– Папа говорит, что самый старый у нас на шкафу стоит! – не согласился Борька.

– А разница какая? – махнул рукой Лукич. – Сто лет туда, сто лет обратно… Когда счёт на сотни тысяч. Масштаб стирает разницу!

Кочегар взял из рук девочки пакет с молоком, надорвал зубами край и принялся пить.

– Дедушка, а вы чего-нибудь сегодня жечь будете? – спросила Хольда.

– Да не собирался, – оторвался от пакета Лукич. – Вы бы в среду зашли. Я мёртвых кошек из ветеринарной больницы жёг.

– Фу! Кошки! – брезгливо сморщилась девочка.

– Зря ты так! – мудро наставил её старик. – Взгляни на это иначе: государство не на свалку гнить животных отправило, а по самому высшему разряду – на антраците! По зге! – Он повернулся к Серёже и спросил: – Ты бы как хотел, чтобы тебя похоронили?

– Не знаю, – растерялся мальчик.

– Так подумай, – посоветовал Пётр Лукич. – В Священном Писании говорится: никто не знает сроков. Нужно к этому мероприятию по-пионерски ответственно подойти. Стих прощальный, предположим.

Рисунок голубя мира на слепленной своими руками тарелке.

– Подумаю, – пообещал ребёнок.

– Не затягивай, – одобрительно погладил его по голове шершавой ладонью Пётр Лукич и обратился к Борьке: – Папка из запоя вышел?

– Уже второй день, – кивнул тот. – Кефиром восстанавливается. Ему долго пить нельзя. Он космический корабль делает. Уволят, если пьющий.

– Какой космический корабль? – поинтересовался у него Серёжа.

– Известно какой – для полётов на Марс! – гордо ответил тот. – Вот приехал бы ты на полгода пораньше. Перед майскими участковый всех обошёл и предупредил, что в полночь на улицу из окна смотреть не рекомендуется. Само собой, никто и не уснул раньше. И видели – огромный такой! На толстый самолёт похож! Не труба, в которой Гагарин летал. Три тягача волокли платформу.

– «Буран» называется, – подтвердила его слова девочка.

– Ух ты! – восхитился Серёжа. – Можно потом будет на него посмотреть?

– Само собой! – пообещала Хольда. – Лучше в воскресенье вечером. Охраны меньше. Иначе застрелить могут. Хотя вряд ли. По ногам обычно сначала стреляют.

– Ладно, – согласился на воскресенье мальчик, но спросил: – Ведь можно незаметно посмотреть?

– Как повезёт, – пожала плечами комсорг.

Лукич прикурил новую папиросу и сказал:

– За молоко, детки, спасибо. Халву с собой забирайте. Халва для моего желудка тяжеловата будет. Сами покушайте. И по вечерам на Лодочной поосторожнее, опять какой-то хрен по крышам бродит. Идите с Богом!

Ребята не стали возражать. Свой общественный долг они выполнили – ветерану молока принесли, можно было возвращаться домой. Тем более что уже стемнело и скоро могла вернуться с работы Серёжина мама, да и Борькина мама не поощряла поздние гулянки. Только Принцесса ничего не боялась. Её родители привыкли, что их дочь часто по ночам выполняла разные комсомольские поручения.

Они шли в тёплом сумраке, мимо наполненных жёлтым светом фонарей на столбах и то и дело заглядывали в окна домов, стоящих по обе стороны дороги. Свет зажигался то в одном окне, то в другом. Где-то пили чай на кухнях. Где-то включали телевизоры, отчего потолки мерцали голубыми проблесками. В некоторых окнах торчали головы любопытных старушек, жадно проживающих старыми глазами всё, что происходило у них под домом.

В своей квартире мальчик оказался на несколько минут раньше мамы. Перед этим он попрощался с друзьями, договорившись встретиться завтра после уроков.

Мама быстро поела сама, покормила его остатками куриного бульона и села перед телевизором.

– Пьехи концерт через десять минут будет, – сообщила добрая женщина ребёнку. – Если хочешь, можешь со мной посмотреть, а уроки попозже сделаешь.

– Она кто? – заинтересовался Серёжа.

– Она из Франции приехала к нам жить и запела, – проинформировала мама. – Носит самые модные платья. Хочу приглядеться и лекало с одного сделать. Мастеру в пошивочном цеху покажу. Если ткань выделит, то сошью как образец. Вдруг примут? Дадут премию, и мы с тобой тогда летом поедем на море, в Анапу. Да, вот ещё, – подняла кверху указательный палец, акцентируя Серёжино внимание, – завтра к нам в гости придёт дядя Володя. Мы посидим, чаю попьём. Мы с дядей Володей в одном классе учились. И тут прямо в магазине встретились. Понял? Веди себя прилично. Дядя Володя – инженер-физик.

Через два дома от них Борька помогал отцу обивать балкон новой фанерой. Старая совсем уже сгнила. Прикрываясь домашними заботами, Александр Анатольевич то и дело отхлёбывал из кефирной бутылки, заблаговременно для этого подготовленной, залитый в неё портвейн. Мама Борьки Полина Ивановна на тот момент гладила бельё и тоже смотрела по телевизору Эдиту Пьеху.

– Может, не надо? – кивнув на бутылку, то ли спросил, то ли посоветовал мальчик отцу, когда тот сделал очередной глоток.

– Так мне только давление выровнять, сегодня пришлось голову поломать над схемами, да и дрищет меня от кефира, – неловко оправдался тот.

– Мама заметит, – предупредил сын.

– Не заметит. Я треть стакана воды с керосином хлебну. Скажу – случайно, – поделился отец, – не пронюхаешь! А что поведёт в разные стороны, так это последствия предыдущей гулянки и бытового отравления будут. Не бойся!

– Схемы для космического корабля? – поинтересовался Борька.

– Для него, родного! Но больше сказать ничего не смогу – государственная тайна, – признался Александр Анатольевич.

– А люди на нём на Марс полетят? – всё-таки не сдержал любопытства мальчик.

– Гипотетически могут, – подумав, ответил родитель и сделал ещё один глоток из кефирной бутылки. – Есть там такой отсек. Биоинженерный. В нём коза и кролики полетят. Для регистрации уровня нагрузки от перегрузки. Только отсек перед взлётом намертво заварят.

– Саша! – раздался женский голос. – Посмотри, пожалуйста, что у меня с утюгом. Не греет.

– Ох ты ж! – сильно встревожился Александр Анатольевич, спрятал под листами старой фанеры кефирную бутылку и взял с подоконника стакан с керосиновой водой. Зажмурился и выпил.

Поначалу он очумело таращился на стакан, потом открыл рот и прохрипел:

– Хана мне, Борька! До сердца прожгло!

После этих слов Александр Анатольевич предпринял попытку встать с корточек на ноги, но силы его подвели и он завалился набок. У него изо рта пошла пена.

Борька страшно перепугался и закричал:

– Мама, папа керосин выпил и умер!

Полина Ивановна немедленно примчалась на зов, произвела осмотр бесчувственного тела мужа, попробовала его привести в чувства двумя звонкими пощёчинами, но когда поняла, что это не помогает, побежала звонить «03». Сначала там долго не брали трубку, потом не хотели ехать, но женщина убедила медиков, и уже через десять минут у подъезда стояла машина скорой помощи. Очень толстая врачиха долго поднималась на четвёртый этаж, потом долго осматривала Александра Анатольевича, мерила ему давление, лазила ложкой к нему в рот и слушала стетоскопом сердцебиение.

– Отравление! – наконец вынесла она вердикт.

– Конечно, отравление – он керосин выпил! Но что делать-то? – спросила Полина Ивановна.

– Госпитализировать надо, только я его вниз не потащу, а фельдшер сегодня не вышел, – сообщила врачиха и посоветовала: – Соседей позовите. Помогут его до машины…

– Соседей? – задумалась мама и приказала Борьке: – Беги к цыганам из сороковой. У них там всегда мужиков полно.

Мальчик спустился на два этажа ниже и постучался в квартиру слева, наискосок от лестницы. Ему открыла пятилетняя Вика и, ничего не спрашивая, запустила в квартиру.

– Тётя Желя! Тётя Желя?! – позвал Борька, оказавшись внутри, и осмотрелся.

У цыганской семьи Антокольских жизнь проистекала в обычном ключе. Старший сын Ангелины Яковлевны со своими двумя сыновьями, возрастом шести и семи лет, плели из разноцветных проводов браслеты, которые потом их папа продавал хулиганам и девчонкам. Средний сын укачивал своего грудного, пока единственного ребёнка, а его жена с женой старшего брата стирали бельё. Дочка Роза делала домашнее задание за столом. В углу большой комнаты, под портретами Жукова и Шаляпина, сидел в глубоком кресле дедушка Яша. Он курил трубку и стерёг гитару, потому что после девяти играть по закону не полагалось, а дедушка закон очень ценил, так как трижды по пять лет сидел в тюрьме за воровство и разбой.