Я взял ее руки в свои.
- Это мы в твоей комнате сейчас были?
Она кивнула, и было видно, что она не меньше моего рада. В ее комнате мы не пробыли и минуты, так только-шмыгнули в дверь, и все, но тем не менее я в первыйи последний! - раз увидел своими глазами ее комнату. Увидел и зеркало в белой раме, и стены, оклеенные полосатыми обоями, и медный подсвечник на комоде, и небрежно брошенное на постель платье, и глобус в углу, и картину маслом - светлая женская головка - над полкой с китами, никак не меньше десяти...
Я стал перечислять все это, и она испуганно всплеснула руками.
- Негодяй, да ты никак в окно подсматривал?
Я отрицательно мотнул говолой.
- Так когда же ты успел столько всего разглядеть? Было темно, да мы и...
Вот-вот, когда же! Именно в тот раз я понял, что не столь важно, сколько времени проведешь в каком-нибудь месте. Мелочи, подмеченные краем глаза, отпечатываются в памяти подчас сильнее, чем пышные торжества или затяжные войны.
И могут в чьей-то жизни оставить не менее заметный след.
Комната Амелии: эта картина на стенеженское лицо с ослепительно белой кожей и грустными глазами, затененными нолями шляпы: и это платье, брошенное поперек кровати, рукавами вниз. Вот. значит, где она росла, подумал я. и ждала, когда я приду.
4
- Куда вы собирались ехать?
Мне вновь вспомнилась блаженная улыбка на се лице и мя1кие подушки, брошенные на сиденье коляски, - явно для далекой поездки. Ну и конечно же. Донат-как он в новых мягких сапожках пружинисто вспрыгнул на козлы.
Ах, ты об этом... Да так эскапада. - Амелия не сразу сообразила, о чем речь.
То, что я принял за бегство и мужественное прощание навеки, на самом деле оказалось какой-то "эскападой". Я такого слова не знал. Но звучало оно вполне мило и безобидно.
Наверное, вид у меня был до тою растерянный, что Амелия звонко рассмеялась.
Ничего, мол, загадочного тут нет: это все из-за отца.
- Он в Берлине и сюда больше не приедет.
Амелия виновато пожала плечами, как если бы обещала познакомить нас и вот теперь не сможет выполнить обещанное.
Я видел главу семейства фон Камеке всего два раза в жизни. Сначала в тот вечер, когда он вьттпсл на веранду вместе с Амелией и расписывал ей ужасы "нервной обстановки" в Берлине, а потом-когда в связи с русскими письмами нагрянуло гестапо.
Но оба раза издалека. Всех нас тогда поразило : он как бы вовсе не рассердился на Доната.
- Знаешь, он просто боготворит энергичных людей. Наверное, потому, что сам никогда энергией не отличался.
Говоря о нем. Амелия улыбалась смущенно и ласково. Она явно любила отца.
- Ну ладно, ладно. - Мне не хотелось лезть ей в душу. Постараюсь сам выяснить, что такое "эскапада".
Почему это тут так жарко, черт побери - спросил я, чтобы переменить тему.
А дотронувшись до труб, проложенных вдоль стен, едва не обжегся и отдернул руку.
- Мама сжигает книги.
- Все?
- Нет, не все.
Я и понятия не имел, сколько у них может быть книг. Но в тот день все время так получалось, что я невольно совал нос в их семейные дела. Простой батрак инстинктивно чует, что от господских дел лучше держаться подальше. Чем дальше, тем спокойнее!
Но Амелия сказала:
- Мы условились встретиться с отцом в Марке, возле земельного управления.
Я не тянул ее за язык. Ей самой почемуто хотелось все мне рассказать. В том числе и про встречу у земельного управления.
- Чтобы там с ним попрощаться, - добавила она.
Вот оно что.
Я упорно молчал.
А она как ни в чем не бывало продолжала:
- Одна из дочерей Сименса-очень энергичная особа, ну, в общем, сам понимаешь.
Она-то в свое время и выжила нас из Берлина. Мы ей не особенно мешали, но без нас дела у них быстрее пошли на лад.
Оно, конечно... Теперь мне стоило больших усилий делать вид, будто меня все это интересует.
- Понятно, понятно. - вставлял я то и дело.
Ну вот, отец, значит, жил теперь там, в Берлине, и по-прежнему был влюблен в свою энергичную молодую жену, а та в свою очередь...
- Папа ведь очень интересный человек.
Понятно, понятно.
Я был в таком же глупом положении, как Паулина Иоль, которая не хотела осрамиться перед богатой родственницей из Гамбурга. "До свинянья, Паулина!" сказала ей старушка на прощанье, видимо, уже в предотъездной спешке. - "Понятно, понятно!" - не к месту залилась радостным смехом Паулина, истолковавшая тетушкины слова по-своему.
В общем, насколько я уловил, папаша ее навострил лыжи. Но при этом решил, что уж если он бросил мать своей дочери в деревне. то поместье должно остаться за ней.
А для этого нужно просто переписать его на имя бывшей жены. За все в жизни приходится так или иначе платить, сказал он себе.
- Иначе он испытывал бы укоры совести.
понимаешь? - заключила Амелия.
- Понятно, понятно.
Уж как- она старалась представить своего папочку в лучшем свете! Какой ужас, подумать только - он испытывал бы укоры совести! А этот фрукт фон Камеке-чем меньше заботился о других, тем больше они его уважали. Амелия открыла мне, что он велел составить "примирительное соглашение" и условился встретиться с бывшей женой и дочерью возле земельного управления. Ну и что же делают брошенные им дамы в этой ситуации? Радостно улыбаются и собираются в дорогу. Не слышат, даже краем уха не слышат приближающейся с каждым часом орудийной канонады, начисто забывают об ужасном конце войны, а просто выходят из дверей и оглядываются, ища глазами коляску. И все-все могут своими глазами убедиться: Карла фон Камеке не брошенная жена, а без пяти минут полноправная хозяйка имения. Причем ей предстоит не только формально вступить в права владения, но и лицезреть своего бывшего супруга. беседовать с ним и вообще побыть в его обществе. Шутка ли!
И вот уже Донат натягивает новые мягкие сапожки и велит запря1ать-н он нынче рад, и он нынче дрожит от нетерпения.
Самый лучший управляющий - нуль без палочки. если нет настоящего хозяина.
И я. увидевший во всем этом бегство и прощание навеки, на самом деле присутствовал при передаче власти! Вот как можно обмануться.
Но русские смещали им все карты. Те самые танки. И старшая фон Камеке вышла из коляски и вернулась в замок. А неудавшийся план быстренько приобрел благозвучное название "эскапада".
