Уязвленный собственной минутной растерянностью подполковник скромно заметил, что он – де всего-навсего солдафон в отставке, и не ему, дескать, решать, какие книги хороши для обмена, а какие плохи даже для костра, – тем более в присутствии такого светоча просвещенности и гуманизма, как товарищ Семиржанский А.И., на что последний, даже не поблагодарив за комплимент, немедленно разразился еще одной формулой своей веры, почерпнутой им, если верить ему на слово, из писаний Плиния-Старшего. Формула звучала так:
– Нет плохих книг, есть нерадивые читатели!
– Или слишком ретивые, что в принципе одно и то же, – не удержался не вставить своего bon mot1, зачастую не отличимого от mot cruel2, подполковник Елпидов.
Реакция Марьи Федоровны на формулу оказалась моментальной: мигом перемахнув через подоконник в комнату, грозно потребовала указать на какой из полок этот Плювий обретается. Семиржанский смешался, что позволило Елпидову вернуть должок, воздав за добро сторицей:
– Если мне не изменяет память, Плювий этот обретается у Аркадия Иваныча дома, на самодельных полках мансарды, обок с Эрлом Стэнли Гарднером с одной стороны и Справочником Розенталя – с другой. Ну да не в Плювии дело, что в старом, что в малом, потому что ничего такого они, конечно, сказать не могли, несмотря на то, что книги в их времена были большой редкостью, а детективов и вовсе не существовало. А если бы они тогда существовали, то оба Плиния, не сговариваясь, сказали бы примерно следующее: «Празднование хорошего дурака – это то, чем занимаются читатели детективов». Конец цитаты…
– Это клевета! – вскричал учитель географии. – Плинии никогда бы не позволили себе таких уничижительных обобщений!
– Если б спознались с таким злом, как детективы, то непременно позволили бы, – стоял на своем подполковник.
– И это говорите мне вы, Владимир Антонович? – вопросил в изумлении Семиржанский. – Вы, который не далее, как три дня тому назад, доказывали нам с Ильей Алексеевичем, что в борьбе со злом царит великая путаница, потому что зло должно быть наказано, а вовсе не уничтожено, поскольку добро без зла ничего не стоит…
– Это не я говорил, а ваш любимый Анатоль Франс. Я же полагаю, что из двух зол следует выбирать меньшее, а большее ликвидировать. В данном конкретном случае это означает, что По может быть обменян на достойного автора, тогда как Ван Дайн и иже с ним пощады не достойны, а значит, подлежат уничтожению…
– Да, – горестно кивнул головой Семиржанский, – вы сожгли его и тем самым не уменьшили, но умножили зло…
– Как не уменьшили? – удивилась Марья Федоровна. – Как – умножили зло? Мы добро, добро преумножили! Вон, сходи к ямке и погляди, сколько из этого мерзопакостника удобрениев минеральных получилось!..
– И устами стариц, а не только младенцев, глаголет истина! – возгласил Елпидов, назидательно потрясая указующим перстом.
Семиржанский в ответ истерически хихикнул и, скользнув по ближайшей полке безумным взглядом, вдруг выхватил какую-то книгу и протянул хозяйке, говоря:
– Вот вам, Марья Федоровна, еще один недостойный для ваших удобрений. Мало того, что сам заядлый детективщик и верующий католик, следовательно, противник православия, так у него еще и сыщиком не кто иной, как католический поп – тот еще охмуритель. Наверняка без его пагубного влияния на Илью Алексеевича не обошлось…
– Зомбирующее очарование апокрифического священника Брауна! В самую точку, Аркадий Иваныч! – вскричал осененный какой-то проницательной мыслью подполковник. Но, заметив, как опасливо отодвинулась от него хозяйка, слегка охолонулся и продолжил тоном более ровным и, к огорчению Семиржанского, более веским:
– Смею утверждать, что подобная аура присуща многим знаменитым сыщикам, иначе их расследования не пользовались бы успехом у публики. Тот же Эркюль Пуаро, не обладай он даром внушения, вряд ли смог бы убедить весь Восточный Экспресс в том, что случайная смерть одного из пассажиров была заранее спланированной акцией отмщения целой кучи разношерстного народа. Что касается Шерлока Холмса, то ему в какой-то мере было легче, поскольку достаточно было влиять всего на одного человека, к тому же прекрасно ему известного, чтобы на бумаге получалось все так, как вне ее обычно ни у кого не получается. Впрочем, есть у меня подозрение, что с Холмсом все обстояло еще проще, почти божественно: люди, которым этот сыщик, пользуясь своим методом, приписывал всякого рода несуразности, подтверждали его правоту просто по доброте своей сердечной. Им это ничего не стоило, а Холмсу – приятно. Зачем же перечить и доказывать обратное, когда можно, не напрягаясь, разрешить всё ко всеобщему удовольствию: и героя, и автора, и издателя, и читающей публики! Что вы такое затеяли, Аркадий Иваныч?
То, что затеял Аркадий Иванович, вряд ли нуждалось в объяснении – только в описании. Описываю. Аркадий Иванович, мигом догадавшись, чем грозит красноречие подполковника обожаемому им Шерлоку Холмсу, принялся споро избавлять полки от книг сэра Артура Конан Дойла, укладывать их штабелем на столе и пытаться уподобить аккуратной связке с помощью ремня с собственных брюк и найденного на том же столе сантиметра. При этом он, то ли чтобы усыпить бдительность хозяйки, то ли чтобы отвлечь подполковника от сути происходящего, громко и довольно связно ворчал, бормотал и даже бредил все на ту же тему примерно следующее:
– …Я понимаю, я не спорю, что слухи об «изысканной» логике расследования, якобы присущей романам Агаты Кристи, несколько преувеличены. Я даже не стану подвергать беспощадному анализу печально знаменитый «Восточный Экспресс», где автор громоздит одну «подставу» на другую, чтобы в конце концов подчинить весь сонм персонажей гипнотическим чарам Пуаро (как справедливо заметил подполковник), доказывающему, как дважды два, что читатель остался в дураках. Я даже не буду брать в качестве образчика менее знаменитый и более показательный для «изысканной логики» этого автора роман «13 сотрапезников», где вся интрига построена на святом (читай упрямом) нежелании американки нумеровать страницы своих пространных писем, что позволяет злоумышленникам изъять разоблачающую их страницу, причем без всякого ущерба для смысла и связности сей эпистолы… Если высокий суд решил, что Агата Кристи достойна костра, значит, так тому и быть. Пускай горит синим пламенем вместе со своим тыквоголовым усачом и божьим одуванчиком по имени мисс Марпл, которую американские телевизионщики так удачно изобразили в виде мегеры с лягушачьей улыбкой и круглыми немигающими глазами удава. Да будет им марьфедорывнина ямка пухом, канопой и небесами!.. Более того, я даже Честертона не стану защищать, хотя для него детектив – всего лишь повод высказать несколько заветных мыслей, тонких наблюдений, спорных идей, парадоксальных догадок… В конце концов, отличие таких авторов, как Честертон, и таких героев-сыщиков, как патер Браун, в том и состоит, что они подвигают читателя не просто пожирать глазами более или менее занимательный текст на уровне первой, изредка – второй сигнальной системы, но будят мысль и взыскуют воображения, ибо не соглашаться с ними можно только на интеллектуальном уровне, утробное отрицание тут бессильно…
– Ну спасибочки, Аркадий Иваныч, – оскорбился Елпидов. – Значит, я утробно отрицаю на уровне первой, дай Бог, второй сигнальной системы?
Но Семиржанский то ли сделал вид, то ли действительно не слышал подполковника, поглощенный своими горестями, своими жалкими попытками оправдаться пусть в частичном, но все же предательстве:
– Если даже такой безусловный талант, как Честертон, не в состоянии защитить себя и своего героя сам, то я тут бессилен, и утешает меня лишь одно: эпопеей о патере Брауне Честертон не исчерпывается; есть еще «Человек, который был Четвергом», «Перелетный кабак», «Возвращение Дон Кихота», «Охотничьи рассказы»… А что останется от Конан Дойла, если эти варвары уничтожат «холмсиану», объявив ее гнилым плодом «вандайщины»? Конечно, «Белая стрела». Разумеется, «Бригадир Жеррар». Несомненно, «Затерянный мир», «Ядовитый пояс»… Но для создателя Шерлока Холмса это слишком мало! Да и что останется от мира, в котором нет Холмса, нет Гамлета, нет Дон Кихота, нет Христа?.. Увы, Конан Дойл Шерлока Холмса защитить не может, он сам не раз покушался на его жизнь. Значит, придется это сделать мне…
