– Дверь сломал?
– Нет, замок вышиб. Напрочь…
И вновь Елпидов с Семиржанским переглянулись понимающе. И вновь умолчали – о чем.
– Вот так сразу, как вставил замок, так и выбил? – выразил сомнение подполковник.
– Нет, не сразу. Сперва он в ём проволокой долго ковырялся, должно, отомкнуть, как ключом, хотел. А уж когда не вышло, тогда ногами…
Подполковник с учителем не скрыли своего облегчения.
– Не волнуйтесь, Марья Федоровна, это он просто тренировался. Сперва замок отмычкой отпирать, а потом запертые двери ногой вышибать…
– Как же не волноваться, когда в голове у него такая окрошка, что ни бельмеса не разобрать. То говорит, я – де сыщик, честный милиционер, а сам в лиходейском рукомесле натореет, в замках ковыряется…
– Не честный милиционер, а частный детектив, – встряла внучатая племянница. – Я же тебе объясняла…
– Не трещи, – цыкнула Марья Федоровна. – Тогда зачем он в доме заикание устроил, ежели он детектив? Нешто детективы с электричеством на службе балуются?
– А-а, – расплылся в понимающей улыбке Елпидов. – Таинственное событие, называемое коротким замыканием, – процитировал он как бы к слову, то есть невпопад, как это нередко случается с заядлыми книгочеями, для которых весь мир исполнен персонажей, коллизий, аллюзий и метафор прочитанных ими книг.
– Это когда на подстанции предохранитель полетел и всех нас на весь вечер без света оставил? – догадался учитель.
– Вот видишь, бабуля, и Аркадий Иваныч о том же. Не устраивал дядя Иля никакого замыкания. У всех тогда замкнуло…
– Так я тебе, козе, и поверила, – не согласилась Марья Федоровна с девушкой. – Он, Илюха это заикание устроил. Как тогда с лампочкой вот в этой самой кухне. Забыла?
– Но это же совсем другое, бабушка! – запротестовала племянница. – Он же тогда просто проверял, сработает этот фокус с фольгой в лампочке. И сколько времени она будет гореть до того как перегорит… А когда настоящее замыкание случилось, тогда он просто случаем подходящим воспользовался, чтоб потренироваться…
– В чем? – воскликнули в один голос оба гостя.
– В дурости, – поспешила опередить племянницу тетка. – Бог не даст соврать, стою я тут вот возле плиты, щей навариваю, вдруг слышу, кто-то вот эту дверь входную, которую мы летом только на ночь запираем, захлопнул и на ключ снаружи замкнул. Я и сообразить ничего не успела, как опять в нее ключ вставили, да как распахнут настежь и кубарем в кухню. Гляжу, а это Илюха окончательно ума лишился: кувыркается на полу как в падучей и во все стороны из детского пистолетика водой так и брызжет, так и брызжет! Ну псих, прости меня Господи, психом… Я ему: что же ты, нехристь, тут выкомаривашь? А он мне: молчи, мол, старая, не мешай, я вход в запертое помещение при фигс-дежурных обстоятельствах отрабатываю…
– Форс-мажорных, наверное? – робко уточнил Семиржанский.
– Да хоть и мажурных, а у меня заместо щей какая-то бурда получилась… Вот что с человеком эти проклятущие книжонки творят: и ума лишают, и стыда, и родной речи… Да и вы хороши! – перевела старуха стрелки с любимого племянника на его корешей. – Вместо того, чтобы отвадить его от этой муры, небось приваживали, книжонками этими обменивались, турусы разводили…
– Марья Федоровна, вы правы только отчасти, – выступил вперед подполковник. – Да, каюсь, обсуждали мы с Ильей Алексеевичем некоторые шедевры детективной литературы. Но только классические. В духе романтического меланхолика Дюпена. До триллеров и прочей блокбастерной крутизны не опускались, – продолжал Елпидов, виясь и оправдываясь. – И поверьте, из уместных реплик и дельных замечаний Ильи Алексеевича обнаружить симптомы его заболевания было никак не возможно. Я даже пытался приобщить Илью Алексеевича к настоящей литературе: к историческим трудам военных историков, мемуарам прославленных полководцев, увы, безуспешно… Однако мне и в страшном сне не могло присниться, что он вдруг вообразит себя оседлым рыцарем справедливости и двинется на детективные подвиги по проселкам и буеракам!
– Вот-вот, – подхватила воодушевленно племянница. – Я тоже хотела дядю Илю на настоящую прикольную литературу подсадить – на «Властелина колец», «Гарри Поттера», на «Игру престолов» и все без толку…
– Прикольную детективную литературу говорите! – поднялась с табурета Марья Федоровна, вся такая осанистая да неумолимая. Сверкнула очами, стукнула наперстком по столу и тоном, не терпящим ничего, кроме беспрекословного повиновения, потребовала:
– А ну, Юлька, тащи эти книжонки во двор на расправу!
– Что это вы, Марья Федоровна, задумали? – обеспокоились гости. И тоже вдруг оказались на ногах посреди кухни.
– А то, – молвила старуха непреклонно, – анафеме их предам! Сожгу к чертям собачьим!
– Как сожжете? – всплеснул руками учитель. – Но это же сущее варварство – книги сжигать!
– Смотря какие, – рассудительно заметил подполковник.
– А писать хренотень всякую не варварство? – возмутилась Марья Федоровна возмущению учителя. – Да если бы не они, проклятые, мой племяш сейчас бы дома по хозяйству хлопотал, а не с проломленной башкой в психушке прохлаждался! – И, не сдержав сердца более, Марья Федоровна дала вою своим стародевичьим слезам: один глаз увлажнился, другой сморгнул…
– А не лучше ли, бабуль, сдать их в макулатуру? – внесла предложение самая молодая из присутствующих. – А на вырученные деньги хороших книг купим. Толкиена, например, Джоан Роуллинг, Пабло Куэлью…
– Еще чего! Хрен редьки не слаще! – мигом отреагировала старуха и, стремительно миновав коридорчик, вошла в комнату Ильи Алексеевича, в которой, помимо застеленной железной кровати с громоздившимися к потолку подушками, стола, двух стульев и старинного платяного шкафа, все остальное место занимали полки с книгами. Было этих книг на глазок великое множество, может быть, даже тысяча штук. Всякого размера, объема и степени зачитанности. В твердых переплетах, мягких и вовсе без оных. Изданных еще во времена лучшего друга всех первопечатников страны Советов, выгодно отличавшихся от нынешних угрюмой серьезностью крышек, и кое-как, на скорую руку состряпанных кооперативных ублюдков перестроечного безвременья.
– Ишь, сколько вас тут развелось! – воскликнула Марья Федоровна, останавливаясь посреди комнаты и пытаясь охватить негодующим взором всю тысячу.
Книги затаили дыхание.
– Бабуленька, – позвала племянница, опасливо заглядывая из коридора в растворенную дверь, – миленькая, вернись, не стой там. Сюда без священника нельзя! Пусть батюшка сперва их святой водицей окропит, молитвой обезвредит, а то еще материализуется какой-нибудь из маньяков, головорезов или серийных убийц, которыми кишмя кишат эти книжки, и всех нас порешит…
Кто-то из гостей, следовавших за племянницей неотступно и сгрудившихся теперь перед дверью, громко прыснул, а кто-то голосом Елпидова назидательно возразил:
– От полтергейстов, Юленька, ни святая вода, ни псалмопение уберечь не могут, но только холодный душ по утрам и вечерам, здоровый образ жизни и строгая научность материалистического мировоззрения…
– Это я их порешу! – коротко обдумав доводы племянницы, вынесла свой вердикт Марья Федоровна.
– Вряд ли Илья Алексеевич будет в восторге, – пробормотал Семиржанский, бочком, вслед за Елпидовым, протискиваясь мимо застывшей в мистической нерешительности Юлии в комнату.
– А что если обменять их на классику? – задался вслух вопросом подполковник. И весь вдруг загорелся этой блистательной идеей. – Нет, действительно, Марья Федоровна, все-таки, как ни крути, но книги – собственность Ильи Алексеевича. Их нельзя ни продать, ни тем более сжечь, ни даже обменять, скажем, на культиватор. А вот если на хорошую литературу обменять… Под хорошей литературой я разумею произведения тех авторов, которые если и любят человечество, то до того странною любовью, что наотрез отказываются принимать близко к сердцу интересы читательских масс, появившихся благодаря обязательному образованию, и совершенно не надеются, подобно иным бумагомаракам, своими россказнями об убийствах, погонях, драках, перестрелках, членовредительстве и прочих противоправных действиях привлечь внимание своих неусыпных читателей к романам Федора Достоевского, рассказам Антона Чехова и стихам Осипа Мандельштама.
