Потом, как бы меняя тему разговора, взял лежащую перед собой гроздь ягод и, попробовав их, заметил:

– Дивно сладкие плоды. Что ты с ними делаешь?

– Сушу, – ответил Икарий. – Это ведь не ягоды Афины, ни на что другое они не годятся.

– Ошибаешься, дружище. Я покажу тебе, что можно из них сделать, и эта наука станет моим обещанным тебе даром. У тебя есть давильня?

– Да, я давлю в ней маслины.

– Проводи меня к ней и захвати с собой три большие бочки. Ты же, девушка, принеси нам туда самые крупные грозди. Давайте-ка займемся делом.

Когда они управились с работой, уже наступил вечер. Бочки, наполненные сладким соком, поставили на сухом открытом месте, где Эразин своими разливами намыл песчаный вал. По указанию гостя сосуды с соком закопали в песок; когда все было закончено, гость поднялся на гребень песчаного вала – Икарий с Эригоной поняли, что он собирается сказать им что-то очень важное. Настала торжественная тишина.

– Я стою на могиле, – тихо молвил он. – Мы погребли в ней сочные осенние плоды, где они проведут всю зиму. Но будьте уверены: когда сквозь зимний панцирь земля почувствует ласку молодого солнца, она вернет вам то, что вы ей доверили, но вернет в преображенной и одухотворенной форме. Глубокая мысль содержится, друзья мои, в том, что я сказал. И ваши тела окажутся когда-нибудь в материнском лоне земли, и вам суждено воскреснуть к новой жизни в преображенной и одухотворенной форме. Передавайте мои слова всем, дорогие мои, поймет их тот, кто способен будет понять. А поняв – уверовать. Уверовавши же, познает мои тайны и найдет спасение. Вам, однако, я поручаю иную науку. Запомните, запомните, дорогие мои: воскресший воскрешает. Воскресший сок этих ягод вы будете отныне называть вином, а плоды – виноградом, как и саму лозу. Имена эти даю вам для всех народов и на все времена. И как только младенец заиграет в лоне Матери-Земли, отворите ее и пейте его кровь. Ибо кровь эта станет эликсиром воскресения и бессмертия. Но узнайте также, как надлежит его пить, чтобы не стал он для вас напитком смерти и проклятия. Помните, что совершенство содержится в числе три: на одну меру вина, мои дорогие, три меры воды. Вот сочетание, которое я вам устанавливаю. Такого разбавленного водой вина, после того как отзвучит праздничный пеан, вы можете выпить три кубка. Три, не больше! Первый – в честь Зевса Олимпийского; ибо от него идет всякое начало. Ему возлейте несколько капель, а потом пейте сами. Второй – в честь героев и душ умерших, им тоже пожертвуйте несколько капель. Будет это кубок воскресения, ибо, повторяю: воскресший – воскрешает. Тем, кто молод, этот кубок не нужен – для тебя, Эригона, и одного будет достаточно. Но тому, кто много пережил, многих потерял, второй кубок вернет его прошлое. Третий же – в честь Зевса Спасителя, ибо с Зевсом начинает и с ним же заканчивает все дела тот, у кого есть разум. После этого отправляйтесь отдыхать, и сон ваш будет легок, а сновидения радостными. К четвертому же кубку – не прикасайтесь, ибо, – закончил он громовым голосом: – Четвертый кубок – это Кубок Обиды!

Гость замолчал.

С восторгом и страхом смотрели на него, стоящего на возвышении под усеянным звездами небесным сводом, Икарий и Эригона. Все трое долго молчали. Наконец Икарий, желая выслушать дальнейшие указания гостя, несмело прервал торжественную тишину:

– Верю, гость мой, что не без воли богов навестил ты нашу страну. Но не будешь ли ты любезен рассказать, кто ты, откуда явился и почему именно нам решил передать свою науку?

Гость указал рукой на ту часть небосклона, где сияло созвездие Большой Медведицы.

– Родина моя там, – сказал, – в краю скованных льдом рек и шумящих боров. Нога ваша еще не ступала на землю той страны. Но скоро эллины ее для себя откроют. Вместе с дарами Деметры принесут они туда и мой дар. Но не к добру они достанутся тамошним народам. Ибо страна Большой Медведицы это край дикой необузданной воли. Не зная олимпийских богов и небесной Правды, храня свои непоколебимые обычаи, эти слепцы осмеливаются даже дары Деметры тратить впустую, святотатственно добывая из них подобие моего дара. И, ясное дело, не отказывают себе в Кубке Обиды: сын может глумиться над прахом старого отца, а мать – продать свою молодую дочь. И отобрано будет у них то добро, которым они не могли распорядиться с толком.

Затем гость направил руку к противоположной стороне небосвода, где восходил горящий пламенем Орион.

– А там, – продолжал он, – лежит страна обожженных солнцем гор и летучих песков; в подражание самому Ориону, этому алчному и похотливому охотнику, и страна его это край безудержной похоти. И ему не на пользу пойдет мой дар; мудрым будет тот законодатель, который запретит его полностью и навсегда. Вы же, эллины, счастливы потому, что живете посредине между тем и другим народом. Страна ваша – это край разума и умеренности. Поэтому именно вам приношу я свой дар радости и воскресения. Если же спросят вас, кто был вашим гостем, скажите, что был это Дионис, сын Зевса и Семелы.

Через минуту плащ с фалдами и длинная борода пришельца растворились в синей ночи: в свете восходящего месяца перед отцом и дочерью предстал юноша божественной красоты с глубокими темными очами и румянцем на лице. Не успели они опомниться от изумления, как он приложил руку к устам и звонко выкрикнул:

– И-о! И-о!

Все вокруг ожило.

– И-о! И-о! – прозвучало в ответ.

– Эвоэ, Вакх! Вперед, вакханки! Вперед, вакханки! В горы, в горы! Эвоэ!

Замелькали факелы среди вязов на северном склоне, среди маслин на южном, в олеандровых зарослях на Эразине. Зароились дивные фигуры: юноши в козьих шкурах, девушки в оленьих, наброшенных на плечи и стянутых змеиным поясом. Все кружились, плясали под оглушительную музыку, в которой трели флейт сплетались с грохотом бубнов и звоном меди. Все ближе, ближе подступала обезумевшая толпа, песчаный вал был окружен уже ею со всех сторон.

Икарий и Эригона стояли как зачарованные, не понимая, что с ними происходит. Уже не только люди кружились в танце – плясали горы, деревья на горах и звезды на небе; все сплелось в головокружительном хороводе; казалось, по всему свету разливается неудержимой волной этот дивный, неумолкающий оглушительный клич:

– Эвоэ!

Все выше и выше вздымалась волна. И вот среди толпы юношей и девушек появилась повозка, запряженная какими-то невиданными дикими зверями. Сидела на ней госпожа царственного величия и дивной красоты. Повозка направилась прямо к песчаному валу.

– Сюда, сын мой! Ко мне!

Дионис занял место рядом с той, которая его позвала, и милостиво попрощался с Икарием и Эригоной, помахав им рукой. Затем повозка двинулась в сторону Пентеликона, восторженная толпа последовала за ней. Все исчезло как сон, и лишь восклицания: «И-о! Дионис! И-о! Семела! Эвоэ! Эвоэ!» – доносились время от времени с горных лугов, но и они наконец рассеялись в ночной тишине.

Наступила зима, морозная и ясная. Для жителей хутора на Эразине прошла она так же, как и прежние, Однако, когда блеснул над ними свет четвертого полнолуния, Икарий сказал дочери:

– Пора выполнить наказ нашего божественного гостя.

На следующий день, закончив работу, они отправились к песчаному валу и откопали одну из трех бочек; принесли домой, отлили немного в пузатый жбан, добавили три меры воды и наполнили полученной смесью два кубка.

Пообедали как обычно; Икарий взял свой кубок, но не сразу поднес его к губам.

– Дионис велел, прежде чем выпить, спеть пеан. Кто ж нам его споет?

– Я спою, – ответила Эригона.

– Ты? Да разве ты умеешь?

Эригона встала и запела, набожно вознося руки к небу: