О, вполне! Вы очень любезны. Еще одна просьба к вам: я

хочу переговорить с представителями всех национальностей ва

шего фронта.

Два часа спустя состоялась встреча французского генерала с делегатами фронтовых национальных организаций. Генерал принимал их по очереди в моем кабинете.

-- Вы поляк? Это хорошо, поляки очень храбрый народ. Ска

жите всем полякам, если мы победим, полякам будет очень хо

рошо, а если Германия победит, полякам будет плохо. Вы должны очень хорошо воевать... Прощайте.

Вы еврей? Это хорошо, евреи очень умный народ. Скажите всем евреям: если мы победим, евреям будет хорошо, а если Германия победит, евреям будет плохо. Вы должны очень хорошо воевать... Прощайте.

Вы латыш?..

Вы грузин?..

Покончив с делегатами, генерал обратился ко мне. Он сиял от сознания исполненного долга:

-- Я им всем сказал. Они хорошо поняли. Они будут теперь

очень хорошо воевать.

Из вежливости я выразил уверенность, что теперь все пойдет на лад.

* * *

7 октября открылся "предпарламент" -- и в тот же день большевики, в знак отказа от сотрудничества с буржуазными партиями, вышли из его состава. В Петрограде создалось следующее положение: Смольный против Мариинского дворца; на одной стороне Совет рабочих и солдатских депутатов, уже превратившийся в послушное орудие большевистского ЦК, на другой стороне --раздираемый спорами, сплетенный из взаимоисключающих друг друга элементов, бессильный, беспомощный Временный совет Российской республики*; вокруг Смольного -- наэлектризованная рабочая толпа и гарнизон, вокруг Мариинского дворца -- пустота всеобщего равнодушия, недоверия.

Не знаю, что делалось в это время в Петрограде для того, чтобы предотвратить катастрофу, навстречу которой летела власть. Все мое внимание было поглощено в эти дни задачей, которую возложило на меня военное министерство. Дело шло о том, чтобы вывести из Петрограда на фронт наиболее беспокойные части гарнизона и заменить их менее разложившимися полками из действующей армии. Задача не представлялась неразрешимой. При всем недоверии окопников к армейским комитетам и комиссарам был один пункт, в котором мы могли рассчитывать на поддержку фронта, -- это в требовании смены и пополнений из тыловых гарнизонов. В частности, к петроградскому гарнизону фронтовики относились с большой подозрительностью, и в самых "большевистских" полках на позициях раздавались угрозы:

-- Мы петроградских штыками в окопы выгоним...

* Официальное название "предпарламента".

Итак, предъявляя петроградским полкам требование о выступлении на позиции, мы могли ссылаться на волю фронта. Это было в известном смысле повторением июльской операции, но только с той разницей, что тогда речь шла о вопросах общегосударственной политики, а теперь дело касалось частного вопроса, в котором интересы фронта сталкивались с интересами тыловых гарнизонов.

На это противоречие интересов мне пришлось опереться еще в сентябре при урегулировании вопроса о воинских частях, расположенных в Финляндии. Здесь в "корниловские дни" произошло избиение офицеров солдатами, и с тех пор установилось состояние почти открытого мятежа: полки не выдавали следственной власти подстрекателей и физических виновников недавних убийств, не признавали командования, выносили резолюции с угрозами по адресу Временного правительства. Этими настроениями войск поспешили воспользоваться финляндские сепаратисты.

По мнению людей, стоявших близко к местным делам, единственным средством спасти положение был вывод из Финляндии стоявшей там дивизии. Но дивизия, получив приказ о выступлении на фронт, отказалась повиноваться. Так как Финляндия официально входила в состав Северного фронта и стоявшие там войска подчинялись в вопросах оперативных псковскому штабу, то вопрос перешел к нам, во фронтовой комиссариат.

Черемисов предпочел умыть руки:

-- Мне на фронте эта дивизия не нужна, -- говорил он, -- выводится она из Финляндии по мотивам политическим, а не стратегическим. С какой стати я буду вмешиваться в это дело?

Но я апеллировал к фронтовикам, получил от них выражение протеста против действий непокорной дивизии, предъявил этой дивизии ультимативное требование с угрозой в случае дальнейшего неповиновения прибегнуть к силе оружия и в конце концов добился того, что полки, терроризировавшие Финляндию, прибыли к нам на фронт.

Правда, для нас эта дивизия, шедшая эшелонами с плакатами "Немедленный мир!", "Мир хижинам, война дворцам!" и т.п., представляла плохую помощь --но в Финляндии, благодаря этой мере, положение несколько прояснилось*.

* На фронте эту дивизию поместили в резерве, в стороне от других частей, так что "воевать" ей не пришлось и на другие полки разлагающего влияния она не оказывала.

Теперь предстояло провести ту же операцию по отношению к петроградским полкам. Так как петроградские части не считались с приказами, исходившими от правительства или от штаба округа, то я настоял, чтобы Черемисов повторил приказ о выступлении на позиции от имени командования фронтом, с ссылкой на стратегическую обстановку. В ответ на этот приказ Петроградский совет постановил отправить на Северный фронт делегацию для ознакомления на месте с положением. Я немедленно телеграфировал в Совет, что жду делегацию в Пскове, где она получит все необходимые справки по интересующим ее вопросам и возможность ознакомиться как с нуждами армии, так и с желаниями солдат-окопников.

17 октября во Пскове, в помещении комиссариата, состоялась встреча петроградских делегатов с представителями армий Северного фронта. Делегация оказалась многолюдная -- человек 50, если не больше, -- солдаты, матросы, рабочие. Черемисов представил собранию доклад о положении, сложившемся на фронте в результате падения Риги и последних операций противника в Ре-вельском районе. Говорил он с явной неохотой, вяло, подчеркивая своими манерами, что его, мол, совершенно не интересует, прибудут ли на фронт петроградские полки или нет, и он не знает, зачем втягивают его в это дело. Но, отвечая на мои вопросы, он подтвердил, что фронту необходимы подкрепления, что части, расположенные в Петрограде и в ближайших окрестностях столицы, в случае прорыва фронта абсолютно ничего не смогут сделать для обороны, что для защиты Петрограда они должны заблаговременно выступить на позиции.

Тогда я перевел на политический язык технические справки, данные главнокомандующим, и предложил петроградским делегатам подтвердить перед представителями фронтовиков, что они поняли серьезность положения и безотлагательно исполнят приказ о выводе полков.

Полились речи -- нужно думать не о том, чтобы гнать в окопы новые дивизии, а о том, чтобы дать возможность всем солдатам-окопникам вернуться домой. Ради этих речей и прибыла к нам на фронт советская делегация. Но петроградцы не учли настроений окопников. На позициях подобные речи раздавались с утра до вечера и вызывали всеобщее сочувствие. Но когда окопники услышали, что требование немедленного мира приводится тыловиками в оправдание того, что они сидят в своих теплых казармах да "лущат семечки", в то время как другие четвертый год в окопах "вшей кормят", их взорвало, и они принялись на чем

свет стоит честить петроградцев. Опираясь на речи солдат-фронтовиков, я поставил представителям Петроградского совета три вопроса:

"1) признают ли они, что дело защиты Петрограда является лишь частицей общего дела защиты фронта и ни в коем случае не может быть выделено; 2) признают ли они, что петроградский гарнизон является лишь частицей революционной армии и обязан делить с ней все труды и лишения; 3) принимают ли они на себя обязательство добиться от петроградского гарнизона добровольного выполнения требований действующей армии о помощи или готовы своим отказом бросить вызов фронту?"

Делегаты уклонились от ответа, сославшись на отсутствие необходимых полномочий, и просили разрешения проехать на позиции. Собственно, они могли это сделать, и не спрашивая разрешения. Мне оставалось лишь, давая согласие на объезд ими окопов, поставить условием, чтобы для этой цели была выделена небольшая группа, человек в 10--12. Условие было принято, и на этом совещание закрылось.