Пиликнул мобильник. Всплыло уведомление из вацап. Дмитрий открыл мессенджер и прочитал сообщение от дочери: «Папка, тут такое!!! Она так круто играет!!!»

Уточнил: «Кто и во что играет?»

Дана печатала ответ с минуту: «Девушка в длинном платье!!! Играет на рояле!!! С оркестром!!! Ну, та, которую мы в кафе видели!!! Красивая такая!!! Понял??? Это очень круто!!! Срочно подходи к сцене!!! Это просто каааайф!!!»

Дмитрий отложил телефон: «Сколько раз просил не пестрить знаками препинания в переписке: оглохнуть можно от крика».

Быстро набрал ответ: «Когда все закончится, подходи к машине».

«Ну, папка!!!»

Дмитрий убрал мобильник в карман пиджака: «Я что, мальчишка срываться с места и куда-то бежать?»

Эмоциональное послание дочери вдруг вызвало раздражение: Дмитрий не желал признаться себе, что хотел послушать игру пианистки, чтобы соотнести ее эффектную внешность с тем, как она смотрится на сцене. И одновременно хотел, чтобы его не впечатлило ее исполнение. Потому что в противном случае это будет попахивать предательством: мысли о совершенно чужой особе заслонят память о любимой жене.

***

Образ Марины за семь лет преобразовался в нечто возвышенное: ни одна женщина не смогла даже приблизится к созданному Дмитрием идеалу жены и матери. Со временем за Роговым закрепилась репутация молодого вдовца, одиноко стоящего на пьедестале, подобраться к которому не под силу даже самой искушенной красавице. И это мнение вполне устраивал Дмитрия. Так проще. Спокойнее. И не придется снова и снова переживать то, что пришлось пережить.

Он с досадой хлопнул по столу: «А в конце-то концов: что крамольного в том, чтобы сходить в День города на концерт? Какого черта я парюсь: разве меня это к чему-то обяжет? Почему я уже успел нарисовать в голове картину супружеской измены?!»

Дмитрий расплатился и вышел из кафе. На площади горели фонари. Объединившись с мягкой фиолетовой подсветкой на зданиях, они тщетно пытались прогнать вкрадчивые бархатные сумерки. Вдалеке выделялась ярко-освещенная сцена. Дмитрия поразила тишина: «Закончилось что ли все?»

Вдруг слуха коснулись набегающие откуда-то издалека мягкие звуковые волны. Дмитрий остановился и всмотрелся в чуть заметно задрожавшую площадь: «Показалось?» Его обволакивало марево. Он явственно увидел танцующую среди причудливо изогнутых мангровых деревьев Марину в короткой белоснежной тунике.

Фортепианная мелодия взлетела стремительной чайкой. Оркестр подхватил ее парение и заструился зыбью по поверхности океана. Бирюзовая вода преломляла солнечные лучи. Ослепительно белый песок вспыхивал искрами мелкой ракушечной пыли.

«Пляж Валакири7. Нам еще тогда местные сказали, что не стоит слишком долго задерживаться на берегу в отлив, чтобы не попасть в коварные лапы обратного течения. А Марина все танцевала и танцевала. Пришлось утаскивать ее с пляжа чуть ли не силой. Мы тогда первый раз поссорились».

Кто-то дернул Дмитрия за рукав пиджака. Он, еще не придя в себя от видения наяву, с удивлением узрел перед собой лицо дочери: «Странно: как это я оказался у скамеек перед сценой?» Дана сидела с краю на втором ряду. Двумя руками притянув отца, усадила на свободное место рядом с собой и шепнула на ухо:

– Че ты так долго-то? Щас финал уже будет.

Дмитрий не ответил. Взглянул на пианистку. Ниспадающие волнистые пряди полностью закрывали ее лицо. А он очень хотел увидеть то, что оно сейчас выражает. Именно сейчас. И не только лицо, а всю ее хотел он видеть! Как 3D-модель, которую можно держать в руках и рассматривать. Глаза. Нос. Губы. Шею. Грудь. Живот… Несвоевременную мысль о том, что он жаждет видеть пианистку обнаженной, мгновенно унесло мощным оркестровым потоком. Мелодия упруго замаршировала, потом растворилась в легком пассажном движении и почти сразу закачалась на волнах фортепианных переливов легкой лодочкой.

Зазвучали требовательные валторны, очерчивая рельефный горный пейзаж. Дмитрий отчетливо увидел, как вспышки молнии насквозь пронизывали черное южное небо, вонзая острые копья в расщелины скал. Гул морских волн соединялся с громовыми раскатами, вселяя тревогу, граничащую с животным страхом перед величием разгневанной стихии.

Дмитрий встал. Прошел к последнему зрительному ряду и остановился. Он хотел увидеть всю сцену в объеме: и оркестр, и пианистку. Дирижер раскачивался на возвышении. Его палочка парила в воздухе. Руки пианистки скользили по клавиатуре. Звучание рояля то сливалось с протестующими оркестровыми стонами, то яркими всполохами выделялось на фоне отдаленных возгласов деревянно-духовых инструментов. И вдруг оно понеслось в бешенном ритме, заставив сердце Дмитрия неистово колотиться.

«Невероятно! Эта музыка берет в плен. Какой масштаб! Какая стройность! Гигантским небоскребом она взирает на город с высоты птичьего полета. Живой исполин дышит, говорит с тобой, требует, злится, обижается. И прощает».

Вслед за финальными аккордами оглушительной лавиной грянули овации. Зрители встали. Дмитрий тяжело дышал. Оглянулся – площадь за ним заполнена людьми так, что яблоку негде упасть. Все скандировали «Браво!». Дмитрий не хлопал. Он во все глаза смотрел на пианистку. Она медленно встала. Поклонилась зрителям. Повернулась к оркестрантам. Поклонилась им и дирижеру и пошла к ступенькам. Спустилась, придерживая полы сверкающего в свете софитов платья, и скрылась в сумраке. Аплодисменты и крики «Браво!» и «Бис!» не смолкали. К Дмитрию подбежала Дана и закричала:

– Папка, скажи, что это гениально!

– Да, – машинально ответил Дмитрий, разыскивая взглядом пианистку, но ее нигде не было.

Еще минут пять площадь неистовствовала, вызывая пианистку на поклон. Оркестранты тоже встали. Скрипачи стучали тростями смычков о пульты. На сцену взбежал конферансье и поднял руку с микрофоном. Зрители затихли.

– Дамы и господа! Думаю, что выражу общее мнение: такого яркого исполнения концерта Рахманинова Кинешма еще не слышала, – ведущий выдержал паузу, осматривая многолюдную площадь. – Именно поэтому, конгениальное исполнение гениального произведения дает право нашей гостье уйти по-английски.

Площадь загудела то ли одобрительно, то ли удивленно. Конферансье снова поднял руку и дождавшись тишины, властным тоном произнес:

– Мы благодарим оркестр Ивановской филармонии во главе с Сергеем Васильевичем Калеватовым и отпускаем артистов отдыхать. А нас еще ждет праздничный салют в акватории Волги.

– Папка, слышишь: салют еще будет! – Дана теребила отца, а он никак не мог соотнести реальность и внутреннее переживание только что отзвучавшей музыки.

– Да, салют. Я понял. – Отмахнулся от дочери и подумал: «Какая к черту измена Марине? Эта женщина вообще не может мериться такими категориями: она из другого мира. Инопланетянка. Ее можно боготворить и покланяться ее таланту, как поклонялись в древности прекрасной Эвтерпе8».

Дана не переставала дергать за рукав:

– Папка, очнись: через десять минут салют начнется!

Дмитрий достал из портфеля мобильник и разблокировал экран. «Восемь неотвеченных вызовов».

– Черт! Я совсем забыл про деловую встречу.

Дана звонко засмеялась:

– Вот она, великая сила искусства.

Дома, сразу после позднего ужина, состоявшего из пиццы и колы, Дана заглянула в кабинет отца:

– Так. Слушай. – И заиграла на саксофоне одну из мелодию концерта Рахманинова. Запнувшись, смутилась: – На саксе, конечно, не так красиво получается: рояль с оркестром мощнее. А еще я в инете нашла эту пианистку: ее зовут Дарья Мухина. О, как она офигенно Листа и Брамса исполняет! – Дана снова заиграла. На этот раз звук слегка напоминал колокольчики.

Дмитрий отложил карандаш и посмотрел на дочь:

– Очень красиво. Что это?

– Опять, не так хрустально, как на рояле, – поковыряв в носу, Дана небрежно заметила: – «Женевские колокола». Из цикла про путешествия.