Но для Кургоко Кончокина было выгоднее не конфликтовать с сильным русским соседом по поводу прав на фамильную землю… Лучше уж оставаться реальным хозяином своих пастбищ и лесов, формально вверив их под контроль союзного государства!

Тем более, что князь точно выяснил, за время многомесячного пребывания в Санкт-Петербурге, – лишать его и потомков клана наследных владений русские не собираются… По крайней мере, до тех пор, пока Курогоко Кончокин будет поддерживать с могущественным северным соседом союзнические отношения.

Зато в согласии князя на главенство русских в фамильном урочище имелись и свои немалые плюсы! Теперь мало кто из соплеменников рискнёт в открытую оспаривать у Кургоко Кончокина эту землю… Или даже малую её часть, добровольно переданную законным владельцем дружественной империи для совместного хозяйствования.

…Государыня Елизавета Петровна радушно восприняла неожиданное появление кабардинского князя в Санкт-Петербурге. В знак особой царской милости знатному гостю и верному кавказскому союзнику был пожалован сторублевый кафтан… Щедрый презент по тем временам! Достаточно вспомнить, что годовое жалование русского солдата, например, составляло тогда всего семь рублей.

Согласно дворцовому этикету, между князем и государыней начался неспешный, обоюдный обмен подарками и любезностями… Кургоко Кончокин приехал в Санкт-Петербург тоже не с пустыми руками. А попутно начались встречи с важными вельможами и государственными чиновниками, способными замолвить словечко за кабардинского гостя перед императрицей.

Князь только предполагал приступать к деловой части переговоров на высшем уровне… Но тут случилась незадача. Императрица Елизавета Петровна скоропостижно скончалась. И её место на троне занял царь Петр Третий.

Едва огорчённый и растерянный таким поворотом событий Кургоко Кончокин стал привыкать к новой ситуации и думать, как ему теперь действовать дальше, в Санкт-Петербурге произошел дворцовый переворот… На престол империи взошла Екатерина Вторая.

Лишь только всё во властных коридорах немного успокоилось, ошеломлённого и дезориентированного подобной чехардой с правителями российского государства Кургоко Кончокина, пригласили на личную беседу к Её Высочеству. Все пожелания и мнение кабардинского князя по поводу положения дел на Северном Кавказе были любезно выслушаны…

Смиренная просьба знатного горца, позволить ему с подвластными людьми принять российское подданство и поселиться с семьёй и челядью в урочище Мез-догу на постоянное местожительство, совпала с первоочередными государственными планами новоявленной императрицы… Касающимися, в том числе, и укрепления беспокойной терской границы на самой южной точке страны.

В итоге, Кургоко Кончокин получил почти всё, на что рассчитывал, предпринимая свою поездку в Санкт-Петербург. Однако минуло ещё много месяцев, прежде чем официальное прошение князя – уже принявшего российское подданство и торжественно произнёсшего присягу на верность Екатерине Второй, крещённого со слугами и родственниками по православному обряду – прошло все необходимые согласования… И поступило, наконец-таки, на окончательное рассмотрение в Сенат.

…Светская жизнь, к тому времени, уже успела порядком поднадоесть не привыкшему к подобной затяжной праздности и частому обжорству горцу. За два с лишним года вдали от родного дома, князя всё чаще посещала тоска по оставленной семье, жаркому кавказскому солнцу и ярким южным краскам…

9 октября 1762 года Сенат вынес прошение кабардинского владельца на окончательное утверждение императрицы. Чиновники предлагали государыне, в дополнение к удовлетворению многих пожеланий нового, вошедшего в состав России адыгского клана, заложить в урочище Мез-догу пограничную цитадель. И советовали правительнице разрешить свободно жить под защитой гарнизона будущей крепости “всякой нации людей, то есть чеченцев, кумык и других из горских народов и ногайцев, крестится желающих”, подчинив их всех кабардинскому князю Андрею Иванову.

Причем, в документе особо подчёркивалось – “магометан в цитадели не селить”. На жителей и защитников этого пограничного форпоста распространялись особенные правила.

Сенат предлагал государыне принять новообращённого православного владельца урочища на постоянную военную службу… С пожалованием ему звания Кончокина-Черкесского, к уже утверждённому княжескому титулу.

Императрице советовали наградить принятого в подданство дворянина чином подполковника и выделить знатному горцу государственное содержание. В соответствии с его новой должностью и статусом.

Сенат также рекомендовал Екатерине Второй и опытного человека, способного возглавить строительство будущей пограничной крепости “Моздок”, названной так по местному наименованию урочища. Чиновники предлагали кандидатуру подполковника Петра Ивановича Гака, ранее зарекомендовавшего себя, как умелого зодчего оборонительных фортификаций и успешного военачальника «по калмыкским делам».

Екатерина Вторая одобрила и подписала подготовленный Сенатом документ. А уже 17 декабря 1762 года Кургоко Кончокин был официально приглашен в “публичную экспедицию” на Северный Кавказ, организуемую и полностью финансируемую российским правительством… С целью основать на Тереке, в урочище Мез-догу, новую пограничную крепость.

Князь, кстати, в середине декабря, все еще находился в Санкт-Петербурге. Он потихоньку собирался к отъезду восвояси, на Северный Кавказ. Дорога предстояла долгая, опасная, затратная… И требовала самой серьёзной предварительной подготовки.

А тут Кургоко Кончокину свалилась такая нежданная оказия! Причём – полностью за казённый счёт.

Поиздержавшийся в столице князь с трудом скрывал свою радость, разглядывая присланную Сенатом официальную бумагу с печатями… А уже перед самым отправлением Кургоко Кончокина на родину горца наградили ещё и золотой медалью от правительства. Обласкали щедро другими почестями и подарками… И выдали первое офицерское жалование – пятьсот рублей.

Одарила напоследок государыня и всех кабардинцев, сопровождавших князя в его долгом путешествии в российскую столицу. Не остались без презента даже те из них, кто не последовал примеру своего господина… И не пожелал, за два с лишним года жизни в Санкт-Петербурге, приняв российское подданство, поменять заодно и веру. Они так и остались магометанами. Оказались в свите Кургоко Кончокина и такие соплеменники… Верные господину, но непреклонные в религиозном вопросе.

***

– О чем задумались, князь? – размеренный ход мыслей Кургоко Кончокина нарушил чуть ироничный голос. Знатный кабардинский владелец, уставившийся отрешённым взглядом в оконный проём своей кибитки, даже вздрогнул от неожиданности…

Голос принадлежал коренастому мужчине, лет сорока, с рыжеватыми усами и бакенбардами, молодцевато сидевшему в седле на гарцующем, рядом с движущимся экипажем, коне. Плотную фигуру всадника обтягивали украшенный золотым шитьём синий офицерский мундир с алыми обшлагами подполковника российской армии, красные рейтузы и высокие походные ботфорты. На голове наездника трепетали белоснежные перья, украшавшие чёрную бархатную треуголку.

Князь дружелюбно улыбнулся всаднику:

– А-а, это вы… Решили размяться верхом, Пётр Иванович?

– Утомился уже трястись в своей повозке, – посетовал подполковник Гак, натягивая поводья и придерживая коня. – В такую жару париться в крытом экипаже – пытке подобно! А здесь, на степном просторе, хоть какой-то свежий ветерок… Не составите мне компанию на своём скакуне? Сократим нашу однообразную дорогу приятельской беседой…

Пётр Иванович крутанулся на месте, пытаясь совладать с заупрямившимся, разгорячённым животным под собой:

– Мне, кстати, только что доложили приятную новость! Мы уже, оказывается, пересекли ориентиры, заметные проводникам… И вступаем в пределы вашего родового урочища.

– Совершенно верно, – несмотря на всё ещё сильный кавказский акцент, русские слова князь, благодаря продолжительной речевой практике в Санкт-Петербурге, выговаривал и складывал в предложения уже почти безошибочно. – Начинаю узнавать дорогие и приятные сердцу места! Почему-то возвращаться на свою землю после долгого отсутствия всегда и радостно, и немного грустно…