И поскольку свой локомотив, Станик тотчас же метнулся в машинное отделение, осмотрел компрессоры, дизели, пронесся по обеим секциям тепловоза.

Отчего-то не терпелось взять в руки молоток и по звуку проверить ходовые части тепловоза, хотя Станик знал, что сначала минут двадцать уйдет на осмотр механизмов в кабине.

«Скоро! — подсказал он себе почти с ликованием. — Скоро дадут нам зеленый свет!»

И, удивляясь нетерпению своему, он смотрел то на доску с приборами, то на сосредоточенного Кулижонка. Странным казалось такое превращение: накануне призывал себя к спокойствию, а теперь никак не мог быть спокойным, переминался с ноги на ногу, хотел скорее в путь, скорее в путь. «Да, я ведь помощник! — тут же понимал он свое нетерпение. — Помощник машиниста! А если помощник, то и помогай!» — добавил он еще. И, вслушиваясь в гул компрессора, нагнетающего воздух в тормозную систему, он стал пристально глядеть, как вспыхивают на пульте одна за другой лампочки, как они словно бы сигналят: включен один прибор, включен и четко работает, а теперь другой прибор исправно работает…

— А песочницу, песочницу еще не проверили! — не удержался от восклицания Станик, прекрасно зная, что осмотр механизмов в кабине всегда заканчивается именно проверкой песочницы, подающей песок на рельсы в том случае, если колеса тепловоза начинают пробуксовывать.

И Кулижонок удовлетворенно кивнул при этом. Кулижонку, пожалуй, понравилось, что он хочет показаться надежным помощником.

«Да, и песочница в порядке, — твердил Станик самому себе, спускаясь из кабины. — Теперь ходовые части проверим».

Лампочки горели под огромным туловищем локомотива, хорошо освещая всю ходовую часть. Вот теперь-то Станик и полез с молоточком проверять по звуку, каков износ поверхности каждого колеса. Сначала, правда, он зорко осматривал каждое колесо, потом стучал по нему молоточком и вслушивался, определяя по звуку, не появились ли в металле трещины. Звук всюду был ровный, и все нормально, и теперь надо тормозные колодки осмотреть.

— Сейчас тормозные колодки! — крикнул он даже, точно беспокоясь, что слишком медлит и задерживает локомотив.

А Кулижонок предупреждающе поднял руку: дескать, не торопись!

Эти тормозные колодки тоже надо было простучать, осмотреть, убедиться в степени износа. Когда тормозит локомотив, на каждое колесо действуют две тормозные колодки, и теперь Станик простучал все рессоры, чутко ловя звук, а вдобавок проверил, нет ли утечки воздуха из тормозной системы.

Ну, а еще проверить, исправна ли автосцепка, и — в кабину, к своему голому столику, на который можно положить большие листы бумаги, где обозначена схема движения, где помечено, какую скорость можно держать на одном участке, на другом, и еще на другом, и еще на новом участке…

— Кажется, полный порядок, — тихо, чтоб не выдать волнения, сказал Станик, как только они вдвоем с машинистом вернулись в кабину тепловоза и машинист повернул штурвал контроллера. — Стрелки наши.

— Стрелки наши, — повторил Кулижонок.

Так и будут они переговариваться в пути, и каждый сигнал семафора, каждую отметку на схеме движения Станик первым назовет вслух, а Борис Куприянович тоже вслух повторит, и двое в кабине знать будут, что оба они начеку.

Станик из кабины глядел на медленно потекшие вперед, под колеса, чистые рельсы. И все время был настороже, готовый уловить перемену в замкнутом лице машиниста.

Он даже взглянул требовательно на приборную доску, тайно желая определить неточность в показаниях датчиков и тут же все исправить. Чтобы убедился Борис Куприянович, какой у него пом!

Но Борис Куприянович, точно отгадав эти мысли, снисходительно обронил:

— Рано!

И Станик так и не понял, погасил ли он обиду в душе машиниста.

Остался позади локомотивный круг, остался распахнутый огромный зев депо, остались там практиканты — первогодки, мечтающие о первом рейсе и, пожалуй, побаивающиеся первого рейса. И уже несся сдвоенный локомотив на товарную станцию. Мелькали по сторонам многочисленные неподвижные вагончики, стрелки, семафоры. Потом проплыли длинные, хорошо обтекаемые ветром, хвойного цвета вагоны с белыми, будто фарфоровыми, вывесками: «Москва — Варшава».

И Станик бросил быстрый взгляд на Кулижонка, желая обратить внимание машиниста на эти международные вагоны. И показалось ему в этот момент лицо машиниста гордым.

Тут же он разглядел в руках Кулижонка выпуклые карманные часы, отличил то ловкое движение фокусника, которым машинист отправил в нагрудный карман серебристые, похожие на большой слиток часы. И охотно поинтересовался, в самом ли деле карманные часы более надежны для машиниста.

— Говорят, магнитные поля ничуть не влияют на такие часы? — спросил Станик, хотя и сам давно об этом знал.

— Нисколько не влияют, — серьезно ответил Кулижонок. — Ты себе купи с получки, Станик. — И пристально посмотрел при этом, как будто более всего желая знать, согласен ли он, Станик, приобрести самые верные, самые надежные для машиниста часы.

Под этим пытливым взглядом Станик, пожалуй, озяб даже. Потому что сейчас машинист словно бы сразу мог разгадать его план жизни, пока еще никому не ведомый, тайный: два года помом на железной дороге, а потом в институт, в институт…

«А что? — спохватился Станик, будто уже разоблаченный в своем секрете. — В училище все шло легко, и на железной дороге мне нечего задерживаться, потому что в институте прекрасно пойдет учеба. То есть, может, я и задержусь на железной дороге, но уже после железнодорожного института вернусь. Ведь вот мечтает кто-то о рейсах из одной страны в другую. И у меня мечта!»

Он бы хотел даже поделиться с машинистом этим тайным, сокровенным, чтобы понравилась машинисту его доверчивость и чтобы позабыл машинист о дерзких и неразумных его словах. Но ведь тепловоз уже катил на товарную станцию, уже не до разговоров в этой теплой кабине!

Тогда, в апреле, пахнущем талой, мокрой землей и хрустким зимним ледком, он, Станик, однажды первым заметил большие потеки масла на реле давления и понял, что нарушена герметичность давления масла. Помнится, тогда машинист стал запускать тепловоз, а контакта нет. «Нет контакта в цепи блокировочного магнита!» — вот такие слова, знакомые по трудным учебникам, тотчас пришли ему в голову. И он, Станик, обнаружив потеки масла, нашел неплотно закрученной гайку маслоподводящего штуцера и все исправил сам.

А теперь все приборы нисколько не шалили, тепловоз мчался разыскивать свой тяжелый состав, и нет надежды еще раз убедить человека с замкнутым лицом в том, что не напрасно занял он место рядом с машинистом.

Как только стали приближаться к товарной станции, как только тепловоз перешел на другой путь и остановился, Станик и Борис Куприянович пробрались по узенькому проходу в другую секцию тепловоза, где кабина была такою же знакомой: та же приборная доска и тот же маленький семафор, который в пути повторяет все сигналы больших семафоров на линии.

Станик спустился вниз, на станционную землю, а Борис Куприянович на самом тихом ходу приблизил локомотив к товарному составу. Щелкнула автосцепка, вздрогнул состав. И тогда Станик опять проверил, надежно ли сработала автосцепка, и соединил рукава, чтобы по ним, по этим рукавам, сжатый воздух мог от локомотива поступать в тормозную систему всего поезда.

Пока тепловоз сцеплялся с найденным составом, Станику некогда было думать. А едва тронулся поезд в путь, Станик, вновь почувствовав сладкую, приятную тревожность, решил, что так, наверное, уже будет с ним все лето, прежде чем после какого-нибудь сотого рейса оценят на выпускных экзаменах, настоящий ли он путеец.

Брест, его вокзал со шпилем, его офицеры-пограничники на перроне, его паутина рельсов, его пакгаузы, его международные поезда, его примыкающие к станции улицы с пирамидальными тополями — все вдруг оказалось позади. И та героическая цитадель, та Брестская крепость, на плацу которой каждый из брестских мальчишек не раз стоял и, словно бы вновь и вновь обороняя цитадель, становился добровольным защитником прославленной цитадели, — та крепость осталась тоже позади. Но помнились, помнились те вечные уроки мужества на плацу крепости!