Он был сильно потрясен, когда его накрыли и наказали по закону, но сокрушался недолго, смекнув, что дело обошлось сравнительно очень благополучно, потому что, в случае если бы вышло наружу все его прошлое, то он неминуемо лишился бы свободы на всю жизнь. Отбыв несколько лет ссылки, он, при своей молодости, мог потом начать новую жизнь, с тем, разу мнется, чтобы впредь уж больше не попадаться. Судьба других ссыльных, как и его собственная, послужила для него хорошим уроком на будущее время; он ясно сознавал, что при нашем нынешнем общественном порядке пострадать может только тот, кто не умеет ловко обставлять свои дела, каковы бы они ни были. По его мнению, его собственная ошибка состояла именно в недостатке ловкости, и он дал себе слово больше не попадаться. Насколько легко попасться карманному вору, настолько же безопасен промысел крупного мошенника. Когда дело доходит до разоблачения подобного рода темных личностей, то оказывается зачастую, что, при всей своей неблагонадежности, они годами бывают приняты в лучших домах, благодаря светскому лоску и салонному образованно, которое обыкновенно предохраняет их от всяких подозрений. Сомирскому же этого было, разумеется, недостаточно. Помимо изысканных манер, он усвоил себе солидное образование и приобрел действительные знания, которые сами по себе, разумеется, не имели в его глазах никакой цены, а являлись лишь средством для достижения намеченной цели.
«Раз, что знание есть сила – говаривал он себе, – то, как бы ни было трудно усвоить его, следует, во что бы то ни стало, воспользоваться своими способностями и наверстать потерянное время, а затем уже позаботиться, конечно, и о том, чтобы ускользнуть от законных преследований».
Сомирский был совершенно чужд всякого честолюбию. Он добивался только одного: возможности жить в свое удовольствие и это прирожденное стремление, разумеется еще усилилось вследствие необходимости подчиняться тяжелым лишениям во время пребывания в Сибири. Все его помыслы были направлены к достижению намеченной цели. Прежде всего, его занимал вопрос, какого рода именно знания наиболее отвечали его требованиям; путем зрелых обсуждений он пришел к убеждению, что самым выгодным исходом представлялась профессия врача. К тому же она не требовала особенного труда. Ближайшей выгодой докторского призвания был, по мнению Сомирского, свободный доступ всюду, он нашел бы в любой стране широкое поле для деятельности при обеспеченном доходе. Кроме того, по мере практики, расширялся бы и круг знакомства, а вместе с тем явилась бы и возможность к разным предприятиям, которым, смотря по обстоятельствам, можно было бы всегда дать тот или другой оборот. Всякий врач зачастую бывает доверенным лицом своих пациентов, а потому ему легче чем кому либо проникнуть в частные и семейные обстоятельства и затем извлечь из этого ту или другую практическую пользу. Для Сомирского, который задался мыслью изощриться в преступлениях, самым главным условием было приобрести себе обеспеченное положение, изъятое от всяких подозрений. На медицинском поприще для достижения этой цели не требовалось много времени, так что имевшихся у него средств оказалось бы вполне достаточно на время занятий. Чем больше он обдумывал свой план, тем вернее рассчитывал на удачу.
Отбыв время ссылки, Сомирский поспешил выехать из России и отправился в Вену, где он усердно занялся медициной и вскоре опередил знаниями своих товарищей, что дало ему возможность быть им полезным и тем снискать себе их расположение.
Между прочим Сомирский очень сошелся с одним молодым человеком, неким Карлом Тидеманом, и всячески старался поддерживать знакомство с ним, не смотря на то, что он не выделялся ни богатством, ни знатностью. Это был очень скромный молодой человек, располагавший крайне ограниченными средствами. В силу необходимости возможно скорей обеспечить себе безбедное существование, он выбрал специальным предметом химию, которая представлялась ему самым верным источником дохода. Его требования были невелики: он удовольствовался бы скромной должностью аптекаря или в лучшем случае местом управляющего каким-нибудь химическим заводом. Только ближайшие друзья Тидемана знали, насколько он был не удовлетворен своей долей. Его влекло к другой отрасли науки, к философии, но за невозможностью посвятить себя изучению этого предмета в виду недостатка средств, ему волей неволей пришлось отказаться от своего призвания: primum vivere, deinde philosophari. В силу необходимости истратить все свое незначительное состояние за время занятий в университете, Тидеман был принужден пополнять свои средства к жизни, и занимался, между прочим, литературными работами. Отличительной чертой его характера была восторженная любовь к природе. Каждый свободный день посвящался обыкновенно прогулкам в Венском лесу, а локации проходили в странствованиях по живописным местностям его родины. Бродить по горам было для него высшим наслаждением, причем странствования свои он нашел обыкновение описывать и благодаря этим талантливым описаниям, стал в непродолжительном времени очень популярным писателем. Все, что выходило из под пера Тидемана, отличалось живой субъективной окраской его воззрений. В его воображении мир рисовался крайне своеобразно, что обусловливалось отчасти также и его склонностью к философии. Он не принадлежал к числу кабинетных философов и нуждался в живом созерцании, для того, чтобы мыслить. Порой, когда Тидеману, случалось, рано утром проходить по пустынной долине или обозревать с высоты горной вершины необъятный мир, который расстилался перед ним гигантским вопросительным знаком, он находил в этом созерцании не только эстетическое удовлетворение, но и обильную пищу для своих чисто-философских наблюдений. Ему казалось тогда, – что он взирал на совершенно чуждый ему мир, и к восторженному созерцанию примешивалось чувство невольного удивления перед всем видимым. Он видел великого Пана, как выразились бы древние греки. В такие минуты Тидеман испытывал чувство, через которое могло-бы пройти только существо, наделенное рассудительностью взрослого человека и переживающее в то же время свое внезапное рождение на незнакомой планете. Он вдохновлялся сложными загадками природы, почерпая из них неистощимый и разнообразный материал для своих описаний. Великая проблема философии – человек – представлялась ему совсем в другом свете, когда он изучал ее в горах. Здесь для него становилась очевидной связь, существующая между землей и людьми. Горный обыватель, тесно связанный с окружающим его миром и словно прикрепленный к своей родной земле, представлялся ему живым воплощением дальнейшего развития горной природы. Философский интерес в нем возбуждали только те особые образы человека, которые так превосходно описал впоследствии Росеггер. Только в них Тидеман усматривал великую проблему «и наоборот – писал он по этому поводу – загадка, которую представляет человек, перестает интересовать меня, когда она скрыта под фраком».
Однажды, когда Тидеман, по своему обыкновению, собрался на несколько дней в горы, Сомирский вызвался сопутствовать ему. В подобных прогулках он никакого удовольствия не находил и в данном случае руководствовался совершенно определенным намерением. За несколько дней перед тем, на одной из пирушек, в которых так охотно принимал участие Сомирский, был, между прочим, и один студент – медик, отличавшийся крайне свободными взглядами на все вообще, как впрочем, медику и подобает. Он очень откровенно поведал всем присутствовавшим, что судьба лишила его радостей и преимуществу которые дает законное рождение, и что он был найден подкинутым у дверей одного богатого дома, но к его счастью, как он выразился, дар, принесенный бесчестной матерью, не был отвергнут. По поводу всех этих обстоятельств студенту дали прозвище, которым многие гнушались-бы, но он не унывал и даже в тот же вечер воспел в юмористических стихах те выгоды, которыми пользуются дети неизвестных родителей, причем его пикантные остроты возбуждали общее веселье. Только на Тидемана весь этот разговор подействовал совсем иначе, чем на его товарищей; сначала он смутился и побледнел, но затем горячечный румянец ярко выступил на его худощавом лице. Сомирский случайно подметил это и заключил, что и сам Тидеман был, вероятно, в том же положении, но по какой-нибудь причине скрывал обстоятельства своей жизни. Это предположение легко могло подтвердиться разоблачением какой-нибудь интересной семейной тайны, а до всего такого Сомирский был большой охотник. Он стал пристально всматриваться в наружность Тидемана и действительно уловил какой-то особенный отпечаток, как в его фигуре, так и в чертах лица. Руководствуясь своими соображениями, Сомирский решил выяснить дело.
