Стоя на сцене, Женька доделывал прическу конкурсантке от первого отряда и совершенно не обращал внимания на то, что, глядя на него, Пилюлькин что-то бубнит Нонне Михайловне, а та кашляет и сует ему коробку конфет «Вдохновение».

– Ладно, пойдем вместе, – бодро сказала Анька и, взяв за худенькие плечи свою Лизу, шарахнула каблуком по коричневому глянцу.

В зале раздались аплодисменты, Лиза получила в руки микрофон и, едва не обмирая, представилась. Пощелкав пальцами, Анька попросила у меня ответы на вопросы викторины. Я схватилась за занавес, вляпалась в Валеркины сопли и передала ей свернутый гармошкой лист.

– Вот же, вот, – шептала она перепуганной Лизе, пока микрофон начинал новый круг. – Все ответы у нас есть. Первая женщина космонавт – Валентина Терешкова, первая женщина нобелевский лауреат – Мария Кюри. Мы во всем первые, мы во всем смелые, хоть и виноваты все кругом, как Ева. Смотри, вон и Женя!

Рукой она показала на заканчивающего прическу Женьку и вдруг негромко охнула и тоже, как Лиза, стала переминаться с ноги на ногу, чтобы никто не заметил, как задрожали колени.

Там, куда она показала, прямо за Женькой и обладательницей прически с гнездом гуманоидов, за противоположной кулисой сидел Сашка и улыбался ей, закрываясь сценарием от ноющей Маринки. Два бронебойных попали точно в цель. Анька покачнулась и схватилась за самую ненадежную сейчас опору – с запинками отвечающую на вопросы викторины Лизу. Над сценой замигал свет – закоротило рампу.

– …а потом меня увела заведующая, – продолжал тем временем свой рассказ Виталик, – и деревянный домик для медведя так и не дали.

Его слушали уже только Валерка и Вова и рыдали от смеха в складки занавеса. Увидев их, Лиза тоже улыбнулась и подняла глаза на Аньку.

– Иди, песню я сама спою, – тихо сказала она и толкнула ее бедром к засморканной кулисе.

Но Анька осталась стоять на месте. Она, как загипнотизированная, смотрела на треугольник румянца, что-то шепчущие ей губы, пыталась по выражению глаз понять что, но сквозь свист микрофона, хлопки и выкрики из зала не могла ничего разобрать. Боясь потерять его взгляд, она тоже шевельнула губами, он что-то ответил, наклонил голову, посмотрел на нее исподлобья с поднятой бровью и таким же поднятым уголком губ. И это уже означало, что он тоже не против, а ведь не против – это почти за.

– Нонна! – вдруг громко сказал Пилюлькин и показал толстым пальцем прямо на Аньку. – У них у всех губы одной помадой накрашены!

Нонна Михайловна бросила быстрый взгляд на сцену и вскрыла коробку конфет.

– Аркадий, тебе показалось. Это свет так падает. На вот, возьми конфетку. Ты же такие любишь.

Анька вздрогнула и повернулась к залу. Почти две сотни пар глаз смотрели на нее: все отряды, персонал, весь педсостав. В первом ряду сидел Пилюлькин. Все остальные смешались в общую шевелящуюся массу.

– Иди, – повторила Лиза, толкая ее руками. – Все уже нормально.

Анька закивала, что-то поправила в ее идеально уложенных волосах и, непростительно громко стуча каблуками, ушла со сцены.

– Ужас… – сказала она, продолжая какой-то свой внутренний монолог и пытаясь отдышаться, как будто только что пробежала стометровку. – Для девочки это какое-то немыслимое испытание! Неужели Ева так сильно согрешила?

Я прислонилась к роялю и сложила на груди руки.

– Может, тогда не нужно этого делать?

– Я не об этом! – отмахнулась Анька, даже не уточняя, о чем я. – Почему не «Мистер лагеря»? Почему участвуют девочки, да еще и с разницей в семь лет? Ты посмотри, она поет, а у нее ноги дрожат! А там еще три конкурса, и все на нее смотрят. Бедная Лиза! Бедная, бедная моя Лиза!

У Аньки покраснели щеки, вспотел лоб, и она схватилась за край занавеса, чтобы вытереться им.

– Не трогай, там Валеркины сопли, – без выражения сказала я.

Анька чертыхнулась и села на скамейку рядом с Виталиком. Оставшиеся три конкурса просидели молча уже без какой-либо надежды на выигрыш, хотелось только, чтобы все побыстрее закончилось. Однако после последнего выступления выяснилось, что у всех конкурсанток одинаковое количество баллов, и концерт затягивался.

Проведя короткое совещание за противоположной кулисой, Галя вышла на сцену и объявила дополнительное задание: назвать известную носительницу своего имени. Задание было несложным, но Снежана, Карина, Роза, Лиза и Вика задумались.

– Лиза Симпсон! – гаркнул Вова, вскочив на скамейку, но Виталик покачал головой.

– Не зачтут, – со вздохом сказал он. – Это же пионерский лагерь. Здесь все должно быть коммунистическое. А никто случайно не знает известную женщину с именем Роза?

Анька зажмурилась, схватилась за два пышных рыжих хвоста и потянула их вниз.

– Думай, думай, думай, – забормотала она, сделала шаг к краю кулисы, но промахнулась, и каблук громко стукнул по коричневому глянцу.

Лиза обернулась на звук, но Анька ничего не смогла ей подсказать. Ответ не приходил в голову. Сочувствуя этой девочке и видя в ее испуганном лице как будто свое собственное отражение, Анька закрыла лицо руками и выдохнула:

– Бедная Лиза.

Лиза кивнула, повернулась к залу и громко повторила ответ.

После случайно выигранного конкурса вечерняя «свечка» искрилась фантиками от конфет, блестела фольгой от шоколадок и шуршала целлофаном от чупа-чупсов. До отбоя оставался еще час, но темнело гораздо позже. Чтобы создать в игровой полную темноту, пришлось воспользоваться Лехиным изобретением: снять шторы и повесить вместо них два покрывала с рисунком «турецкий огурец». Они плотные, свет не пропускают, но вот беда, оказались дырявыми. Стоя на подоконнике, Сережа просунул руку сквозь дыру и спросил у Женьки, не нарушит ли этот досадный недостаток некоторую магию момента.

Женька в это время рассаживал детей на матах: взяв за плечи, вдавливал их как разноцветные кнопки, чтобы те приняли сидячее положение, и заходил таким образом уже на третий круг.

– Не нарушит что? – спросил он, перекрикивая Вову, который только что сказал, что у нас пионерский лагерь, а не клуб анонимных алкоголиков.

– Все, хватит! Смотрите, сейчас будет фокус.

Я выключила свет, и почти сразу же на полу зажглась электрическая елочная гирлянда, а в центре игровой – полный восторг – ультрафиолетовая лампа в виде большой синей капли. Мгновенно все, что было белым, засияло нежно-фиолетовым светом, и разноцветные «кнопки» без команды вдавились в маты.

– Не нарушит, – сам себе сказал Сережа, спрыгнул с подоконника и застыл на месте. Последний луч заходящего солнца, пройдя сквозь дыру в покрывале, будто золотым мечом ударил в светлый висок.

– Сережа! – Из темноты, прижимая к груди шоколадного зайца, которого ей подарила Лиза, выплыла раскрасневшаяся Анька. – Можно я отойду? На пять минут всего!

Сережа огляделся: в темной, вспыхивающей разными цветами игровой снова сидели все тридцать четыре ребенка, Валерка мял в руках сирень-говорилку, Женькины голубые теперь волосы сияли в углу у самовара, рядом с ним, подобрав под себя ноги, сидела я и показывала на наручные часы: скоро отбой, а нам еще нужно всех выслушать.

– Куртку только возьми и до планерки вернись, я один не уложу, – спокойно сказал он и повернулся к детям: – А мы пока расскажем друг другу, как нам здесь замечательно живется. Так ведь?

До планерки Анька не вернулась. Когда она вошла в подъезд, освещенный идущим из коридоров дежурным светом, все в четвертом корпусе уже спали, а Нонна Михайловна, готовая начать ежевечернее совещание с педсоставом, встала у стены под круглыми часами. Так ей было лучше видно спящего за столом Женьку, а Сашке, который сидел перед ним, был виден ее синий брючный костюм с поясом на запах.

– Евгений! Я к вам обращаюсь. Вы спите?

Женька поднял голову. Первым, что он увидел, было его отражение в темном окне. На щеке отпечаталась пуговица от рукава джинсовки, на лбу – лепестки вышитой розы.

Сашке было скучно, жарко и как будто тесно. Чтобы как-то развлечь себя, он слушал плеер и барабанил пальцами по столу. Нонна Михайловна наклонилась к нему и выдернула из уха шипящий наушник.