Его нападение на Рим разворачивается на фоне событий, которые можно назвать одними из самых значительных в мировой истории: подъема христианства, роста могущества Персидской империи и распада некогда единого мира Средиземноморья. У этой эпохи есть и мрачная сторона: именно в это время фанатичные христиане разожгли гражданскую войну и превратили Римскую империю в одно из первых христианских государств. На волне своего триумфа они истолковали трехдневную осаду Аларихом Рима как предвестие конца света и, основываясь на Священном Писании, описали те семьдесят два часа как бедствие библейских масштабов. За несколько десятилетий они сделали страх – перед какой-либо другой катастрофой, перед чужеземцами – орудием, которое помогало им противостоять быстро меняющемуся миру, в то время как единственный политический порядок, который они когда-либо знали, лишил Рима центрального места, и власть устремилась к новым глобальным горизонтам.

Этот период не был жестоким «темным веком» коллапса городской цивилизации. Не был он и обнадеживающим «веком духовности», временем взбудораженного обращения к вере, когда люди стекались в церковь. Повсеместный фанатизм, поддерживаемое государством насилие со стороны христиан и иррациональная ксенофобия были повседневной реальностью последних лет существования Рима. На самом деле, именно это открытие ожидало Алариха и готов, когда они впервые вступили в контакт с империей. Это была эпоха экстремизма – время, когда сторонники умеренных взглядов повсюду теряли политическую опору, а радикальные представления о религиозной идентичности, государственных границах и культурном обмене пропитали собой воздух, беспрепятственно распространившись по трем континентам. Политический, культурный и социальный распад Римской империи мог быть мог быть шокирующим событием для людей той эпохи, в которой жил Аларих, но он не был таким уж неожиданным. Их поколение на протяжении всей своей жизни было свидетелем социальной разобщенности и упадка государственной системы. И одной из самых острых проблем был вопрос о гражданстве и о том, могут ли чужеземцы стать римлянами.

Пришло время глубоко и по-новому задуматься о жизни маргинализированных групп, слишком часто игнорируемых в наших учебниках истории. Вот почему в этом рассказе о временах поздней Римской империи главным героем является не римлянин, а переселенец – человек, которого римляне сочли бы «беженцем», тем, кого они называли profugus. В конце концов Аларих сказал свое слово, когда нанес устрашающий удар. Но если вести рассказ с его точки зрения, падение Рима кажется не таким пугающим, как это событие обычно воспринимают. Эта готическая сказка – суровый урок о реалиях взросления.

День двадцать четвертого августа в Вечном городе начался как самый обыкновенный в череде ему подобных. Когда летние празднества длиною в месяц со скачками и фестивалями стали подходить к концу, рыночные лавки вновь открылись. Владельцы выставили наружу прилавки; жизнь наконец возвращалась в привычное русло. Давным-давно римляне воздали честь этому месяцу, даровав ему бессмертное имя своего первого императора Августа. Что касается этого двадцать четвертого августа, то оно выпало на пятнадцатый год правления императора Гонория, сорок второго по счету носителя этого титула{2}. Уже много позже один христианский монах предложит отказаться от языческого летоисчисления, и год станет называться 410-м от Рождества Христова.

В ночь нападения Марцелла была дома. Пока другие римляне наслаждались роскошными обедами, она предпочитала проводить время в окружении своих книг. Пестрое многообразие жизней и судеб было скручено в свитки и стиснуто жесткими переплетами томов, сложенных на полках библиотеки Марцеллы{3}. Сейчас ей было почти восемьдесят, но она еще с раннего возраста осмеливалась думать не как все.

Пока другие римляне ее возраста выставляли книги на всеобщее обозрение как символ высокого статуса, она окружила себя мыслителями былых времен, такими как Платон, чтобы найти ответы на мучившие ее извечные вопросы: что есть добро, что есть справедливость и что происходит с душой после смерти. Большинство ее любимых авторов давно умерли, но любопытство Марцеллы будило в ней страсть к исследованиям. Захватывающие истории об отшельнике, который боролся с демонами в египетской пустыне, вдохновили ее озаботиться чистотой собственной души. В ее распоряжении были средства, накопленные несколькими поколениями ее семьи; она овдовела спустя всего семь месяцев брака и, подобно святому Антонию, на собственном опыте убедилась в тщетности мирских богатств. Она отвергла всех женихов и больше никогда не выходила замуж. Община женщин-христианок стала почитать ее как наставницу. И одна из этих молодых девушек была с ней в ту самую ночь, когда Марцеллу похитили.

С Авентинского холма, где располагался квартал, в котором жила Марцелла, открывался вид на величайший стадион Рима – Circus Maximus[1]. Несколько раз в месяц рев толпы прокатывался по улицам района, окаймленным кипарисами и пиниями. Дельцы и политики в своих тогах и туниках приходили попариться и помыться в местных банях. Состоятельные горожане обедали в элитных заведениях на холме, собирались в подземных банкетных залах, где их посвящали в тайны Митры, языческого бога звезд, история жизни которого помогала им постигать тайны эзотерической астрологии. Неподалеку в молитвенных домах собирались обращенные в христианство, которое все еще оставалось относительно молодой религией.

Но в ночь на двадцать четвертое августа 410 г. все меры безопасности, призванные обеспечить неприкосновенность городских стен, оказались напрасны. Деревянные створки и опускные решетки основных городских ворот на ночь было принято запирать. Их охраняли солдаты, а ночная стража посменно патрулировала город. Кроме того, жителей Рима успокаивал мерцающий свет факелов в переулках: на улицах всю ночь дежурили пожарные отряды. Но ни одна деталь в этом механизме городской защиты не сработала в ту ночь, которую римские историки отнесли к «1164 году с момента основания Рима», когда чужаки вломились внутрь через Соляные ворота – по маршруту, который когда-то пользовался популярностью у иностранных гостей столицы{4}.

За тысячу лет до описываемых событий выходцы из италийского племени сабинян шли в Рим по этой же самой дороге, чтобы обменять злаки и ремесленные товары на соль. К тому времени, когда жила Марцелла, сабиняне считались одним из множества коренных народов, чьи имена римляне сначала увековечили, а затем быстро забыли. Но Соляные ворота все еще стояли – все их знали, и все ими пользовались. Шедшая от них дорога, вымощенная базальтовой брусчаткой, стелилась по желтовато-бурым холмам Умбрии, вела в Северо-Восточную Италию, к побережью Адриатического моря и дальше, где встречалась с каменистым ландшафтом Балкан, соединяя сердце Римской империи с ее границей.

На этот раз Соляная дорога привела в Рим совсем других чужестранцев: эти люди пришли грабить и уводить в плен добропорядочных граждан, поджигать дома и общественные постройки. Они тщательно спланировали свое нападение так, чтобы вселить в сердца римлян как можно больше страха и ужаса.

Тишина, царившая на вилле Марцеллы, была роскошью, которую мало кто мог себе позволить в этом пестром многоязычном городе, чье население, вероятно, доходило до миллиона человек. Должно быть, она услышала доносившийся с подножия холма шум, более громкий и резкий, чем звуки игр на стадионе, прежде чем нападавшие ворвались в дом, выволокли ее из спальни{5} и потащили в холодную мраморную церковь за городскими стенами{6}. То, что происходило в городе и во всей империи потом, в бесчисленном множестве книг описывается как три дня паники, всепоглощающей неизвестности и переговоров между правителями. В эти же дни Марцелла умерла. На известие о ее трагической кончине откликнулся письмом с соболезнованиями крупнейший христианский мыслитель Иероним из Вифлеема: он написал молодой подруге Марцеллы и выразил свое сожаление по поводу неожиданной утраты одного из «славных украшений всего города Рима».