– Зачем?! – возражала жена. – Ведь у тебя даже прав нет!
– Пока нет! – парировал он. – Машина появится – будут!
Полина Ивановна никогда не продолжала спор, хотя была уверена, что машины не появится никогда, но лишать мечты супруга считала безнравственным.
Тётя Галя неоднократно предлагала Борькиной маме привлечь к закаливающим процедурам и Александра Анатольевича, для просветления его отягощённого материальным миром рассудка, однако Полина Ивановна не сомневалась, что в таком случае она очень быстро овдовеет, как и её научный руководитель.
Каждый четверг Полина Ивановна приходила на квартиру к «ивановцам», и в компании ещё пяти – семи человек они практиковали осознание своего единства с природой посредством приятия русского холода. Они раздевались до нижнего белья и поочерёдно вслух читали безграмотные сочинения деда Порфирия. Тот окончил четыре класса церковно-приходской школы, писал как слышал, а часто слышал довольно ориентировочно. Сказывались годы, проведённые в самых строгих режимных психиатрических заведениях, где естествоиспытателю приходилось находиться в окружении неуправляемых психопатов и агрессивных шизофреников. Этим опытом буквально дышала каждая мысль, написанная им предварительно обслюнявленным химическим карандашом на обрывках упаковочной бумаги. «Дримба ходится по землюхе вспашь чёрная!» – взывали строки.
Эта морозная жуть действительно что-то меняла в голове Борькиной мамы, без следа вычищая оттуда все страхи и неуверенности, свойственные любой замужней женщине. Каждый раз, возвращаясь домой после занятий у тёти Гали, Полина Ивановна чувствовала себя обновлённой, способной и дальше безропотно, а то и с радостью нести свой крест, лишь бы не мёрзнуть больше.
Летом, конечно, было полегче. Летом последователи Иванова чаще занимались приседаниями и перепиской от руки его очередных невнятных, но удивительно ощутимых откровений. Самым старательным выпадала счастливая возможность поездки к деду в деревню для личной беседы.
Так что Борька был уверен – мамы дома не будет. Хотя, конечно, неспасённые котята скребли дистанционно совесть мальчишки.
Знал бы он, как тонко Бытие плетёт свою паутину, шлифуя кристалл текущего события схожими материалами, психоневрологическими в данном случае, и что его жестокосердный одноклассник в тот момент был привязан к столу в квартире на третьем этаже и не имел никакой возможности причинить котятам зло. Во рту Жабина торчала грязная тряпка, а руки и ноги были намертво скреплены изолентой. Из лежачего положения ему удавалось видеть лишь часть комнаты. Грязные стёкла в окнах почти не пропускали дневной свет, к тому же видеть мешал вонючий чад, исходящий из кухни, где грохотал кастрюлями таинственный похититель.
– Это же как хорошо – можно и без подсолнечного масла. Такой жирный школьник! Свой сок даст, – бухтел вполголоса тот. – Только Лизка не приходи, и Лёне ни-ни! А Гиви сам всё скоро узнает. У нас улов на сто рублей!
Вскоре хозяин вкрадчивого голоса вернулся в комнату, Андрюха разглядел его и понял, что, скорее всего, живым ему не уйти. Похитителем оказался худосочный, но высокий мужчина лет сорока с лишним. На нём был синий халат, как у учителя труда в школе. Голову украшала грязная панама. Глаза мужчины не выражали ничего, словно ему зрачки кто-то развернул внутрь. Тонкие, брезгливые губы шевелились сами по себе. Обычно так говорили персонажи пластилиновых мультиков – все части лица находились в автономном режиме, без взаимодействия друг с другом.
– Как я тебя назову? – вслух задумался похититель. – Без имени нельзя. Потеряется среди остальных. Вот меня звали Елизавета… Нет! Поликарп! Да – Поликарп! И вот я как миленький не потерялся.
Он подошёл к зеркалу у стены и начал собой любоваться. На любование он потратил не меньше десяти минут. Потом Поликарп зачем-то снял брюки и вытащил из тумбочки у зеркала губную помаду. К ужасу мальчишки, похититель покрыл свои отдельно существующие губы толстым слоем пурпурной помады.
– Поликарп дурак! – неожиданно заявил мужчина и кокетливо ладонью пригладил жидкие волосы на своей голове. – Сила есть, ума не надо! Я ведь предупреждала: не забывай выключать огонь. Прожжёшь кастрюлю, кретин! Это тебе не трубы в узел закручивать, это вопрос концентрации! И где мы сейчас?! Где, я спрашиваю? Потерялся Полька! Заблудился в себе!
Тут похититель словно вновь увидел лежавшего на столе ребёнка.
– Ну, твою ж мать! – сердито выругался он и схватил с подоконника длинный самодельный нож.
Мальчишка зажмурился, обильно напрудил в штаны и приготовился к смерти.
Но, к его изумлению, мужчина страшным ножом перерезал стягивавшую его конечности изоленту, при этом приговаривая:
– Заведёт нас Полька в беду! Ой, заведёт! Опять электричеством десять лет лечить всех будут. И его, дурака, и меня, и Леонида Аркадьевича, и Гиви-альпиниста. И ведь договорились на берегу – только не в Тушино, только по своим дням и по плану Леонида Аркадьевича!
Освободившись, Андрюша не стал особо вслушиваться в причитания похитителя, а сразу метнулся к входной двери. Страх, владевший им, сделал каждое его движение точным и осмысленным, словно всё происходило в замедленной съёмке. Не более десяти секунд потребовалось, чтобы открыть два хитрых дверных замка, выскочить из квартиры, миновать шесть пролётов и ещё пробежать с душераздирающими криками минимум три километра. О котятах Жабин, разумеется, и не вспомнил. Котят, предварительно накормив из глубокой тарелки с молоком, а потом помыв с хозяйственным мылом в ванной, нежно уложил на брошенное в угол синее махровое полотенце похититель.
Ведь, по сути, он не был плохим человеком. Впрочем, он вообще не был человеком в привычном для большинства понимании. Он был хомо квантикус. Именно так его классифицировал профессор Большеротов, проведя тщательное исследование в специализированном отделении на Волоколамском шоссе в Первой инфекционной больнице, прямо при повороте к Тушино. Профессор мог бы бесконечно изучать научный феномен этого диссоциативного расстройства идентичности, доставшийся пациенту после аварии на улице Свободы, где белая «Волга» с пьяным в дым доцентом Института марксизма-ленинизма въехала в трамвайную остановку и лишила жизни ещё трёх человек, двое из которых, мужчины, возвращались после планового посещения психдиспансера неподалёку, а одна, женщина-бухгалтер, ехала на работу.
Однако работе Болыперотова помешал факт принадлежности пьяного водителя к партийной элите. Леонид Аркадьевич Воронов-Шумский хоть и вынужденно и по своей же халатности уместил в своём теле сущности трёх им же погубленных людей, но своей идейной квалификации и высоких связей не потерял. Хомо квантикуса пришлось отпустить. В министерство звонили из ЦК партии.
Профессор Болыперотов исчез через неделю. Попытки его найти успехом не увенчались, хотя все, кто был знаком со сложившейся ситуацией, не сомневались, что его сожрала одна из сущностей секретаря парткома. Нельзя сказать определённо, так ли это было на самом деле. Леонид Аркадьевич потратил массу времени, чтобы подобного не случилось. Как только ситуация с дополнительными сущностями прояснилась, партиец взял бразды правления на себя, составил точный график индивидуального существования и провёл маркерные линии поведения, за которые выходить сущностям не рекомендовалось. Если же возникало неповиновение, Леонид Аркадьевич искоренял его бескомпромиссным запоем, каждый из которых мог стать последним. Сущности боялись за тело носителя и делали почти всё по указке Воронова-Шумского.
Срывы тоже порой случались, но мудрый парторг продумал и это, закрепив в сознании сущностей, что причинять вред своим землякам-тушинцам нельзя, не по зге, а что до остальных, то их провинности должны были соответствовать двум параметрам – аморальщина и беспартийность. Так что в соседствующих Войковском и Строгинском районах эти качества могли стать и приговором. Особенно ночью, когда людоед Поликарп или альпинист Гиви ловко ползали по балконам, движимые своими тёмными, чудом объединёнными инстинктами, которые можно было бы купировать медикаментозно, но Леонид Аркадьевич опасался за ясность своего рассудка. Тело на всех было одно, и экспериментировать с психотропными препаратами действительно было рискованно. Тем более что за почти десять лет сосуществования ощутимого вреда нормальному обществу сущности не нанесли. Были выкрадены из своих квартир и съедены шесть домашних насильников, из своих кабинетов – четыре злостных взяточника и два радиолюбителя, пойманных на прослушивании враждебной радиостанции «Голос Америки». В остальном хомо квантикус воспринимался окружающими как приличный человек с принципами. Дверью в подъезде он не хлопал, почтовые ящики не поджигал и чужих мужей не спаивал. Правда, поначалу соседей смущали дикие крики, периодически доносившиеся из его квартиры под утро, но когда Леонид Аркадьевич уплотнил стены фанерой и стекловатой, тогда поводы критиковать исчезли окончательно. Кроме того, возможность всегда задействовать сущность бухгалтера Елизаветы делала его незаменимым помощником при расчёте за коммунальные услуги. За время своего диссоциативного расстройства идентичности Воронов-Шумский сберёг соседям-пенсионерам большие деньги, на которые они в складчину отремонтировали мусоропровод. Это капиталовложение и самому Леониду Аркадьевичу облегчило некоторые бытовые аспекты, невольно возникшие вместе с дополнительными сущностями. Больше ему не приходилось в четыре часа утра брести к мусорному баку на другом конце двора и отбиваться от стаи собак, словно дожидавшихся его там.
