— Консьерж? — переспрашиваю я, водя между ними взглядом.
Ребекка делает шаг вперед.
— Да. Я помогаю обслуживать наших привелегированных жильцов. Вы и мистер Дженнингс среди них. Обычно я не буду ждать вас здесь, когда вы будете возвращаться домой, но мистер Дженнингс попросил, чтобы я показала вам все и помогла устроиться. — Она смотрит мимо меня и кивает Терреллу. — Не могли бы вы, пожалуйста, отнести вещи миссис Дженнингс в главный люкс в конце коридора? А я пока проведу для нее короткую экскурсию.
Короткую.
Ха.
Короткой она могла бы быть только в том случае, если б роскошный пентхаус Уолта не был настолько огромным. Я будто попала в музей.
Мы идем по центральному коридору мимо нескольких спален со смежными ванными комнатами. Заглянув в некоторые из них, я понимаю, что каждая похожа на шикарный гостиничный номер.
Коридор приводит нас в помещение, которое Ребекка называет захватывающим дух залом с двумя террасами и видом на Бруклинский, Манхэттенский и Уильямсбургский мосты. Я внимательно слушаю, пока она рассказывает о том, что интерьер здесь оформляла компания «Reber Design Architecture» в сотрудничестве с «Emma Donnersberg Interiors».
В главном люксе — где ночует Уолт и где Террелл оставляет мои чемоданы — есть камин, гостиная с открытой террасой и ванная комната с теплыми полами, сауной и глубокой ванной.
Я едва успеваю все это оценить, а Ребекка уже уводит меня на открытую кухню, достойную любого шеф-повара, где есть два кухонных островка, двойные холодильники «Sub-Zero» и двойная духовка «Miele».
Рядом с кухней, за дубовыми дверями, находится винная комната на 550 бутылок, отделанная гранитом и латунью, и мраморный бар. А напротив — библиотека со стеллажами от пола до потолка.
Я едва успеваю подобрать с пола челюсть. Будь я одна, то бегала бы из одной комнаты в другую с безумными глазами, прикрывая рот рукой, чтобы подавлять вопли восторга. Я выросла в обеспеченном доме и знаю, как живут по-настоящему богатые люди, но это совсем другое дело. Даже не 1 %, а 0,0001 %. Одни только принадлежащие Уолту картины заставили бы зарыдать самого взыскательного любителя искусства.
В главном зале висит пейзаж кисти Дэвида Хокни. В столовой — крупномасштабное ню Дженни Савиль. В галерее у входа — один из набросков Альбрехта Дюрера с изображением рук. А самое примечательное — это «Банкетный натюрморт» Яна Давидса де Хема над камином в библиотеке. Когда Ребекка уходит, я, словно завороженная, долго рассматриваю его. Эту картину должны были выставить на аукцион «Christie's», но еще до того, как аукцион состоялся, ее продали в частную коллекцию, из-за чего в мире искусства произошел своего рода скандал. Все блоги, на которые я была подписана, гадали, кто же мог приобрести этот шедевр. Наиболее интересным было предположение о том, что картину приобрели для Коллекции Мениль — что имело смысл, ведь она с легкостью могла стать главной жемчужиной Хьюстонского музея, — но она оказалась здесь, в квартире Уолта.
Пребывание с картиной наедине создает до странного интимное ощущение. Меня словно впустили на приватный просмотр. Масштабное произведение выполнено в истинно голландском стиле с угрюмой цветовой палитрой и тщательным вниманием к деталям. На нем изображен заставленный блюдами банкетный стол с остатками богатого ужина. На драпированной скатерти лежат недоеденный пирог, нарезанный персик, опрокинутая оловянная чаша и плетеная корзина, полная фруктов. Я знаю, что де Хем любил вплетать метафоры в свои работы. Например, яблоки в корзине, несомненно, дают отсылку к запретному плоду в райском саду. А бокалы с вином намекают на искупительную природу «Тайной вечери».
Я могла бы смотреть на картину весь день, но у меня зудят кончики пальцев — так мне не терпится порисовать. Забыв про нераспакованные вещи, я спешу обратно в спальню Уолта, расстегиваю молнию на чемодане и перебираю свои принадлежности, пока не нахожу новый альбом для рисования и заточенный карандаш. Затем я несу все это в библиотеку — почти бегом, как будто боюсь, что картина исчезнет.
Со вздохом облегчения я нахожу картину на месте, и меня вновь охватывает волнение, пока я размышляю о том, как лучше организовать себе место для рисования.
Поскольку солнце начинает садиться, я зажигаю люстру, висящую в центре потолка, а затем оглядываю пространство и осматриваю мебель. Рядом с камином друг напротив друга стоят два удобных кожаных дивана, а между ними — тяжелый журнальный столик, на котором лежат несколько книг. На мгновение подумываю о том, чтобы сдвинуть их в сторону и порисовать, сидя на столике, но через пару минут у меня заноет спина. Тогда я забираю стоящий у элегантного шахматного столика стул и — поняв, что поднять его не смогу — тяну его по паркетному полу, пока он не оказывается перед камином. Нет, все равно неудобно. Так я буду словно сидеть в первом ряду кинотеатра и вытягивать шею, чтобы увидеть картину.
Мне очень нужно оказаться ровно на месте журнального столика, но он тяжеленный и не сдвинется с места, сколько бы я его ни толкала. Быстро подумав, я беру телефон и звоню Терреллу — к счастью, он и Ребекка перед уходом оставили мне свои номера.
Минут через пять минут Террел стоит рядом со мной в библиотеке и, хмуря брови, смотрит на столик.
— Он выглядит дорого, — замечает он. — Вы уверены, что нам можно его переставить?
Я упираю руки в бедра.
— И что ужасного может случиться?
Ужасное все же случается: как только мы начинаем толкать столик, ковер, лежащий под ним, сразу же рвется.
О черт.
Я не подумала о том, насколько он тонкий.
Подняв глаза, я вижу, что Террел, оценивший возможный ущерб, побледнел.
— Может, Уолт купил его в IKEA? — шучу я, пытаясь разрядить обстановку.
Террелл пугается еще больше.
— Хорошо, хорошо. Слушай, тебя здесь не было, — говорю я, подталкивая его к двери библиотеки. — Я переставила стол в одиночку. Договорились?
— Нет. Так неправильно.
— Почему?! Я жена Уолта, квартира теперь и моя тоже, а ты просто выполнил мою просьбу. У тебя не будет проблем. Ты просто помог мне, и все. Так что спасибо и желаю чудесно провести остаток вечера.
— Я не могу позволить вам взять вину на себя…
— Какую вину? Не говори глупостей. У Уолта достаточно денег, чтобы купить тысячу точно таких же дурацких ковров. Кроме того, он безумно влюблен в меня, и уверяю тебя, на ущерб ему будет плевать.
Террел кивает, наконец-то начиная верить в мое вранье. В моих словах есть своя логика. Почему Уолт должен распереживаться из-за ковра?
Выпроваживая Террела из квартиры, я убеждаю его — и почти убеждаю себя — не воспринимать ситуацию слишком серьезно. В смысле, это же просто ковер. Ничто по сравнению с картиной в библиотеке — картиной, которая снова затягивает меня, словно в омут, когда я возвращаюсь назад.
Я решаю на время забыть о проблеме с ковром, придвигаю стул к идеальному месту перед камином, беру карандаш и альбом и принимаюсь за работу.
Я провожу там весь вечер, поднимаясь с места лишь для того, чтобы сходить в туалет и взять яблоко с кухни. Когда рука начинает болеть, а в глазах все расплываться, я подхожу к одному из кожаных диванов и заворачиваюсь в кашемировый плед, перекинутый через боковой подлокотник.
Там я и сплю, пока меня не будят лучи взошедшего солнца. Я даже не сержусь на то, что заснула, ведь первое, что я вижу, когда открываю глаза, — это картина.
В желудке урчит, пока я иду по пентхаусу и пытаюсь решить, в какой комнате разместиться. Террел вчера занес мои чемоданы в спальню Уолта, но я ни за что не вторгнусь в его личное пространство. Вместо этого я останавливаюсь в самой маленькой из гостевых комнат, которая по любым стандартам тоже роскошна. Ополоснувшись под душем, я беру черные джинсы и просторную рубашку из мягкого, как шелк, хлопка.
Нуждаясь в кофеине и еде, я удаляюсь на кухню и насыпаю себе миску хлопьев. Затем пытаюсь разобраться со встроенной эспрессо-машиной. Я успеваю и подогреть молоко, и вспенить его, но кофе почему-то не льется. Сжав кулаки, я обзываю машину несколькими отборными ругательствами, и после тыканья пальцем по всем кнопкам подряд, чертова штуковина наконец-то выплескивает в мою кружку эспрессо.
