– И все же, Григорий Иванович, у него типичное закрытое черепно-мозговое повреждение, получено в результате соприкосновения нефиксированной головы с отвесно падавшим предметом, предположительно, кирпичом. Далее все как полагается: коммоционный синдром…
– Тогда причем тут укус паука?
– Согласно анамнезу, эта травма явилась прямым следствием укуса паука, каковому пострадавший подвергся ровно за три недели до означенного события, то есть получения черепно-мозгового повреждения…
Оторвавшись от бумажек и заметив, что недоумение начальства вот-вот перейдет в мучительную стадию резолюций и оргвыводов, ординатор своими словами с просительными интонациями пояснил:
– Понимаете, Григорий Иванович, примета есть такая: если на кого сел паук, тот разбогатеет. А на этого больного паук не только сел, но еще и укусил, а чем такая примета чревата, как выяснилось, никто не в курсе. Он утверждает, что за тот промежуток времени, который прошел между укусом паука и столкновением с кирпичом, успел обратиться за разъяснениями данного феномена не только к гадалкам, хиромантам и астрологам, но даже в Академию Наук не побоялся сунуться. И представляете, никто, решительно ни один из знатоков этих дел не смог сказать ему внятно и доказательно, какие перспективы эта новоявленная примета ему сулит. Вот и получается, что укус паука ведет прямым ходом к закрытой черепно-мозговой травме…
– Получается, голубчик, совершенно другое. Получается, что и этого маклера и того, кто записал в историю болезни весь этот бред, следовало немедленно отправить в шестую палату!
– Это не я писал, Григорий Иванович.
– А кто?
– Интерн Крамольников…
– Диплома этому Крамольникову не видать как своих ушей! Хотя… – Заведующий раздумчиво потер рукой подбородок. – Что он там нес о своих попранных правах и ущемленных интересах?
– Что-то про ограничение прав и свобод больных, страдающих психическими отклонениями…
– Вот-вот! Он самый! Симптом кверулянтства…
– Очень может быть, – немедленно поддержал версию начальства ординатор Манчигонов. – Сам я, правда, на ПТСР грешил, а сейчас вижу, что неправ – чистой воды кверулянтство!
Но не одни только эскулапы, не обращая внимания на больных, вовсю совещались, соря специальной терминологией и врачебными тайнами. Больные тоже не отставали от своих целителей, правда, делали это с некоторой опаской, обходясь по мере возможности намеками, полунамеками и красноречивыми жестами, самого, подчас, распохабного содержания. Как раз к описанному моменту их совещание было благополучно завершено: общая линия поведения согласована, список претензий и ультиматумов единогласно принят. И как только Атиков приступил к молитве, прося Господа о ниспослании победы в предстоящем столкновении антагонистических интересов лечащих и лечимых, так Гультяев отверз уста свои для целого ряда важных сообщений.
– Мы требуем, – начал он звучным мартинлютеровским голосом, – во-первых, адвоката, согласно Конституции Российской Федерации. Во-вторых, мы настаиваем на нашем праве быть в курсе всех событий и сплетен, терзающих читателей газет, глотателей пустот, пожирателей телеэкранов и потребителей радиобреда. В-третьих, мы желаем полного и безоговорочного разрешения на чтение художественной литературы, причем не только классической, но и детективной, приключенческой, эротической и религиозной. В-четвертых, мы настаиваем на предоставлении обитателям нашей черепно-мозговой палаты таких же прав и свобод, какими пользуются обитатели 15-й тазобедренной, у которых есть не только доступ к телевизору, но даже компьютеры. Почему одним можно всё, а другим только речи Брежнева?
– Потому что у тазобедренных проблемы с опорно-двигательным аппаратом, а у вас – с головой. Понимать надо! – не сдержал праведного негодования ординатор и, ища поддержки, взглянул на заведующего. – Правильно я говорю, Григорий Иванович?
– Это не ответ, – возразил Гультяев. – Просто кому-то задницы дороже тыковок, а кому-то наоборот…
– Интересное объяснение, – заметил Пократов и, полуобернувшись к свите, сообщил: – Начинаю подозревать, что этот немец – Михаэль Линден – был все-таки прав, когда выделил РПТО в отдельную категорию расстройства адаптации. Вот вам, пожалуйста, все признаки налицо: борьба против дискриминации… В чем еще, больной, считаете себя обделенным?
– Лично я – в отсутствии женской ласки в виде эротического массажа, а также качественного алкоголя, курева и доброго праздношатания по злачным местам, – не затруднился с ответом Гультяев. – А если говорить обо всем нашем коллективе черепно-мозговых, то мы возмущены: по какому праву нашим родным и близким не разрешается навещать нас в положенные для этого дни и часы? Мы считаем это сегрегацией, нарушением всяческих конституционных норм и гарантий, и требуем учредить отдельную палату для свиданий: с ванной, душем и биде. Это – в- четвертых. А в-пятых, вернуть всем мобильные телефоны, у кого они были. А тем, у кого их не было, предоставить бэушные аппараты напрокат с пятидесятипроцентной скидкой…
Трудно сказать, какое именно из требований восставших переполнило и так довольно неглубокую чашу терпения начальства: биде или пятидесятипроцентные скидки на мобильные телефоны. Но переполнилась эта чаша основательно.
– Молчать! – вдруг рявкнул заведующий отделением Г.И. Пократов. Да как еще рявкнул: стекла в рамах задрожали, а поджилки – под коленками. Так рявкать умеют не все, но только военные люди. А может, действительно, – вдруг вспомнилось, вдруг докатилось до сознания всех присутствующих – слухи о том, будто доктор Пократов есть бывший военный медик, прошедший через Вьетнам, Анголу и Афганистан, не лишены основания и даже, возможно, не преувеличены.
– Право у вас, товарищи больные, одно: лечиться, лечиться и еще раз лечиться! – отчеканил заведующий и, направив указующий перст на ошарашенного Фарафонова, грозно вопросил:
– Как завещал кто?
– Великий Ле-енин, – предательски угодливой фистулой вырвалось у Фарафонова.
– То-то же! А методы и способы – на усмотрение специалистов. И вот я, данной мне властью, определяю метод и способ вашего излечения: холодные ванны и электрошоковую терапию. Игорь Александрович, распорядитесь, чтобы резервную динамо-машину немедленно привели в рабочее состояние.
– Слушаюсь, Григорий Иванович! – звонко отозвался ординатор и пулей вылетел в коридор.
– А вас, Ирина Петровна, я бы попросил проверить холодильную установку. Водопроводная вода в это время года, боюсь, недостаточно прохладна для предписанных мною процедур…
– Будет сделано, Григорий Иванович!
Фьюить – и еще одним статистом-персонажем стало меньше.
– Значит так, Саитыч, – обратился заведующий к вытянувшемуся по стойке смирно дюжему санитару, – остаешься здесь за старшего. Пришлю под твою команду еще троих. Ваша задача: обеспечить полный покой и порядок в палате. Чтобы больные, во избежание всяческих осложнений, связанных с их здоровьем, находились на своих койках в горизонтальном положении, кверху животами, бесед не вели, руками не размахивали. Приказ ясен?
– Так точно!
– Вопросы?
– А ежели они того…
– А ежели того, разрешаю применить обездвиживающие ремни и обеззвучивающие кляпы. Всем необходимым вы будете снабжены. Обед в очередь по одному. Вахта – шесть часов. Затем вас сменят. Еще вопросы есть?
– Никак нет!
– Сверим часы, Саитыч…
Если кое-кому из любезных читателей показалось, что бунт на этом был подавлен, мятежники укрощены, то спешу его обрадовать: как бы не так! Ни холодных ванн, ни электрошоков пациенты 16-й палаты не устрашились. Наоборот, – нас мало, но мы в казенных пижамах! – преисполнились дерзости, столь характерной для революционных масс, полагающих, что они сожгли за собой все мосты и из идейного упрямства отказывающихся разведать на всякий случай наличие брода.
Повстанческим инстинктом догадываясь, что главное в их деле внезапность, они до самого обеда пролежали неподвижно, в коварном смирении, ни разу не дав повода усиленному наряду санитаров применить ремни или воспользоваться кляпами. Но стоило нянечкам явиться в палату с обедом, как последовал мощнейший удар по всем больничным распорядкам, традициям и режимам: голодовка! Черепно-мозговые с самоотверженной непреклонностью борцов за светлое будущее отказались от пищи. Ни угрозы, ни уговоры не возымели действия. Сколько ни бились нянечки, упрашивая то одного, то другого повстанца откушать хоть ложечку за папу, за маму, за жену, за детей, ни шиша не добились. Черепно-мозговые держались стойко. Правда, был момент, когда иподиакон Атиков заколебался, смущенный предложением похлебать бульончику во имя Господа нашего, Иисуса Христа, но вовремя поданная Фарафоновым реплика («Даже во имя Христа, Василий, не стоит становиться Иудой!») удержала служителя Божия от соблазна. Впрочем, куда более тяжкие испытания выпали на долю Гультяева. Полагая его главным зачинщиком безобразия, за него взялась лично сама Ирина Петровна. Да как еще взялась! Расстегнула снизу халатик чуть не до пупка, уселась на стульчик возле голодовщика, закинула ногу на ногу и принялась грудным зовущим голосом уговаривать угоститься бульончиком, суля за каждую съеденную ложечку эротические кущи мусульманского рая. Договорилась до того, что даже клятвенно пообещала позволить ему потрогать ее в тех местах, где ему захочется – в случае если бульон будет покладисто уничтожен…
