала и смогло одолеть его. Стоя спиной и дыша так, будто пробежал стометровку за треклятую секунду, он ощущал холод. Лёд простирался за ним.

Со стороны чёрного зеркала раздался вой такой сокрушительной силы, полный стенаний сотен голосов и проклятий сотен глоток, что пещера сотряслась. Камни откалывались от мрачного свода и крупными кусками падали, чудом не угождая в центр.

Матфей не удержался, любопытство взяло верх, и он обернулся. Тот другой, потусторонец, изо всех сил тянул к нему руки, сумев одолеть зыбкую границу зеркала. Они уже простирались выше локтей, но всё ж чужаку каждый миллиметр давался адским усилием. Чтобы выйти из зеркальной ловушки, необходим он, Матфей.

В ушах отчётливо зазвенел голос, отделившись от сотен иных голосов.

«Взгляни мне в глаза, посмотри, ну же!», – приказывал он одновременно ласково и властно.

Сердце испуганно застучало невпопад, голова закружилась, внутри, где-то в области желудка, зародилась и поднялась волна отвращения и тяжести. Эта ноша отягчила его организм, от неё чувствительный желудок тут же замыслил избавиться. Нет! Ещё миг – и его вывернет на пыльный, каменный пол, под дрожащие ноги, отняв последнюю выдержку и стойкость. Но властный глас, казалось, имел силу и над возмущённым организмом Матфея, сдерживая позорный порыв.

И Матфей едва не поддался на уговор и не остановил свой взор на золотистых очах. Но кривая и полная фальши улыбка, вспыхнувшая в предчувствии скорой победы на устах пришельца, отрезвила Матфея. Сердце выдало такой нервный и быстрый стук, что ещё чуть-чуть, и оно бы разорвалось, не вынеся накативший шквал гадливости и беспредельного ужаса. За человеческой маской таилось нечто неподдающееся осознанию, но осязаемое на чувственной волне. Вновь он стиснул веки, крепко, до белых точек под кожей и, отгоняя, словно назойливую муху, вкрадчивый и манящий голос, побежал прочь от базальтового пьедестала, от клокотавшего чёрной жизнью зеркала в костной оправе, от чуждого разума, что паучьими ножками цеплялся за мозг. В темноту, в непроглядный, сухой, удушливый мрак, оставляя позади единственный пятачок света. Далеко позади раздался оглушительный треск: то ли свод пещеры наконец обрушился, погребя злокозненный портал, то ли зеркало само упало и разбилось вдребезги, как того и желал Матфей.

До ушей долетел гневный и отчаянный возглас. Найду тебя! И смолк вместе с легионом других проклятых. Матфей остановился: бежать, не зная дороги, глупо и безрассудно. Только теперь он осмелился открыть глаза. Темнота не пугала, но и не обнадёживала. Он словно угодил в чёрный туман, высушенный и выжатый до капли. Как муха в паутине.

Где-то упал последний камень, покой вновь восстановился, будто ничего и не случилось.

Теперь в кромешной тьме ему хорошенько, в деталях вспомнилось обличье потусторонца. Неприятный холодок вновь обжёг льдом позвоночник от узнавания. Деталь за деталью проступала на податливом покрове черноты, сомнений более не оставалось: тот, кому принадлежал взгляд золотистых глаз, выглядел точь-в-точь как Матфей. Но подобное сном не может быть. Или нет? Но тогда, где он?…

2. Бегство продолжается

Когда в муть единственного целого окна протиснулся тусклый и вялый проблеск утра, Эрик Горденов радостно встрепенулся и с наслаждением, до хруста в суставах потянулся. Его чересчур громкий и бодрый голос озвучил то, что думал каждый:

– Наконец-то! Наконец-то утро. Ещё немного и я бы одеревенел окончательно на этом стуле. И околел от холода.

Все давно проснулись, если, конечно, можно было назвать сном ту неудобную дрёму, и ждали, когда кто-то первым даст сигнал к подъёму. Ведь никому не хотелось быть не учтивым по отношению к товарищам, ненароком прервав драгоценный сон неловким шорохом. Поэтому, радостный возглас Эрика был воспринят чуть ли не гимном свободе. Свободе от неудобства.

– У тебя слюни на щеке засохли, – заметил Виктор Эрику, когда поднялся на затекшие ноги.

– Ерунда, Вик, – беззаботно бросил юноша, плюхнувшись на свободный уголок дивана. – Главное, что ночь позади. Как же здесь холодно!

Несмотря на напускную браваду, Эрик ёжился и кутался в пальто.

– Ага, – кивнул Виктор, растирая ладони. – Осень, она везде одинакова. Без отопления проберёт до костей.

Юна сидела рядышком и потирала сонные глаза. Без сомнений, она лучше друзей перенесла ночлег в сторожевом домике, но долгожданный безмятежный сон настиг её лишь на подступах утра, и потому она широко зевала, пребывая в состоянии полудремоты.

– А где Сеера? – спросила она, растерянно оглядываясь по сторонам.

Кошечка сослужила ночью отличную службу: тепло её тельца, к которому вплотную льнула девушка, согревало и ободряло. И Юне хотелось хоть как-то выразить свою признательность миниатюрной компаньонке.

– Не волнуйся, Ласточка, кошки по утрам бодрствуют и охотятся, – сказал Виктор, разминая ноги. – Вот и Матфеева кошка на охоту ушла. Ей же нужно питаться как-нибудь.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Эрик, сглатывая голодную слюну. – Хоть кто-то может себе живот набить.

– Не переживай, Эр, – добродушно пообещал Виктор Сухманов. – Скоро мы покинем это гостеприимное жилище.

– Скорей бы, – буркнул Эрик, и в тот миг его живот разразился громким урчанием. – Вот! И мой желудок говорит о том же.

– Фей, а твой ворон тоже на охоту улетел? – поинтересовалась Юна, заметив, что Матфей единственный молчит.

– Хто ж его знааэт, – промычал юноша. Вид у него был унылый и безрадостный, и как показалось подруге, даже немного тревожный.

– Ты чего? – удивился Эрик. – Говоришь так, будто у тебя язык отнялся.

– У мена щеха затекла, – простонал Матфей и потряс левой рукой. Она болталась как не живая. – И руха тоже.

– Да ты отлежал руку и лицо, – обеспокоилась Юна. – Ничего, скоро пройдёт. Нужно пройтись, пошевелить конечностями.

– У тебя на пол-лица слюней, приятель, – самодовольно усмехнулся Эрик. – Это ж надо так заспаться.

– Хде? – Матфей смущённо принялся здоровой рукой растирать то место, где должны были быть засохшие остатки сна. – Ничехо не чувстуу.