После революции 1905 года и прокатившихся по всей стране еврейских погромов[104] ограничения на поступление евреев в учебные заведения ужесточились. Это видно на примере Киевского музыкального училища, а позднее и консерватории, которые, как и остальные учебные заведения, очевидно, получили предписание, ограничивающее прием евреев, что отчасти подтверждаются двумя документами. Первый написан преподавателем музыкального училища и содержит просьбу о прибавке к жалованию. В письме есть строки, позволяющие сделать вывод об ужесточении правил приема в учебное заведение евреям:
«…Но, ввиду отказа бесправным Евреям, не имеющим права жительства в городе Киеве, учеников осталось у меня всего 6 чел. Так что в настоящее время остаюсь на первоначальном 600 руб. жаловании, а главное, что прожить на 50 руб. в месяц при нынешней дороговизне очень трудно, а потому прошу покорно Ваше Превосходительство не отказать сделать мне прибавку жалования.
Г. Киев, 10 окт. 1912 г. А. Ольшевский» [70].
Второй документ — написан на один год позже, когда музыкальное училище уже было переименовано в консерваторию. Это письмо директора Киевской консерватории В. В. Пухальского в Губернское правление:
«26 сентября 1913 г.
Имею честь просить Губернское Правление ввиду поступления в Консерваторию прошений от лиц, живущих вне Киева, сообщить мне принципиально: в праве ли Консерватория принимать этих лиц иудейского вероисповедания в число учащихся без удостоверения Губернского Правления о праве их поступления в Консерваторию.
Действительный Статский Советник В. Пухальский».
И ответ на него: «…Разрешается, если они ежедневно в места для жительства им дозволенные уезжают» [73]. Это правило не распространялось на столичные консерватории, т. е. на Москву и на Санкт-Петербург. Так Натан Мильштейн, поступивший в Петербургскую консерваторию, получил право жительства в столице вместе со своей матерью: «Как студент консерватории, я имел право жить в столице как исключение из квоты, которую накладывали на евреев. А поскольку я был несовершеннолетним, мама имела право оставаться в Петербурге со мной» [48, p. 17].
Тем не менее, из приведенных выше документов становится понятным, что российским правительством проводилась политика ограничения образовательного ценза еврейской молодежи. Однако, несмотря на довольно жесткую процентную норму, в Киевском музыкальном училище, а затем и консерватории, был необыкновенно высокий процент евреев, превосходящий нормативы во много раз. В тот год, когда 10-летний Владимир Горовиц поступил в Киевское музыкальное училище, в «Сведениях о числе учащихся в Музыкальном Училище КО ИРМО на 1912–1913 гг.», поданных В. В. Пухальским в Главную Дирекцию ИРМО, содержатся данные о том, что пятьдесят процентов контингента составляли евреи: «Всего учеников обоего пола — 895. По вероисповеданиям учащиеся делятся так: православного — 351, иудейского — 445…» [74].
Приведенные факты убедительно свидетельствуют о неординарном положении, которое занимало музыкальное училище среди учебных заведений Киева, особенно, если учесть статистические данные о населении города в это время. По имеющимся сводкам за 1910 год в Киеве проживало 417 910 жителей. Из них, евреев — 50 792, то есть — 10,84 % [79]. Следовательно, почти каждый тысячный киевлянин-еврей был учеником музыкального училища. Подтверждением того, что Киевское музыкальное училище пользовалось привилегиями, возможно, недоступными для других, служит пункт 5 «Правил для поступления в Киевское музыкальное училище», гласящий: «В Училище принимаются лица обоего пола, всех наций, сословий, исповеданий (подчеркнуто мною. — Ю. З.) не моложе 10 лет и умеющие читать и писать по-русски» [15, c. 45]. Этот документ не имеет даты, но, судя по тому, что в «Правилах» указано уже музыкальное училище, а не школа, они были составлены после 11 февраля 1883 года, так как только с этого времени было получено постановление Главной Дирекции ИРМО, в котором «существующее уже Киевское учебное заведение считать, на основании 39 ст. Устава Императорского Русского Музыкального Общества, Музыкальным Училищем соответствующего Отделения» [32, 1882–1883, c. 4–5]. Возможно, такая демократичность была достигнута усилиями дирекции Киевского отделения ИРМО, но не исключается и другое объяснение. В связи с тем, что такие музыкальные учебные заведения как Петербургская и Московская консерватории, Киевское и многие другие музыкальные училища, юридически не относились к государственным, хотя и получали частичное финансирование от Министерства народного образования, жесткие процентные нормы на принятие в них евреев не распространялись на эти учреждения, как на негосударственные. Отчасти это подтверждает А. Солженицын, ссылаясь на Краткую Еврейскую Энциклопедию, и перечисляя большое количество частных учебных заведений России, где процент студентов-евреев значительно превосходил установленные нормы[105].
Однако вернемся к Владимиру Горовицу. То, что он родился и воспитывался в семье европейски образованного преуспевающего инженера, имевшего довольно обширные связи в среде киевской высшей технической интеллигенции, безусловно, не могло не повлиять на характер его отношения к религии. Биографы пианиста отмечают, что его отец Самоил Горовиц был не религиозен. В частности, Г. Пласкин считал, что дом Горовицев был свободен от обряда: «Самоил понимал, что проживание в Киеве, в районе для богатых не гарантирует безопасность. У него были все причины скрывать свое еврейское происхождение. (Религиозный обряд не соблюдался в семье Горовицев)» [49, p. 22]. Следовательно, Владимир рос во вполне ассимилированной семье и свое «еврейство», видимо, начал остро чувствовать лишь в возрасте 12 лет, когда впервые переступил порог 7-й Киевской гимназии (в музыкальном училище и консерватории, как мы уже отмечали половина учеников были евреями), а позднее — острее, когда город пережил 16 смен власти за три года, и еврейские погромы стали чуть ли не нормой для каждой новой власти.
Примерно аналогичное семейное положение было и у его будущего друга — скрипача Натана Мильштейна: «Наша семья была полностью ассимилированной. Дома мы разговаривали на русском, поэтому я никогда не знал идиш, еще меньше иврит…. … Папа не посещал синагогу и мне тоже не разрешал туда ходить… (выделено мною. — Ю. З.) … Мы праздновали православное Рождество: устанавливали и украшали елку» [48, p. 3–4].
На протяжении всей жизни В. Горовиц, видимо, так и не стал «настоящим», то есть религиозным (хотя бы в меру) евреем. Так, описывая предстоящую свадьбу Владимира Горовица и Ванды Тосканини (1933 г.), биографы пианиста отмечают, что официальная церемония проходила вполне по-граждански: «Во время своего пребывания в Исолино Горовиц и Ванда с чувством тревоги обсуждали предстоящую свадьбу, так как знали, что все будет зависеть от согласия отца. Хотя Горовиц был евреем, а Ванда — католичкой, тем не менее, религия не была главным препятствием для свадьбы. Прежде всего, Маэстро не был особенно религиозен, а остальные члены семьи были довольно либеральными в вопросах веры. „Я наполовину была религиозной, наполовину нет“, — говорила Ванда, которая ни коим образом не имела никаких намерений соблюдать традиции (выделено мною. — Ю. З.)» [49, p. 159–160].
Г. Шонберг, описывая этот период жизни пианиста, добавляет, что бракосочетание было сугубо гражданским: «21 декабря 1933 года в Милане состоялась свадьба (В. Горовица и В. Тосканини). На свадьбе присутствовали члены семьи Тосканини и Григорий Пятигорский (Мильштейна не было, он был на гастролях). Возникла проблема с религией. Итальянский священник не мог обвенчать католичку и еврея. Было предложено, чтобы Ванда или Горовиц изменили религию. Ванда только рассмеялась и сказала: „Он оставит своё вероисповедание, а я — своё“. К тому же Ванда не была строгой католичкой и не хотела венчаться в церкви (выделено мною. — Ю. З.). Была назначена гражданская церемония в центральном миланском городском загсе» [50, p. 137].
