– Не хочу потому, что он не готов.

– Чего же в нем недостает?

Необула с детским смехом бросилась на шею мужу.

– Милый мой, ты еще не все знаешь. Я была гостьей царицы. Те, – указала она рукой на деревню, где жили соседки, – те нет, но я была. Ах, милый, ты не представишь себе, что это за красота. Двор окружен колоннадой. Посредине два высоких столба: это вход в царицыну хорому. Вот я и решила, что и у нас должен быть такой же вход.

– Что ты, опомнись! Нам ли с царицей тягаться?

– И совсем не надо тягаться: только два столба мне поставь и над ними красивый фриз с триглифами и фронтон; вот и все. И это ты легко можешь пристроить к тому, что уже есть.

– Очень легко, как же! Откуда я тебе возьму два таких огромных дерева?

– А вот!

Она показала ему рукой на две сосны, высоко вздымавшие свои головы среди вязов и чинар соседней рощи. Но лицо Агнона приняло очень серьезное выражение.

– Ты забываешь, моя пичужка, что это – роща Анагира.

– Не забываю, а отлично помню.

– Послушай, моя баловница, брось свои прихоти; дело важнее, чем ты думаешь. – Он опустил глаза и после паузы, с легкой дрожью в голосе, продолжал: – Ты помнишь, как умерла моя первая жена Еврилита?

– Помню: упала в колодец и утонула.

– Вот то-то и есть, что не упала.

Необула отпрянула в ужасе:

– Что это значит?

– Колодец был вырыт мною в участке заповедного луга Анагира, врезавшемся клином в мою землю. Я думал, что имею право это сделать, так как все, приходящие поклониться герою, ко мне обращаются за водой…

– Ну?

– Когда колодец был готов, я послал к нему Еврилиту, чтобы принесла воды поливать огород. Время было вечернее. Пошла старушка и вскоре бегом вернулась обратно – как теперь вижу ее широко раскрытые глаза. «Нагнулась, говорит, чтобы снять ведро с ворота – вдруг из глубины высовываются какие-то длинные белые руки и хватают меня за шею».

– Могучая Геката!

– Я прикрикнул на нее, чтобы она бросила свои бредни, и вторично послал ее за водой. Она пошла нехотя – и не вернулась. Она всегда очень покорна была и меня боялась больше, чем Анагира.

Необула многозначительно тряхнула головой.

– После этого я уже не мог приносить Анагиру прежних жертв и возлияний; между нами точно война была. И надеялся я, что он освободит меня от своего соседства и пойдет в другое место.

– Правильно!

– И что же вышло? Анагир исправно сам брал по козе в поминальный день.

– И спасибо ему. Так я и царице сказала, а то не получил бы наш сыночек венка.

– Утомила меня эта война, и я решил испросить себе прощение у почтенного героя, чтобы он по-прежнему покровительствовал нам, получая от нас следуемое.

– Ну нет, Агнон, с этим я не согласна. Сдаваться не намерена ни ему, ни тебе – я не Еврилита. Надо сделать так, чтобы Анагир нас покинул, и для этого первым делом срубить те два дерева. Этим заодно и меня потешишь и его уязвишь. А пока это не сделано – я не хозяйка в твоем новом доме!

С этими словами она встала и, кликнув няне нести ребенка за ней, быстрыми шагами отправилась в старую избу, где и заперлась.

В следующий поминальный день опять загадочным образом исчезла коза из Агнонова стада. Весь день искал ее Архедем среди скал и зарослей Гиметта; наконец, ночь заставила его отказаться от дальнейших поисков и вернуться домой – в тот новый двор, где он жил с отцом.

Луна уже выплывала из-за темного гребня аттического Олимпа, когда он приблизился к роще Анагира, лежавшей на пол пути между Гиметтом и домом Агнона. Он остановился: идти ли прямо, или свернуть в сторону, чтобы обойти владения неприятеля?

Ему показалось, что роща зажила какой-то тихой таинственной жизнью. Дубы и чинары шумели в ночном ветерке; но через этот шум слышалось чье-то точно пенье, чья-то точно речь. Он стал прислушиваться: пенье было жалобное, точно кого-то хоронят, слышны были и слова, но разобрать их он не мог. Дрожь пробежала по его телу: уйти бы, уйти поскорее! Да, теперь не уйдешь. Он чувствовал какую-то странную, необъяснимую тягу; казалось, воздух застыл вокруг него и уносил его непреоборимым течением к роковой роще.

– Я погиб, погиб! – твердил он себе. – Это – могучие дриады справляют свои хороводы, и я их подслушал!

Ему вспомнился рассказ об аттическом юродивом Бакиде, который тоже однажды подсмотрел и подслушал нимф и стал «нимфолептом», то есть одержимым нимфами. Потеряв рассудок, он скитался по деревням и говорил бессвязные речи, из которых благочестивые люди составляли оракулы. За них его изредка кормили, поили и одевали, но чаще ему приходилось голодать и ночевать под открытым небом, и мальчишки бросали в него камнями.

«То же и со мною будет», – с содроганием думал он.

И все же он не мог противиться таинственной тяге, увлекавшей его все ближе и ближе к роще Анагира. Все явственнее и явственнее слышалось похоронное пенье; все глубже и глубже проникали к нему в душу эти печальные, раздирающие звуки. Он забыл даже о своем страхе: его сменила жалость, такая жалость, которой он не чувствовал со времени смерти своей матери.

Вот уже видны образы поющих – да, это, несомненно, дриады. Они сплелись в хороводе и тихо, плавно ходили вокруг двух своих сестер, стоявших посредине с распущенными волосами и в черной одежде. Что это? Не мертвых, значит, оплакивают, а живых? Да, по-видимому: те две плакали, а остальные пели:

Они умолкли, и обреченные в свою очередь запели:

Вдруг хоровод остановился: нимфы заметили приближающегося Архедема. И он их успел разглядеть, и то чувство печали, которое завладело было его душою, уступило место новому чувству – чувству восхищения перед этой невиданной, неслыханной красотой. Теперь он уже не боялся и не грустил – он бы охотно отдал свою жизнь, земную и загробную, лишь бы ему дали хоть на время слиться с ними, приобщиться их божественного бытия.

Цепь была разорвана; только обе обреченные остались на месте, остальные подошли к опушке рощи. Послышались голоса:

– Вот враг!

– Задушим его!

– Или обезумим!

– Зачем? Разве вы не видите, что смертоносная Кера уже сидит на его плече?

– Страшная Персефона! Да ведь он скоро после них сойдет в могилу. И, боги, какой ужасной смертью!

– Подруги, посмотрите, какой он прекрасный! Нет, мне жаль его.

– И нам, и нам.

– Сестры, приголубим его! Пусть хоть эту ночь проведет в неге и любви!

– Он стоит милости нимфы; сам Дафнис не мог быть прекраснее.

– Кто же будет ему подружкой? Знаем, все готовы. Ловите мое запястье, невесты!

– Я поймала! Он мой!

– Поздравляем, Филира[2]!

– Стыдно, нимфы! Сестер забыли!

И хоровод восстановился. Сам не сознавая, что с ним происходит, Архедем очутился в цепи пляшущих: Филира взяла его за руку и нежно-нежно посмотрела ему в глаза. Теплой волной заливало его блаженство; теперь он знал, что такое жизнь олимпийских богов.