— Скоро с тобой свяжется мой помощник.

Я хочу потребовать больше ответов, но потом понимаю, что я все утро приставала к Уолту с вопросами и что устала вести себя, как потерявшаяся собачонка. Уж лучше останусь в неведении, чем буду и дальше выставлять себя перед ним дурой.

Я киваю.

— Окей. Желаю хорошо провести… — я запинаюсь на единице времени, чтобы закончить прощание. День? Неделю? Месяц?

Уолт замечает мое замешательство и, склонив голову, отвечает за меня:

— Хорошо провести жизнь. — Затем садится в машину и захлопывает за собой дверцу.

Я понимаю, что хмурюсь, лишь после того, как его внедорожник сворачивает за угол и оставляет меня на тротуаре одну.

Глава 3

Возвращаясь в отель, я ожидаю, что люди будут смотреть на меня странно из-за того, что я только что сделала. В моей голове они все знают. Бьюсь об заклад, что человек в котелке, выгуливающий собаку, отводит глаза просто из доброты. А женщина в ярко-красной парке умирает от желания высказать мне, какой надо быть идиоткой, чтобы пойти на такой брак. Но ни один прохожий не останавливает меня по пути. В небе не взрываются фейерверки. А в гостиничном номере меня даже не ждет свадебный торт. Все как обычно, и из-за этого все почему-то кажется еще хуже.

Может, позвонить на стойку регистрации и спросить, могут ли они поменять мой обычный номер на люкс для новобрачных? Хотя вряд ли у этого бюджетного Radisson с выцветшими, местами отстающими от стен бордовыми обоями есть приличные номера для молодоженов.

Я плюхаюсь на кровать грудой бесполезных мышц и костей. Пару секунд смотрю в потолок, потом уступаю желанию проверить на телефоне свой банковский счет. Утром, перед тем как отправиться в суд, я уже заглядывала в приложение, но делаю это снова — просто чтобы убедиться, что ничего не изменилось. С облегчением вижу, что там еще достаточно денег, чтобы продержаться на плаву месяц-два, если я правильно разыграю карты. Баланс на кредитке — предмет моей гордости, учитывая, как сильно моей матери нравится угрожать лишить меня средств. Мама думает, что для меня это станет концом света, но она не знает, что последние несколько лет я копила наличные так усиленно, как будто Казначейство США собиралось прекратить их печатать. Мои чрезвычайный фонд невелик, ведь я только-только закончила Школу дизайна Род-Айленда, но сейчас у меня, вероятно, денег побольше, чем у родителей. Я улыбаюсь, и мне сразу же становится стыдно.

Хотела бы я перестать метаться взад и вперед, переходя с одного конца спектра эмоций к другому. Я завидую по-настоящему злым социопатам, бессердечным животным, которые, не моргнув глазом, оставят свою семью в нищете. Или киношным злодеям, которые уходят от взрыва, не оглядываясь назад.

Я же слишком слаба, слишком восприимчива к человеческим страданиям и бедам. Я слишком добрая. Слишком правильная.

Закрыв банковское приложение, я звоню старшей сестре. Мы не особенно дружим, даже переписываемся нечасто, но время от времени разговариваем. После откровений вчерашнего вечера я умираю от желания узнать, что она затеяла.

Шарлотта отвечает после бесконечной череды гудков каким-то запыхавшимся голосом.

— Лиззи?!

И… да, это прозвище она использовала всю мою жизнь, хотя оно действует мне на нервы.

— Привет, Шарлотта. У тебя есть минутка, чтобы поговорить, или ты занята?

Съеживаюсь от того, как это звучит — словно я не хочу выводить ее из себя, хотя именно я пожертвовала собой ради семьи. Это у меня новая фамилия.

— О, думаю, несколько минут у меня есть. Я только что пробежалась на лыжах и жду, когда остальные догонят меня, чтобы потом пойти завтракать.

— Ты в Аспене?

— Боже, нет. В Вейле. Аспен бывает чересчур… многолюдным. Каждая знаменитость, которая стоит больше двух центов, приезжает со сноубордом и надеется вписаться в компанию.

Я издаю, как я надеюсь, сочувственный стон, пока она продолжает просвещать меня о различиях между двумя горными курортами.

— Не говоря уже о том, что по сравнению с Аспеном сюда легче прилетать частным джетом. Тамошний аэропорт переполнен всякими инстаграмщиками, позирующими на летном поле перед своими арендованными самолетами. Печально смотреть, честное слово.

Если не остановить сестру, она будет продолжать целую вечность, поэтому я высоким и нервным голосом прерываю ее.

— А твой водитель? Его зовут Джек, верно? Он тоже с тобой?

— Кто?

— Джек, — повторяю я громче. — Твой водитель. Разве вы с ним не…

Я даю ей возможность договорить за меня, но она так долго молчит, что начинает казаться, что звонок вообще прервался. Отодвигаю телефон, смотрю на него, затем вновь прижимаю к уху — как раз вовремя, чтобы услышать ее хриплый, пронизывающий смех.

— О боже, ты про историю, которую я выдала маме? Будто я сбежала со своим водителем или типа того? Вот умора. Господи, Лиззи, только не говори, что ты на это купилась. Ты что, совсем меня не знаешь?

Я чувствую, как пол номера уходит у меня из-под ног. Перед глазами мутнеет, а сердце бьется в таком быстром ритме, что кажется, будто из моей груди вот-вот вылетит колибри.

— Шарлотта, что ты имеешь в виду?

Мои слова осторожны и взвешены, но сестра, не улавливая моего состояния, продолжает смеяться.

— Мама много лет вынашивала идею о моей помолвке с Уолтом Дженнингсом. Ты знала об этом? Боже мой. Выйти за него? Да никогда. В смысле, у меня есть глаза, и я понимаю, что он симпатичный, из хорошей семьи и все такое, но он жуткий зануда. Все, что он делает, — это работает. Вот сейчас, например, все, кто хоть что-то из себя представляет, находятся в Вейле — без обид — а где же он? Вероятно, в каком-нибудь душном конференц-зале. Нет уж, благодарю. Я хочу от своей жизни совершенно другого. Есть много симпатичных богатых мужчин, которые знают, как расслабляться.

— Значит, ты не сбежала с водителем, потому что безумно влюбилась? — спрашиваю я еще раз, просто чтобы уточнить.

— Нет, Лиззи. Разумеется, нет.

Телефон выскальзывает у меня из руки и мягко ударяется о кровать.

Я слышу, как сестра слегка раздраженно зовет меня, а затем звонок прерывается, и в гостиничном номере воцаряется тишина, какой я никогда раньше не слышала. Я чувствую себя абсолютно опустошенной.

Даже не знаю, как воспринимать эту новость. Она словно соломинка, способная переломить спину верблюду. До этого момента я гордилась собой за то, что я сделала. Моя семья попала между молотом и наковальней, и я была их последней надеждой. Я думала, что стала героиней, но на самом деле сваляла огромного дурака. Моя сестра никогда бы не сделала то, что сегодня сделала я. Она никогда бы не пожертвовала собой. Может быть, это делает ее эгоистичной, а может быть, просто-напросто умной. Как бы там ни было, мне становится тошно.

Я скатываюсь с кровати и ухожу в маленькую ванную, чтобы умыться. Смотрю на себя в зеркало. Под глазами круги. Ночью я почти не спала, и это заметно по моему внешнему виду. Я зачесываю свои темно-каштановые волосы назад, а затем, все еще расстроенная новостями, накручиваю их на руку и завязываю в пучок балерины. Лучше, но лишь незначительно. От моих зеленых глаз до болезненно высоких скул я выгляжу точь-в-точь как мама — человек, о котором я не могу сейчас думать.

Я отворачиваюсь от зеркала и замечаю на полу свои чемоданы. Тот, что с моими художественными принадлежностями, — это то, что мне нужно. Кидаюсь к нему, дергаю за молнию и, открыв, рассыпаю его содержимое вокруг себя.

Я роюсь в устроенном беспорядке, собирая все, что мне нужно, чтобы я могла сесть за столик в углу. Пытаюсь убедить себя, что сделанное сегодня не так уж и важно. Моя повседневная жизнь не изменится. Мои надежды и мечты о себе не должны исчезать. Конечно, юридически я замужем, но кого это волнует?

Я открываю коробку с пастелью, сдуваю пылинки и рассматриваю огрызки мелков, пытаясь определить, сколько еще я смогу ими порисовать, прежде чем придется купить новый набор. Я заказываю их напрямую в бутике La Maison du Pastel в Париже, и доставка их в Штаты стоит невероятные деньги. Можно найти пастель подешевле в любом художественном магазине в Нью-Йорке, но я предпочитаю работать с натуральной пастелью ручной работы от компании, которая существует с 1700-х годов. Все великие импрессионисты, от Дега до Ренуара, использовали пастель из La Maison du Pastel, и я тоже.