И потом, правя трактор в сторону Чижевичского болота и щурясь от близкого восходящего солнца, он хотел сразу же, без промедления, пустить плуги на дикую землю. Зеленый остров сокровищ, гуляющая земля, открытая им!

Рукой он дал знак немому Крыжу и немому Бусько отойти, а сам, тоже немой от радости, повел трактор, сбавивший скорость и вроде притормозивший, по самому краю целины, у проселка, на котором в высохшей луже лежали облепленные землистой коростой бревна.

Черная широкая черта появилась за плугами!

Утреннее солнце, накаляясь, взялось обесцвечивать черные борозды. Когда Васька, уже сделав несколько гонов, посмотрел на первозданные борозды, то удивился, какими пепельными они стали. Должно быть, сверху они уже и причерствели.

Вздрагивал трактор, натыкаясь на упругие, слежавшиеся пласты, захлебываясь ревел двигатель, текла сзади, из-под плугов, черная речка. И никаких сокровищ на этой болотине пока не оказывалось, а лишь обещали богатство вельветовые борозды.

А все же, хлопцы, он первый здесь землепашец, он бог, он герой!

В груди у него нарождалась песенка, с ним уже было такое на сенокосе, он уже знал это счастье. Высунувшись из кабины, он поприветствовал взмахом руки Крыжа и Бусько. Хлопцы ответили ему тем же радостным знаком и, кажется, припустили вслед за трактором, по проселку, то грифельному, то глинистому.

Натужно полз по забытой целине трактор. Васька надеялся растянуть удовольствие землепашца на весь день, как вдруг близкий гром сотряс землю. В затылок стукнула волна воздуха, трактор вроде подпрыгнул. Васька, падая из кабины трактора, успел заметить изломанные, искромсанные, чудовищными зубцами торчащие кверху плуги и догадался, что это взрыв, что плуги, видимо, задели какую-нибудь старую мину — и так шарахнуло, так залепило весь трактор черноземными комьями!

Но это пока для него пронесся взрыв. А для хлопцев, столбенеющих на проселке, опасность не миновала: хлопцы не знали, что же с ним. И тогда Васька, отжав свое тело на руках, поднялся и уже другим, бережным движением руки поманил к себе одного и другого.

— Контузило? Ранило? — панически спрашивал Крыж на бегу, а затем даже ощупывать его стал, точно еще не веря, цел ли он.

А Васька, сам разочарованный тем, что и не контузило и не ранило, смотрел немигающим взглядом на Крыжа и соображал, как бы это и впрямь прикинуться контуженым. Вдруг захотелось ему боевой, как ему показалось, славы: чтоб знали все, что он контуженый, чтоб спрашивали каждый день о самочувствии, пеклись о нем и провожали теплым взглядом…

Крыж лихорадочно спрашивал у него все о той же контузии, а он, будто глухой да вдобавок утративший дар речи, тряс грязной головой, совал палец в ухо, представляясь контуженым, ничего не разумеющим. И знать не знал, какие волнения ожидают его по причине этой мнимой контузии.

С обоих боков Крыж и Бусько вдруг подхватили его, он даже удивился, какие сильные хлопцы. А поскольку нельзя ему было говорить, то он лишь взмыкивал, выражая несогласие. Но его все равно почти тащили по проселку, и Крыж неизвестно чему радовался, бормоча:

— Вот жизнь! Почти как на войне!

Приятно было слышать такое!

Но, наверное, слишком уж перестарался Васька, играя контуженого, и тут же поплатился. Его поддерживали, его волокли двое, цепко ухватившись за его руки, а затем эти двое остановили свой грузовик, который сворачивал на проселок.

— Тут Ваську оглушило! Давай в город, в больницу! — все так же панически и одновременно радостно выдохнул Крыж водителю, счастливчику из их группы, который сонно и настороженно выслушивал вздор, то снимая защитные черные очки, то надевая вновь.

И тут Васька заговорил!

Но поздно.

Он еще возражал им всем, твердил, что он уже нормальный, что слышит их чепуху. А эти хлопцы, обретшие вдруг невиданную силу, затолкали его в кабину. Крыж втиснулся третьим, хотя и не положено быть в кабине троим, и грузовик развернулся и выехал вскоре на истертый шинами, какой-то сиреневый асфальт шоссе.

Теперь кричи, возмущайся, доказывай, что здоров, грози устроить катастрофу, а тебе не верят — ты контуженый. И, решаясь на крайность, Васька даже пытался нажать на тормоза. Но Крыж тут же угадывал любую попытку и висел на нем камнем.

Речица, ее предместье, ее кирпичные домики окраинных улиц, заселенных нефтяниками, открылись Ваське. Он хмуро смотрел на город, который любил и в который всегда тянуло его по воскресеньям. Да разве так он появлялся в Речице? Он сначала гладил штаны, прикнопливал серебристые, легкие, алюминиевые, что ли, запонки к белой рубахе, широким узлом повязывал широкий галстук — и все это медлительно, с приятными церемониями. Вот как он готовился к поездке в городок на берегу Днепра, казавшийся ему большим, интересным местом на земле. А теперь?

Пускай, думал он, погляжу на Речицу, бесполезно пока драть глотку.

Остановиться на улице не пришлось. Железные ворота больницы были распахнуты и закрылись лишь тогда, когда грузовик уже свернул на больничный двор, заполненный гуляющими в странных серых халатах, из-под которых виднелись какие-то белые шаровары. Тенистый был этот двор, повсюду густо росли тополя.

Те же ухватистые, цепкие руки подняли Ваську и повлекли в деревянный подъезд, куда входили и откуда выходили люди в белом, цветущие медсестры и старые няни. Васька не успел опомниться, как уже оказался на виду у худощавого, с лицом цвета серого хлеба врача.

Может быть, и вправду там, на бросовой земле возле Чижевичского болота, с ним произошло нечто серьезное, такое, что он поглупел и так легко сдался хлопцам?

— Оглушило нашего! Миной оглушило! — принялся твердить Крыж, и оттого, что он хотел с сильной тревогой высказать это, получалось так, будто Крыж врет.

Худощавый врач с серым лицом внимательно, так, что жутко стало Ваське, посмотрел на него. Но в этот момент из другой двери врача окликнули взволнованным голосом, и он кивнул всем деревенским: сидите!

А что сидеть здесь, где такая вонь от лекарств?

— Сматывайтесь быстро, — шепотом приказал Васька. — Я тут, я не сбегу, а вы сматывайтесь. А то я контуженый, я бешеный! — И он вскочил, угрожающе глядя на Крыжа.

Тут всех хлопцев словно вымело из больницы.

А через мгновение скрылся и Васька. Правда, он немного поюлил по больничному двору меж задумчивых людей, ожидая, пока не тронется с места грузовик. А затем выскочил через проходную будку и тут же поймал такси, крапчатое от пыли, смешанной с брызгами воды. Не везло, не везло, в какую-то нелепую историю попал, но все же выкрутился, и вот даже с такси повезло!

— Вылечился? — сочувственно спросил водитель с мелкими, мальчишескими чертами лица, выслушав маршрут и как будто обрадовавшись дальней дороге.

— Слава господи, вылечился! — подражая какой-нибудь деревенской бабке, молвил Васька с серьезным выражением лица.

Ну, на такси летишь стремительно, мотор поет, водитель разговорчив, голос у водителя звонок, какой-то тенорок, ты веселеешь в дороге и отвечаешь водителю беспечным тоном.

А по дороге такси обогнало знакомый грузовик. Васька узнал по номеру злосчастную машину, на которой его так срочно доставили в Речицу. И вот теперь Васька выставил в ветровое стекло дулю, не зная, угадали ль хлопцы его, беглеца.

В колхозном машинном парке, среди комбайнов, веялок, сенокосилок, остановилось городское такси. Остановился несколько минут спустя и проклятый грузовик. Васька, выйдя из засады и потешившись мгновение испуганным видом Крыжа и Бусько, грубо сказал им:

— Ну вы, придурки! Куда это вы меня хотели засадить?

И дар нормальной речи обрел он, и глядел трезво, и вообще уже не был похож на оглушенного, контуженого, так что хлопцы попятились в растерянности…

Тут же они и заторопились прочь. Васька, посмотрев с осуждением им вслед, догадался, что поспешили они куда-нибудь в поле, где остальные хлопцы ползком собирали траву, чтоб росло просо. И впервые почувствовал, как захотелось ему хотя бы им двоим твердить о том, что видели они сами: как рвануло, как выбросило из кабины, как залепило черными сырыми комьями трактор. Уже нагрянули первые воспоминания!