– Сколько в тебе милосердия, моя дорогая, – улыбнулся Энтин, и его жена бросила, на него взгляд, также улыбаясь:

– Ты же знаешь, как я отношусь к церкви, и вообще к религии в целом, – проговорила она.

– Конечно, церкви всё ещё существуют лишь потому, что я не дал тебе их сжечь, когда я сказал, что хотел бы крестить Руни, чтобы снизить накал страстей вокруг её персоны, – мужчина хмыкнул.

– Но я рада, что мы её крестили, теперь у неё есть крёстные родители, и если с нами что-то случится…

– С нами ничего не случится, – достаточно строго произнес мужчина.

– Моя мать упала с лестницы, а твоя…

– Перестань, если мы рано потеряли мать, это не значит, что тоже грозит и Руни, пусть я и вижу, как ты боишься, лестницы на третий этаж, – он вытянул ноги и расслабился на спинке кресла.

– Я не могу позволить, чтобы моя дочь стала сиротой, – ответила Глэдис, – я помню, как это жить без мамы, и искать её во всём: в розовой гостиной, в запахе её книг, в песнях, что она нам играла.

– Ты проживёшь долгую и счастливую жизнь, увидишь внуков, а только потом однажды ночью тихо умрешь во сне в моих объятьях.

– Я мечтаю о такой смерти, – тихо ответила Глэдис.

Мистер Уанхард почувствовал, как настроение её жены стремительно ухудшается. Он поднялся со своего кресла и обнял её, позволяя ей положить свою голову ему на плечо.

– Никогда не думай о плохом, ведь это грозит стать действительностью, – ответил он ей.

Руни можно было назвать одним из самых счастливых детей на свете. Даже из обеспеченных семей дети никогда не получали подарки так часто, ко всему они всегда были дорогостоящими. Каждую неделю для девочки покупали новые туалеты, которые соответствовали модным веяниям или же шили их на заказ. В ателье Руни часто сидела среди модных кукол и выбирала себе платье, и на какое бы она ни указала своим пальчиком, мистер Уанхард одобрительно кивал, и через три дня к дверям Нерис-Хаус приходил посыльный с огромной бумажной коробкой, в которой лежали платья.

Так как Руни была ребёнком и очень быстро росла, платья быстро становились маленькими, и в таком случае платья выставлялись на продажу. Глэдис никогда не просила за них первоначальную стоимость или даже близкую, она никогда не пыталась заработать на продажах поношенных платьев, пусть некоторые из них продавались совершенно новыми. Она приносила их на рынок и продавала барахольщику, который выкупал их за очень скромную стоимость, а позже в Лондоне можно было увидеть девочек из необеспеченных семей в шикарных платьях Руни.

Юную Россер это никак не оскорбляло. Она была рада, что её платье кто-то носит.

– Мама, смотри, там девочка в моем платье, – заговорила Руни, когда однажды вдвоём они прогуливались по улицам Лондона.

Миссис Россер хотела купить себе перчатки, но помимо этого купила дочери новые шёлковые ленточки и туфельки.

Глэдис перевела взгляд на девочку, которая кружила возле булочной, заглядывая в широкие окна. По её лицу было видно, что оно тронуто голодом и отчаянием. Слишком взрослый взгляд был направлен на хлеб, который только достали из печи и выставили на продажу. Платье Руни было ей немного великовато, из-за этого ткань складками лежала по спине, а бант был завязан слишком крепко, чтобы у платья был приталенный силуэт. На голове была шляпка, явно купленная на том же рынке. Она была косой, с рванным пером, и принадлежала когда-то взрослой женщине.

– Замечательно, что оно смогло найти себе новую хозяйку, – ответила Глэдис, и Руни ответила:

– Жаль, что у неё нет моей шляпки, так смотрелось бы лучше.

В этот момент девочка приподнялась на носочки, пытаясь глубоко вдохнуть запах свежего хлеба и так насытиться, и Руни заметила, что она стоит босиком. Из-за длинного подола платья было не видно её пальцев, но из-за этого движения, Руни смогла увидеть даже изрезанные пятки.

– Мама, у неё нет обуви!

– Ты права, у неё нет даже деревянных башмаков, – согласилась Глэдис, приглядываясь к босым ступням.

– Мамочка, – Руни подняла на женщину взгляд, – у меня много туфель, даже очень. И эти мне не сильно понравились! – девочка намекнула на те, что они купили недавно. – Давай отдадим ей туфли!

Глэдис приподняла брови, удивляясь сердобольности дочери:

– Почему вдруг ты решила ей помочь?

– Ну ты же продаёшь платья беднякам, – заговорила Руни, – что в этом такого? Им можно отдавать и мои туфли, и шляпки.

– Но эти туфли ты даже ни разу не надела, – ответила Глэдис.

В этот момент Руни забрала у матери бумажный пакет, в котором лежала коробка с туфельками. Скинула со своих ног туфли, оставшись в одних белых чулочках и надела новые. Уверенно она сделала два шага на месте, словно пытаясь сбить обувь и каблучок, а потом переобулась вновь в свои туфли.

– Всё, мамочка, сделано. Я надела их один раз, теперь их можно отдать той девочке.

Глэдис стояла, молча, она просто смотрела на дочь, не совсем понимая, откуда в ней столько сострадания. Она совершенно не могла понять, как в её маленькой дочери среди избалованности, игривости, лёгкой самовольности и капризности взяло свои корни и начало рост чувство сочувствия. Миссис Россер-Уанхард как молодая мама, после свадьбы с Энсином, вошла в круг женщин, которые также занимались воспитанием дочерей, и ни у одной из них ребёнок не обладал такой душевностью, которую хранила внутри Руни. Деньги и вседозволенность портят людей, но почему-то сказать подобное про Руни никто не мог.

– Ты уверена? Мы не сможем их после этого вернуть.

– Мамочка, они ей нужнее.

Всё что оставалось Глэдис – пойти дочери на встречу. Тяжело вздохнув, она взяла туфли в руки, и вместе с Руни они перешли дорогу прямо к булочной.

Увидев достаточно богатых людей так близко, девочка отшатнулась от широкого окна магазина и подняла на Глэдис испуганный взгляд. Слабыми руками она сжала ткань юбки платья и, казалось, готовилась в случае необходимости убежать по улице. Именно это дало мисс Уанхард понять, что платье, скорее всего, было украдено, а не куплено.

– Не бойся, – вдруг сказала её дочь, – меня зовут Руни, а тебя?

– Софи, – ответила девочка, явно не понимая, что от неё хотят.

– Приятно познакомиться, – Руни протянула руку для пожатия, но девочка не шелохнулась, – ты голодна?

– Руни, – Глэдис пыталась отдёрнуть дочь.

– Нет, – соврала Софи.

– Я заметила, что ты босиком, – проговорила Руни, и девочка все же подняла подол платья, чтобы посмотреть на свои босые ноги, – поэтому ты можешь забрать мои туфли.

И Руни протянула девочке новые туфельки.

– А ты?

– Не переживай, у меня много туфель, – ответила девочка.

– Не надо, я не возьму, – Софи покачала головой.

– Где ты живёшь? Ты, наверное, сирота? – спросила Руни. – Я считаю, что ты можешь взять мои туфли.

Софи молчала.

– Ходить босиком, наверное, больно и холодно. Туфли смогут защитить твои ноги.

Софи продолжала молчать и смотреть на Руни.

– Я знаю, тебе, наверное, сложно поверить, что кто-то просто так отдаёт тебе обувь, но я, правда, хочу тебе помочь. Поверь мне, я не хочу тебе зла.

– Зачем тебе это? Помогать мне? – Софи прищурилась. – Ты считаешь, что меня нужно жалеть?

Руни замерла, она не знала, что на это ответить. В её юной голове не подбирались слова, она вообще не могла понять, почему она действительно подошла к этой девочке и решила, отдай ей свои туфли.

– Нет, – ответила Руни, – я просто считаю, что ты тоже заслуживаешь носить красивые туфли. Все заслуживают. Ты не должна страдать и ходить босиком.

– Только не надо меня жалеть, – холодно ответила Софи, а затем вдруг выхватила туфли из рук Руни и убежала по улице.

На какую-то секунду девочка даже потеряла дар речи, она замерла с протянутыми руками и смотрела, как Софи убегает вдаль. Она бежала настолько быстро, что, когда Руни вернулась к своим чувствам, её новая знакомая уже исчезла на горизонте.

– Мамочка, – заговорила она, – она ведь была голодна. Я хотела, и хлеба ей купить.