Но Донат-то укатил-то ли прямо навстречу русским, то ли мимо них стороной, почем знать.

- А Донат удрал? - спросил я Амелию.

При этом имени она вздрогнула и вся подобралась. Видно было. что теперь она уже раскаивалась в своей болтливости.

И молча перевела глаза на потолок. В гостиной послышались чьи-то шаги. От одного их звука Амелия сразу осунулась и погасла.

Кажется, он вернулся, - едва слышно выдохнула она. Вскоре ее позвали.

Она понуро кивнула мне.

- Теперь мы в его власти. - только и сказала она.

Потом встала и заперла меня снаружи, то есть как бы посадила меня под арест-за то, что слишком много знал об их семье.

5

Когда она вернулась с хлебом и колбасой, я уже спал. Колбаса была домашнего копчения, нежно-розовая, с тонким ободком жира иод шкуркой-я ел такую лишь два раза в жизни. В первый раз, когда я перелопачивал картошку в погребе винокурни, Лобиг дал мне за работу ломоть хлеба и кусок этой колбасы: я пришел в такой восторг, что денег и не потребовал. В другой раз соседка дала матери ломоть хлеба с такой колбасой, и та, конечно, поделилась со мной. А теперь мне, мне одному, предназначался здоровенный кусок в полфунта весом - а я-то трачу время на сон! Любой, кому довелось бы поглядеть, как я на нее набросился, от души порадовался бы за меня. Любой, но не Амелия.

- Боже мой, как ты лопаешь!

- Ничего ты в этом не смыслишь, - буркнул я, а потом, набив полный рот и энергично двигая челюстями, добавил: - Значит, он опять тут.

- Прекрати!

Она сосала кончик большого пальца и напряженно думала. Обстановка в корне изменилась.

Потом она начала рассказывать:

- Он добрался до города и все получил. - Она имела в виду бумаги. Начальник земельного управления был давнишним другом их семьи.

- Ну и отчаянная же голова, - удивился я. - Значит, так по полевым дорогам и дул до самого города.

А танки, очевидно, и районный городок проскочили с ходу, держа курс на Берлин.

и чиновники земельно!о управления попрежнему сидели за столами и оформляли бумаги.

- Да, теперь мы в его власти, повторила Амелия.

Я ничего не понял.

И ей пришлось мне объяснить, как обстояли дела "наверху". Донат, мол. вернулся как- "принц, разгадавший все три загадки". Мать рывком выхватила бумаги у него из рук, и Донат даже хмыкнул от удовольствия, как будто это к нему, а не к бумагам она бросилась. А потом обвел взглядом комнату с таким видом, словно теперь имел право взять себе все, что придется ему по вкусу.

Как Амелия рассказывала! С каким убийственным юмором! И с каким неприкрытым страхом.

- Мама говорит, что мы должны век за него бога молить.

Когда Донат наконец оставил их одних, мать прилегла. В последнее время она вообще прихварывала. От любого волнения ноги ее отекали. Перехватив враждебный взгляд, которым Амелия проводила Доната, она бросила в лицо дочери непривычно резким гоном:

- Не доверяешь ему, вот и присмотрись поближе к его делам. Завтра же утром отправляйся в контору.

Сказано было всерьез.

- У нее всегда гак: сгоряча вобьет себе что-нибудь в голову и упрямо стоит на своем, что бы ни случилось.

- Не к делам его надо вам присмотреться, а к сапогам - язвительно вставил я.

Вот до чего дошло: я уже давал им советы! Я рассказал Амелии, откуда взялись его новые роскошные сапожки, напомнил о добрых духах, работавших на нашего "бога". который теперь командовал "обороной". Амелия быстро сообразила, что к чему. Значит -о боже! -не юлько они с матерью оказались у него в руках!

- Так ведь он...

Но только она открыла рот, чтобы сказать наконец вслух, кем, в сущности, стал он для Хоенгёрзе, как дверь подвала распахнулась и в проеме появился Донат.

Словно нутром чуял, что самое время. Зачем он сюда спустился, было неясно.

Может, за метлой из кладовки, где лежал мой карабин. Мы с Амелией, словно опытные вояки, как по команде разом и без единого шороха - вжались в пол. А Донат двинулся по проходу. Он не просто шел, нет, он заглядывал во все двери - он искал.

И в каждом помещении придирчиво оглядывал все углы и закоулки. Даже в садовый инвентарь сунул свой нос. Но глаза еще не привыкли к темноте, и он нас не заметил.

Когда он ушел и опасность миновала, я увидел, что на Амелии лица нет.

- Послушай, Амелия, - ласково сказал я. - Нам лучше отсюда убраться.

Этот совет дала мне еще Дорле.

- Да, выдохнула Амелия с явным облегчением. - Лучше убраться. - Но тут же забеспокоилась: - Только как это сделать?

- Завтра утром придет узкоколейка, - ответил я.

6

Когда любовь, как говорят высоким стилем, стремится к зениту, она ищет укромный уюлок. По возможности укрыгый от взглядов врагов, откуда бы они ни пожаловали.

Как выяснилось в ходе событий, для нас с Амелией самым надежным в этот день оказался клочок земли где-то между деревней и шоссе, неподалеку от проселка, обсаженного вишневыми деревьями. Точнее, возле сарайчика одного из арендаторов.

С собой мы прихватили рюкзак, набитый хлебом и копченой колбасой, три одеяла и "Антологию немецкой поэзии" 1905 года издания, составленную неким Фердинандом Авенариусом [Фердинанд Авенариус (1856-1923) немецкий писатель и издатель. "Антология немецкой поэзии" впервые издана в 1902 голу. - Здесь и далее примечания переводчика.] "ревнителем чистоты искусств". В ней были собраны стихи разных полов о весне, о луне и любовной тоске.

Кто о чем.

Поезд и впрямь пришел. Причем именно около девяти часов, как и предсказывала Пышечка. После пятидневного перерыва в это утро вдруг опять пришел. И знали об этом лишь очень немногие, как оказалось.

Он пришел с востока, но, поскольку рельсы, соединяя отдаленные деревушки, петляли вдалеке от шоссе, нигде с ним не соприкасаясь, избежал встречи с нескончаемо тянувшимися колоннами танков.

В то ясное утро поезд узкоколейки бодро описал последнюю дугу за орошаемым полем и двинулся прямо на нас. Мы сидели наготове в картофельном погребе винокурни. Прыжок на ходу в один из вагонов-и ту-ту на запад, через Шлему, Зиден и Циллихендорф, туда, где танков наверняка еще не видали и где Донату нас нипочем не достать.

С матерью я попрощался, и прощание наше прошло довольно весело.