Леонид Михелев
Юрий Сонин
Пролог
«Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь».
Из песни
По правилам общественной морали,
Что свыше на скрижалях нам даны,
Мужья и жёны в счастье и печали
Обязаны друг другу быть верны.
Однако, от общественной морали
Житейские дороги далеки,
И правила, что нам предначертали,
Для человека, ох как нелегки!
Но к делу! Вот история простая
О том, как проживал в СССР
Один хороший, скромный инженер,
Трудясь, любя, надеясь и мечтая;
О том, как пережил он катаклизм,
Могучую державу разваливший,
И плавно перешёл в капитализм,
Но в нём увяз непонятый и лишний.
Однако, не подумайте, друзья,
Что этот парень копия моя,
Хоть мы не раз встречались в этой жизни
На пажитях разрушенной Отчизны –
В Одессе, Сочи, Риге и Москве
И жили рядом в маленькой Литве.
Но есть, конечно, общие моменты.
Что делать? Все мы совинтеллигенты!
Живём и можем непонятно как:
Ни пенсии нормальной, ни работы.
И хлеб насущный – главная забота.
Но где же Сонин? Что он за чудак?
И как понять намёк насчёт морали
И правил, нанесённых на скрижали?
Читатель, стоп! Не будем торопиться!
Во всяком деле нужен строгий план.
Садись удобно. Перестань сердиться.
И с Богом! Начинаем наш роман.
Глава первая
Свободный человек! Недаром ты влюблён
в могучий океан: души твоей безбрежной
он зеркало. Как ты в движенье вечном он.
Не меньше горечи в душе твоей мятежной.
Шарль Бодлер
1
Аэропорт. Людской толпы бурленье.
Прощанья, встречи, вылеты, прилёты.
И, презирая страхи и сомненья,
Уходят гордо в небо самолёты.
Народ жуёт, целуется, рыдает,
Болтает, курит, ловит объявленья.
Здесь вся и всё полёта ожидает.
Здесь всё и вся – надежда и волненье.
Сигнал. Объявлен вылет. На посадку
«Одесса-Вильнюс» ринулась лавина:
Спешат, глаза горят, намокли спины,
Дежурный тщетно требует порядка.
Его не слышат. Очередь змеится,
И каждый хочет первым очутиться.
2
Но вот народ построился, сомкнулся
И, как живая дань «Аэрофлоту»,
Зашаркав башмаками, потянулся
В отверстые магнитные ворота.
И лишь тогда, взглянув поверх газеты
На очередь, на степень продвиженья,
Мужчина средних лет явился свету
И подключился к общему движенью.
На нём костюм спортивного покроя,
Распахнут ворот, галстук сдвинут – лето,
Легко ступают ноги в сандалетах,
А «дипломатик» весь багаж героя.
И тут совсем не нужен Холмс и Пронин:
Любой поймёт, что это Юрий Сонин.
3
Он СНС в солидном институте.
Дела ведёт с уменьем и сноровкой.
В работе добирается до сути.
И вот сейчас летит в командировку.
По правде говоря, поездка эта
К науке не имеет отношенья,
А наш герой давно кружит по свету,
Упорно ищет место преткновенья.
Всё дело в том, что город, милый в прошлом,
Настолько стал для Сонина постылым,
Настолько грязным, серым и унылым,
Что жить ему в Одессе невозможно.
Вот он и смотрит города большие
Прибалтики, Кавказа и России.
4
Покуда Сонин дремлет в самолёте,
На тысячах семи-восьми, не ниже,
Его на час оставим мы в полёте,
И вас я познакомлю с ним поближе.
Родился Юра Сонин на Канатной
В холодной, голодающей Одессе.
(Факт появленья парня, вероятно,
Не отмечался в большевистской прессе).
В конце тридцатых – детский садик, скрипка,
Забота папы, бабушки и мамы.
И первый класс, и «Маша мыла рамы»,
И первая девчоночья улыбка,
И солнечное море на Фонтанах,
И розовая пена на каштанах.
5
Как хороша была тогда Одесса!
Придумать город краше – невозможно!
Беспечна, как шалунья-поэтесса,
Что к морю подошла неосторожно.
И вмиг обдало туфельки и платье
Прихлынувшей волною бирюзовой.
Она смеётся, не велит мешать ей,
И смело к морю подступает снова,
Стрелой летит по берегу, вдоль моря,
И песни озорные распевает,
Танцует, шутит, будто и не знает
Ни войн, ни бед, ни голода, ни горя.
Такой уж у неё характер странный,
Богами древними и синим морем данный!
6
А летним утром сонная прохлада
Ещё таится во дворах-ущельях,
Но тишину, что слаще лимонада,
На части рвёт торговое веселье:
«Ножи точить!», «Паяем-починяем!»,
«Стеклить, стеклим, остекливаем рамы!»,
«Старьё, бутылки, кости принимаем!» –
Былые голоса Одессы-мамы.
«Черешня, вишня!», «Рыба, рыба, рыбка!»,
«Берите, дамы, даром абрикосы!» –
Поёт хохлушка – золотые косы.
И день вступает во дворы с улыбкой.
Но вот затишье, а затем – извольте –
Цыган на скрипке режет чардаш Монти!
7
Уж вечер лёгкой шалью ниспадает
На улицы, проспекты и бульвары.
Последний луч за горизонтом тает,
И ночь тотчас свои наводит чары.
В небесных звёзднобархатных глубинах
Укрылась ночь в торжественную тогу.
И волны на своих могучих спинах
Ведут на берег лунную дорогу.
В порту уснули странники морские,
Надёжно пришвартованы к причалам.
Им снится море, словно детям малым,
И страсти не волнуют их людские.
В депо ушли последние трамваи.
Затих усталый город, засыпает…
8
Безоблачным недолго было детство.
Война смела привычные устои.
Эвакуация, а проще – бегство –
И в прошлом время мира золотое.
Вагоны, пересадки и теплушки.
Две женщины и с ними мальчик Юра.
Бомбёжка в поле, у лесной опушки.
Соседи перепуганы и хмуры.
Развеяны, проедены вещички,
Не пахнет ненавистной прежде манной,
Узлы с тряпьём сменили чемоданы
И бабушка дрожит над каждой спичкой.
Кончалось лето, и война помалу
Одесских беглецов несла к Уралу.
9
В дороге Юре было интересно:
Движенье, люди, много ребятишек.
И целый мир – большой и неизвестный,
Теперь он постигает не из книжек.
Вот мама на коротких полустанках,
Отстать рискуя, воду добывает.
А в битвах искорёженные танки
Куда-то на платформах отправляют.
И все за хлеб, за рыбу, за картошку
Дают часы, одежду, украшенья.
И после каждого столпотворенья
Становится просторней понемножку.
И вновь плывут поля под небом ясным.
И так земля огромна и прекрасна!
10
К зиме Челябинск встретил одесситов.
Цеха на территории тюремной.
Жильё – барак. Не счесть антисемитов.
И мир такой холодный и враждебный.
Пришли станки с одесского завода
И женщины посменно, в три бригады,
Уходят за тюремные ворота
Точить для фронта мины и снаряды.
И мама Юрина со всеми вместе.
Её дружок единственный и верный
Обшарпанный станочек револьверный
Всегда встречает на рабочем месте.
Урчит довольно: «Вот моя подружка!»
И синей лентой стружка, стружка, стружка…
11
В морозной мгле Челябинск развернулся:
Столбы дымов, заводы и заводы,
Миасс замёрзшей лентой протянулся,
Как дар уральской матери-Природы.
Вдоль берегов жилища человечьи –
Домишки серые – не криво и не прямо.
Уныло смотрит хмурое Заречье.
Челяба по-татарски значит – яма.
Приют невольный каторжан советских,
Всё больше осуждённых уголовных,
Живущих тихо, на правах условных,
Жестоких и безграмотных по-детски.
Заречье с городом бывало билось тупо,
