– Вот моя история в нескольких словах, – начал Альфред; – я любил одну молодую девушку, которая умерла самым ужасным образом. Затем был у меня также друг, к которому я привязался всем сердцем, но и он пал жертвой жестокой судьбы. Этих двух отошедших мне хотелось видеть, и если не ошибаюсь, то я действительно и добился своей цели на сеансах с Ковиндасами. Но вот о чем речь: У меня есть ребенок – сын той, которую я любил. По непостижимому стечению обстоятельств, малютка пропал бесследно, и до сих пор все розыски были напрасны. Теперь я стремлюсь к одному – вознаградить себя за потерянное время и как можно скорей вступить в права отца, а между тем, судя по разъяснениям, которых мне удалось добиться по этому поводу, мечта моя осуществится только по прошествии многих, многих лет. Таковы были предсказания Ковиндасами и некоторых других, в том числе одного факира в Каире. Таково же было и сообщение, которое я получил от своего покойного друга, еще при его жизни.
– Это совпадение является лучшим доказательством достоверности предсказаний, – заметил адепт – и ты напрасно стремишься сократить назначенное время. Тебе надлежать выждать, пока свершится судьба твоего ребенка и твоя.
– Так что, стало быть, и из браминов никто не мог бы сообщить мне более удовлетворительных сведений? – поспешил осведомиться Альфред.
– Напротив, – пояснил индус, – могли бы многие, но ни один не сделал бы этого, – потому что желание улучшить судьбу твоего ребенка, или твою, – принесло бы тебе только вред.
– Однако, не утешительное же это учение, – досадливо возразил Альфред; – по-видимому оно ничем не отличается от турецкого фатализма, или иначе «кисмета».
– Ты ошибаешься, – заметил адепт. – Понятием о «кисмете» определяется внешняя власть над существом человека. По нашему же индийскому учению, судьба, или что тоже, «карма», лежит, наоборот, в нас самих. Твоя земная судьба, твоя «карма», какова бы она ни была, предназначена самим тобою, твоим образом действий в предшествовавшей жизни. Все, что выпадает на твою долю, есть ничто иное, как следствие тех причин, которые ты сам установил, и следствия эти изменению не подлежат. Этому закону подлежишь как ты, так и твой ребенок. Покоряться своей «карме» – вот в чем состоит наша единственная земная задача. Покоряться с терпением – вот единственное средство, для того, чтобы стяжать себе лучшую судьбу после ожидающего нас ближайшего воплощения. Отсюда ясно, что ни один брамин не решился бы сообщить тебе сокрытых, хоть и более удовлетворительных сведений, из опасения повредить тебе.
– А если бы, напр., – оговорился-Альфред, – я сам решился сделаться учеником которого-нибудь из браминов, если бы я отважился на тяжелые испытания, достиг бы в конце концов звания брамина, и, стало быть, обладал бы средствами найти своего ребенка, – неужели же я и тогда не имел бы права на это?
– Ты никогда не сделался бы брамином – уверенно возразил адепт, – потому что для этого требуется полное отрешение от всяких земных желаний, как по отношению к самому себе, так и по отношению к близким и любимым. Если бы ты был брамином, то, из любви к своему ребенку, отказался бы от стремления изменить его судьбу.
– Как! – воскликнул Альфред, – если бы я знал, что мой ребенок бедствует и в то же время был бы в состоянии помочь, дав ему те права, которые принадлежат ему от рождения, то неужели же при всем том я оставил бы его в нужде? Никогда!
– Поверь, что так, – спокойно произнес индус. – Но предварительно ты должен был бы проникнуться сознанием неотвратимости его горькой доли, потому что такова, стало быть, его судьба. А раз, что ты сознал бы это, то вместе с тем, разумеется, и не захотел бы лишить его этого преимущества.
В толкование адепта было много такого, что не удовлетворяло Альфреда. Он несколько разочаровался в учении браминов, которое, при всей своей неоспоримой последовательности, отталкивало его неумолимостью, леденящей человеческую душу. Принять это учение Альфред был бы, во всяком случае, не в состоянии, не говоря уже о догматической основе, которой он не мог разделять. Раз, что самый этический принцип был поколеблен догматом, а догматическая логика шла в разрез с логикой его сердца, то этого было достаточно, чтобы заставить графа отказаться от подобного воззрения. В ту самую минуту, когда адепт с непреклонным спокойствием толковал ему положение браминов о судьбе, он невольно сопоставил мысленно религию Будды с учением Спасителя, которое представилось ему теперь во всей своей недосягаемой высоте.
– А все же мне не верится – продолжал утверждать Альфред, что я мог бы так поступать в силу чего бы то ни было, и будь у меня возможность изменить судьбу своего сына, то я, конечно, воспользовался бы ею.
– Значит – возразил адепт – твоя любовь свелась бы только к заботам о земной жизни твоего ребенка, и такое отношение было бы доказательством твоей недальновидности. Повторяю, что ты поступал бы так, как я сказал.
– Если бы я теперь сообщил тебе свое решение сделаться твоим учеником – пояснил Альфред – то ты, конечно, заподозрил бы меня в намерении со временем воспользоваться высшим знанием для блага моего ребенка и, вероятно, отказался бы быть моим учителем, тем более, что я не стал бы оспаривать твоего подозрения?
– Нисколько – уверенно возразил индус – напрасно ты думаешь, что я отказался бы быть твоим учителем. Это не представило бы никакой опасности для меня, потому что возможен был бы только двоякий исход ты или вовсе не усвоил бы себе высшего знания и, стало быть, лишен был бы возможности применить его к чему бы то ни было, или же усвоил бы себе его, и конечно, не захотел бы воспользоваться им по той простой причине, что в последнем случае, ты был бы, разумеется, дальновиднее в своей любви к ребенку и имел бы в виду главным образом его будущее благо, а не настоящее.
– Вот что мне хотелось бы еще выяснить – продолжал Альфред. – Если брамины далеки всяких мирских целей, если им недоступно стремление создать себе счастливую жизнь на земле, то каким же образом они могут помышлять о лучшей доли при перевоплощении? Если правильной земной жизнью мы можем стяжать себе лучшую судьбу в будущем, то ведь это одно не может же быть главной целью учения религии, в основе которой лежит отрешение от всего мирского.
– Да это и не составляет цели религии и является лишь следствием нашего учения – пояснил адепт. – Главная и обязательно метафизическая цель этической жизни сводится к тому, чтобы сократить длинный ряд воплощений путем извлечения возможно большей пользы из каждого единичного рождения. Достигнуть одной из самых высоких ступеней развития, которая при ближайшем воплощении показалась бы нам еще крайне низкой, и таким образом пройти весь ход развития, постепенно поднимаясь по восходящей лестнице, вот какова цель мудреца. Кто так поступаете, и кому удастся последовательно подниматься на всем пути странствования, не оступившись ни разу, ни разу не спустившись на низшую ступень, тот и завершите всех скорее ряд воплощений, а затем погрузится в Нирвану. Представь себе растение с нормальной быстротой роста, как изображение человека с его нормальной способностью к прогрессу – впрочем, я могу объяснить тебе это еще короче. Видел ли ты, как Ковиндасами искусственно выращивает растения из обыкновенных семян?
– Видел и неоднократно – поспешил ответить Альфред. – Я сам однажды наполнил горшок с землей, посадил в него Семя, пометив его предварительно надрезом. Семени я Ковиндасами не показал. Вот как произошел самый опыт: факир сел тут же рядом и протянул руки над горшком, наполненным землей. По прошествии двух часов я заметил показавшиеся над землей ростки, а затем я своими глазами увидел, как растение выросло, дало ветви и, наконец, плоды. Это были яблоки, которые я попробовал, причем нашел вкус их совершенно нормальным. У самого же корня оказалась уцелевшей семенная оболочка с надрезом[3].
– Вот об этом-то я и говорил – пояснил адепт. – Подобно тому, как Ковиндасами искусственно ускорил рост семени, так и мудрец ускоряет свое совершенствование этической жизнью, оставляя других далеко за собой. В психологической области – он то же, что посаженное тобою семя в области растительного царства.
