Ярким тому примером служит статья «Посвятительное» («Dédicatoire») в «Словаре» Фюретьера. Дав определение этому слову («Dédicatoire: употребляется лишь в выражении „Посвятительное послание“, что означает „послание, содержащее посвящение“»), он приводит три примера его употребления: «Сумма посвятительная, или Трактат о Посвящениях есть сатира против фальшивых Меценатов, включенная в „Мещанский роман“ [аллюзия на вымышленное пародийное произведение, содержание которого Фюретьер изложил в своем „Мещанском романе“, напечатанном в 1666 году]. Говорят, что Ариосто и Тассо были весьма неудачливы в посвятительных посланиях. Теодор де Газа, составив для Аристотелевой книги о природе животных посвятительное послание папе Сиксту IV, вместо награды получил лишь возмещение стоимости переплета». Еще более резкая критика звучит в названиях глав четырех томов «Суммы посвятительной» — труда, якобы найденного в библиотеке писателя Митофилакта, скончавшегося в крайней нужде. Законы посвящения здесь иронически снижены: «О том, что безудержные славословия суть сущности посланий посвятительных. С опытным подтверждением того, что фимиам наиболее дурманящий есть и самый лучший, вопреки мнению врачей-москательщиков» (том IV, глава 2); или же: «О том, должен ли автор, наградивший Мецената своего божественностью либо бессмертием, быть оплачен вдвое против того, кто назовет его всего лишь полубогом, ангелом или героем» (том IV, глава 7). Скупость меценатов комически разоблачается: «Весьма правдивый парадокс о том, что наибогатейшие сеньоры суть не лучшие Меценаты. Где трактуется о внезапном параличе, каковому подвержены люди знатные и каковой поражает длани их, когда заходит дело о деньгах» (том II, глава II). Отсюда безапелляционное заключение, не обходящее стороной и посвящения книг самому государю: «Является ли посвящение совершенно необходимым для книги? Вопрос, разрешаемый в пользу отрицательного ответа, вопреки мнению многих авторов древних и современных» (том I, глава 2)[146].

Однако в посвящении книги государю не следует видеть только орудие асимметричного обмена между тем, кто подносит некое творение, и тем, кто в ответ через известный промежуток времени щедро дарует свое покровительство. Оно выступает также неким образом, фигурой, позволяющей государю узреть самого себя во славе — как изначального вдохновителя, первичного автора поднесенной ему книги. Писатель или ученый вручает ему произведение, которое на самом деле как бы является его собственным. В этом предельном фигуральном воплощении всевластия король становится поэтом или ученым, а его библиотека делается чем-то большим, чем просто сокровищницей, сберегающей книжные богатства, или собранием книг, полезным для широкой публики, или же, наконец, источником личных удовольствий монарха. Она превращается в зеркало, отражающее абсолютное всевластие государя.

Мечта о библиотеке, которая бы вобрала в себя все накопленные знания, все когда-либо написанные книги, в разных обличьях проходит через всю историю западной цивилизации. Она легла в основу обширных «книжных собраний», созданных государями, церквами или частными лицами; ею оправдывали упорные поиски редких книг, утерянных изданий, исчезнувших текстов; она направляла усилия архитекторов, стремившихся возвести здания, способные принять в свои хранилища всю память мира.

В 1785 году Этьен-Луи Булле предлагает план реконструкции Королевской библиотеки[147]. Главная идея архитектора состоит в том, чтобы перекрыть гигантским цилиндрическим сводом длинный внутренний двор (100x30 метров), вокруг которого расположены уже существующие здания, тем самым превратив его в самый большой в Европе читальный зал. По бокам этой «громадной базилики», освещаемой через специальное отверстие в своде, находятся четыре яруса книжных полок. Они служат цоколем сплошной колоннады, которая на повороте, в обоих концах зала, образует со сводом «подобие триумфальных арок, где можно установить две аллегорические статуи». Книги находятся в пределах досягаемости читателей, прохаживающихся перед полками, а их выдача обеспечивается с помощью настоящего человеческого конвейера: «люди, расставленные на разных уровнях, передают сочинения из рук в руки».

К «Мемуару» с описанием проекта и к макету, дающему о нем наглядное представление, Булле прилагает его изображение в перспективе, где нарисованы крошечные читатели (не слишком, впро-чем, многочисленные: невооруженным глазом можно различить сорок четыре человека), облаченные в римские тоги. Они прогуливаются среди книг, останавливаются, чтобы почитать одну из них, или же собираются вокруг редких столов, расставленных в зале. Мораль ясна: пространство чтения в форме базилики наделяется сакральностью, утраченной церковными зданиями; ученые занятия подобны путешествию по миру книг, в котором ритмично чередуются ходьба и остановки, чтение в одиночестве и ученая беседа.

Булле признает, что образцом для его рисунка послужила «Афинская школа» Рафаэля. Однако два этих изображения сильно отличаются друг от друга. На фреске в станца делла Сеньятура книг очень мало, и чаще всего книгу держит в руках тот, кто ее пишет или переписывает; на рисунке Булле, напротив, тысячи сочинений из Королевской библиотеки образуют хранилище накопленного универсального знания. Поэтому в центре перспективы находится уже не открытый портик, не человек, не творящее слово — слово Платона и Аристотеля, окруженных учениками, — но врата в библиотеку, обозначающие границу между миром простецов и невежд и миром избранников знания, а также аллегорическая статуя в античном духе, символ того наследия, которое нужно собирать и которым следует овладеть, чтобы сделать возможным появление новых идей.

Однако задача собрать в одном месте все письменное наследие человечества оказывается невыполнимой. Книгопечатание, постоянно увеличивая число новых заглавий и изданий, уничтожило всякую надежду на исчерпывающую полноту. Поэтому проблема отбора неизбежно встает даже перед теми, кто полагает, что библиотека должна иметь энциклопедический охват. Например, перед Габриелем Ноде, который в 1627 году адресует Анри де Месму, президенту Парижского парламента и страстному книголюбу, свое «Наставление в обустройстве библиотеки»[148]. Отвергая модель кабинета-читальни с небольшим числом редкостных или избранных книг, предназначенных только для услады своего владельца, Ноде отстаивает идею обширной библиотеки: «Много полезнее и необходимее иметь, к примеру, большое число книг в добротных обычных переплетах, нежели заполнить одну лишь маленькую комнатку или кабинет книгами отмытыми, позолоченными, переметенными и изукрашенными с изысканностью, роскошью и излишествами»[149]. Библиотеку возводят не ради эгоистических утех, но потому, что «нет более достойного и верного способа стяжать себе великую славу у всех народов, нежели возводить прекрасные и великолепные Библиотеки, дабы затем отдавать и предназначать их для общего пользования»[150]. У подобной задачи есть непременный коррелят: «А потому я считаю и буду считать впредь, что подобает собирать для этой цели всякого рода Книги (с некоторыми, однако, предосторожностями, о которых скажу позднее), ибо Библиотека, устроенная для общего пользования, должна быть универсальной, а таковой она может быть, только если содержит всех главных Авторов, писавших на самые разные частные темы»[151].

В идеале библиотека должна состоять из «бесконечного множества добрых, известных и выдающихся сочинений», но ей приходится умерять свои притязания и отбирать нужные книги: «Однако ж, дабы не оставлять это бесчисленное количество книг без всякого определения и не отнимать у людей интересующихся надежды на исполнение и завершение сего прекрасного начинания, полагаю я, что уместно поступать наподобие Врачей, каковые, прописывая лекарства, назначают количество их, исходя из качества, и скажу, что следует собрать без изъятия все книги, какие обладают достоинствами и условиями, необходимыми для помещения их в Библиотеку»[152]. Таким образом, «Наставление» Ноде имеет целью помочь коллекционеру произвести необходимый отбор и принять подобающие «предосторожности», поскольку в нем указаны все авторы и сочинения, без которых нельзя обойтись при составлении библиотеки.