§ 2 Заведующего учебной частью и педагога по кл. скрипки музшколы Горовица Г. С. полагать снятым с работы, в связи арестом НКВД (подчеркнуто мною. — Ю. З.), с 23 марта с. г.

§ 3 Завхоза музшколы Капелист Е.А освободить от занимаемой должности в музшколе с 1 апреля с.г.

Основание: Решение ВТЭК от 30 марта 1945 г. о переводе на инвалидность.

Директор Евлевитская»

илл. 29 Фото из личного архива Ю. З.

Итак, Григорий Самойлович Горовиц вновь как и в 1930 году арестован НКВД! Приказ по музыкальной школе № 28 от 31 марта 1945 года не оставляет в этом сомнений. Формулировка первой половины фразы «полагать снятым с работы, в связи с арестом НКВД» хоть и благозвучнее, и мягче, чем категоричное «считать», не спасает от фатальности ее продолжения.

Но если Григорий был арестован НКВД и умер в тюрьме, то он не мог быть похоронен на гражданском кладбище. Значит, его выпустили из тюрьмы, что крайне редко случалось в те годы. Запрос в Федеральную Службу Безопасности по Ростовской области не дал ничего. Ответ фактически лишь подтвердил истину о «преемственности» кадров этой организации:

«ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

УПРАВЛЕНИЕ

по Ростовской области

17.01.06 г. № 6/9–74

344082, г. Ростов-на-Дону

ул. Б. Садовая, 31

На № 988 от 12.12.2005 г.

Сообщаем, что Управление ФСБ России по Ростовской области и ИЦ при ГУВД Ростовской области сведениями о применении политических репрессий, а также судьбе Горовица Г. С. не располагает.

Начальник отдела подпись В. В. Призов»

И все-таки оказалось, что версия той самой «знакомой» о смерти Григория в Таганроге тоже подтвердилась:

«На Ваш запрос № 971 от 18.10.2005 года городской отдел ЗАГС. Таганрога Ростовской области подтверждает наличие актовой записи о смерти № 149 от 30.06.1946 г. составленную Ленинским ОЗАГС г. Таганрога на Горовица Григория Самойловича, умершего 29 апреля 1946 года в г. Таганроге в возрасте 46 лет

Зам. начальника отдела ЗАГСподпись Н. А. Шпачук

исполнила: подпись».

Видимо, Григория и на этот раз выпустили из тюрьмы, и он умер, находясь на свободе. Трудно сказать, от чего он умер (в выписке из архива указано: «кровоизлияние»), но вполне возможно, что «от тюрьмы».

илл.30 Фото из личного архива Ю. З.

V. Инородцы

(Владимир Горовиц и «еврейский вопрос» в России)

Страницы биографии этой семьи были бы не полными, если не коснуться сложной и больной темы жизни евреев в России.

Киев Владимира Горовица — это один из немногих в огромной Российской империи «музыкальноцентрический» город, бурно развивающийся, привлекательный для инвестиций и, что очень важно, многонациональный. По данным за 1919 год население Киева составляло 544 369 жителей, из которых: 232 149 русских, 136 775 украинцев, 114 524 евреев, 36 828 поляков и 24 369 — других национальностей [13]. Таким образом, евреи составляли одну пятую от общего количества обитателей города, несмотря на множество ограничений, поставленных ранее правительством для проживания в нем. Эти данные, между прочим, свидетельствуют о существенном росте еврейского населения Киева за 10 лет, поскольку известно, что в 1910 году в городе проживало 417 910 жителей, из них евреев — 50 792, то есть — 10,84 % [13].

Конечно, погромы, прокатившиеся по всей стране в первом десятилетии XX в., не могли не оставить след в сознании киевской еврейской интеллигенции, к каковой принадлежала семья Горовицев. Вероятно, они имели определенное отражение и в сознании младшего представителя семьи — Владимира Горовица. Это просматривается в материалах всех упоминавшихся ранее монографий о Горовице, где, рассказывая о своем детстве и юности, пианист непременно подчеркивал определенную «враждебность» своего киевского окружения. Поэтому нам представляется важным проследить общую политику правительства России по отношению к евреям и, в особенности, их положение в Киеве — начиная с их национального и социального «самочувствия» и кончая условиями существования, возможностями получить образование и проч.

В интервью известному американскому журналисту Гарольду Шонбергу Владимир Горовиц, рассказывая о своем детстве, затронул «больную» проблему антисемитизма, характерного, как писал впоследствии в своей книге о великом пианисте, Г. Шонберг особенно для Украины [50, p. 47]. Горовиц вспоминал о гимназии, в которой он учился, отмечая, что в классе было 40–45 учеников, из которых 4–5 — евреев^[93]. В этом интервью Горовиц делает странное, на первый взгляд, признание: «Я входил в этот ценз, и учителя меня очень любили. Я скажу Вам почему. Обычно евреи были лучшими учениками. Они получали все награды, и за это каждый испытывал к ним чувство ненависти (!?), но я никогда не был прилежным. Меня интересовала только музыка. Другими словами, я не был хорошим учеником, игнорировал учебу, и все меня любили за это» [50, p. 47]^[94]. Можно сказать, что тон этого высказывания несколько заискивающий есть одним из проявлений так называемого «вынужденного поведения». Горовиц как будто стесняется своего еврейского происхождения и старается отстраниться, отделить себя от тех «евреев-умников», не выделиться, показаться таким как все. Между тем подобное социальное поведение было довольно характерно для некоторой части российской еврейской интеллигенции, представители которой старательно отгораживались от своих соплеменников, подчеркивая свою «европейскость».

Интересно, что Ванда Горовиц-Тосканини подметила это в характере Самоила Горовица: по свидетельству Г. Шонберга, она считала своего свекра «немного антисемитом» [50, p. 145], а сам Владимир Горовиц, по мысли автора, разделял еврейскую разновидность антисемитизма, то есть «не особенно любил „еврейских евреев“» [50, p. 145]. Это болезненно-острое отношение к своей национальности, принадлежности к особой группе людей, вырабатывалось благодаря прививаемому с детства ощущению враждебности окружающего мира. Более часто такое чувство возникало в тех семьях, которые жили не в окружении своих соотечественников, в каком-нибудь маленьком городке черты оседлости, а вырывались из своей среды, оканчивали высшие учебные заведения и селились в больших городах — но уже не среди своих соотечественников, а скорее по своему профессиональному статусу, в родной по образованию и знаниям, и все же в чем-то чужой для них национальной среде. У этих евреев, которые причисляли себя к «европейской интеллигенции», иногда развивалось даже чувство неприязни к своим соплеменникам, их замкнутому жизненному укладу, суеверию, и, особенно, к их религиозному фанатизму. Такому «еврейскому антисемитизму» способствовала официальная позиция государства, постоянно ущемляющая евреев в правах и благословляя их бесправие перед другими.

Часто одинаково остро критиковались две, казалось бы, диаметрально противоположные тенденции в русском еврействе. Одна из них — естественная для проживающей в чуждой национальной и религиозной среде группе людей — центростремительная. Для этой тенденции характерными были чрезмерная религиозная замкнутость, доходящая порой до полной замены изначальной традиционной религии ее антиподом (так можно трактовать крайнюю степень проявления хасидизма, доходящую до поклонения цадику как Богу)^[95]. Противоположная центробежная тенденция чаще встречалась в молодежной среде. Ее характерными особенностями был, во-первых, атеизм, во-вторых, стремление максимально удалиться от характерных национальных, или приписываемых нации черт [64, c. 260–262]. Для первых — средой обитания были местечки и города Киевской, Черниговской, Черкасской губерний. Для вторых — студенчество крупных городов России.