В дальнем конце зеркальной стены приоткрылась дверь. Аквилла твердой походкой зашел туда. Там была копия пациентской части смотровой, за тем исключением, что еще стоял стол и дополнительный стул. Аквилла с интересом посмотрел на Медянцева, с интересом посмотревшего на Аквиллу.
Это был мужчина около сорока лет, довольно высокого роста, с длинными и слегка неряшливыми черными волосами, трехнедельной щетиной, бледным цветом кожи и, видимо, профессиональной сутулостью. Он сидел за столом, водрузив подбородок на руки, сложенные в замок.
– Присаживайтесь, – негромко сказал аналитик.
Аквилла присел напротив магнетизера. Теперь их разделял только стол.
– Кофе будете? – спросил Медянцев.
Аквилла мельком глянул на электрочайник за спиной аналитика, ряд грязных кружек там же, отметил для себя слой пыли, покрывающий и кружки, и чайник, и вежливо отказался. После ритуального пожимания рук и называния друг другу имен, аналитик предложил перейти к делу, Аквилла был не против.
– Что привело вас сюда? – начал доктор.
– Приказ прокурора. Он беспокоится о моем психическом здоровье после того, как я при самообороне убил двоих бандитов.
– Вы не поняли. Я не спрашивал, кто направил вас в мою контору, я спросил, что привело вас ко мне в кабинет. Вы могли бы как остальные пациенты сесть в кресло в основной части смотровой и пройти курс дистанционно.
– Не знаю. Может вы поможете разрешить мне какие-то личные проблемы?
– Логично. Человек не пойдет на классический сеанс психоанализа, если у него нет проблем. Так в чем заключается ваша проблема?
Про себя сыскарь подумал: «Мои проблемы? Я состою в тайном обществе – Ордене Срединного Союза, планирующем государственный переворот. Это не проблема. Я столкнулся с настоящей магией, практикуемой главами Ордена, не укладывающейся в рамки рационально объяснимого мира, от чего иногда боюсь за свой рассудок. Это тоже не проблема: нельзя отрицать неведомое, когда оно происходит перед твоими глазами только потому, что так жить удобнее. Орден намерен использовать меня как острие чистки в Срединном Союзе. Это также не проблема: чистка необходима Союзу, и лучше ее проведу я, нежели какой-нибудь мясник. Во главе Ордена стоят Магистры, которые являются какими-то непостижимыми сущностями, явно не людьми. Но и это не проблема: точнее это не имеет значения, так как цель Ордена – благородна». Поэтому вслух Аквилла сказал:
– А может вы поможете мне определить мою проблему?
– Думаю это будет несложно. Пойдемте по классическому пути. Расскажите воспоминание из глубокого детства.
– Э-э, какое? У меня их много.
– Мультфильм, к примеру, который запал вам в душу, что у вас всплывает в памяти?
– Прям всплывает?
– В голову что пришло – прямо сейчас!
И Аквилла рассказал ему такой эпизод.
Бородатый полуголый качок прикован к скале, его допрашивает орел, и орел спрашивает:
– А теперь – признайся, какие тайные причины побудили тебя это сделать?
И закованный бородач сурово отвечает:
– Я хотел помочь людям.
Глаза орла наливаются кровью, он рвет печень прикованного своим клювом и, всматриваясь в искаженное лицо допрашиваемого, орел кричит на него:
– Говори правду! Скажешь?
Бородач набирает в грудь воздуха и громовым голосом оглашает окрестности:
– Я хотел помочь людям!!!
И его голос слышен в долине и какой-то там пастух у костра кричит в горы:
– Боги, вы не справедливы!
А тут другой качок с молотом и в рабочей робе, падает на колени и молит прикованного:
– Признайся. Одно только слово и тебя пощадят!
Но скованный цедит сквозь зубы:
– Все равно не поймете.
И орел, полагая что бородач вот-вот расколется, вкрадчиво шепчет:
– Почему же? Ведь это так просто. Скажи – виноват, хотел власти, силы, могущества… Всякий тебя поймет.
Усмешка скривила лицо узника, и он глумливым тоном отвечает:
– Я хотел помочь людям. Неужели вы не понимаете – ведь это так просто. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха-ха! АХАХАХАХАХХАХХАХАХАХАХАХХАХАХАХ!
Орел пораженно шепчет:
– Он смеется над нами, – и орел взлетает вверх, насколько высоко он взлетел неясно, но определенно он долетел до огромного и брутального старика, закутанного в тогу, видимо, собираясь донести ему.
Однако в этом не было необходимости – смех заключенного гремел громом до самых небес и явно злил старика. Наконец тот дошел до определенной точки и произнес свой приговор, и голос его пробирал до костей:
– Тебе мало твоих мук? Так получай самую страшную кару – забвение.
И из глаз старика ударили молнии: цепь молний окутала скалу с прикованным, и от этих ударов скала стала проваливаться в появившуюся бездну, но и это не остановило смех. И среди своего торжествующего смеха узник, рушась в пропасть, выкрикнул:
– Я хотел помочь людям – и я помог им.
И смех его звучал, пока земная твердь не сомкнулась над головой мятежника.
И только тогда старик закончил свой приговор:
– Все – нет больше Прометея – и не было его никогда!
Конец.
– Занятный эпизод. А с каким энтузиазмом, с каким жаром вы о нем рассказывали. Почему это вольное изложение древнегреческого мифа так важно для вас?
– В нынешнее время, когда наше молодое поколение узнает о содержании преданий и легенд из компьютерных игр и богомерзких блокбастеров, во всей массе которых не найдется и трех стоящих идей, очень важно сохранить в памяти подлинный смысл древнего мифа, прошедший через десятки веков.
– Но какие именно смыслы вы усмотрели в этом моменте мифа?
– Ну разве это не очевидно? Во-первых, это логика власти: за проступки наказывают, да, но за неповиновение – уничтожают, хотя для власти – даже божественной вполне достаточно и одного, пусть и неискреннего, но слова покорности. Видимо это лежит в самой сущности любого господства –достаточно внешней покорности, чтобы твоя власть была крепка. Во-вторых, и это вопрос мироустройства: боги не справедливы. За добрые дела они воздают злом, за подвиги карают. И если ты жаждешь добиться правосудия на земле – ты должен пойти против богов. В-третьих, касательно самого страшного для личности – это не смерть, но забвение. Такое уничтожение самой памяти о жившем, как будто бы его никогда и не существовало. И, наконец, в-четвертых, и об этом все же не стоило проговариваться детям: действительно, нет Прометея, и не было его никогда… альтруистические поступки и те, кто их совершает… таких не бывает, есть только такие, о которых говорил орел, которые ценят и добиваются лишь силы и власти, просто напоказ выставлять этого нельзя, ведь без благолепных белил и румян морали, красивых слов о чести и правде можно собрать лишь шайку, но не тот прочный режим власти, который называют – государством.
– Но отчего вы упустили концовку мультфильма, ту в которой последствия подвига титана пережили его?
– Потому что последствия, дела, поступки – это всего лишь последствия, дела, поступки. Но личность – не важно человека ли, титана или даже бога – это нечто совсем иное. Именно поэтому Прометей несмотря ни на что потерпел поражение. И это в своем роде предостережение – ты можешь быть великим героем и совершать грандиозные деяния, но если ты потерпишь поражение… тебя ничто не спасет.
– А вы видно с детства были мыслитель. Правда с несколько бедной эмоциональной сферой.
– Ну да. Я – свободный художник и холодный философ, и в сердце моем нет жалости, – вставил Аквилла цитату из классики.
Но аналитик то ли не сообразил откуда она, то ли вдруг задумался о чем-то постороннем, в любом случае он сказал:
– Интересно… пойдемте дальше. Что вам снится? Какой сон всплывает у вас в памяти в первую очередь?
Аквилла пристально посмотрел на Медянцева (прикинул о своем последнем сне о Неведомом и смерти своего друга), затем прикрыл веки, откинулся на спинку стула и стал рассказывать ему сон из какого далекого-далекого периода своей жизни:
– Это весьма странный сон, если конечно к снам в принципе может относится понятие нормальности. Был теплый июльский день. Летнее небо с небольшими облаками. Светит яркое солнце. Передо мной залив – вижу другой берег. Иду по мосту. Мост построен кустарно. На некоторых участках есть рабочие. Не то чтобы они мне не нравятся, но я не хочу чтобы они меня заметили. Я иду вперед, но кажется они меня замечают. Периодически оглядываюсь. В один из моментов вижу, что все таки меня заметили и что рабочие бегут ко мне. Бегу от них. Мост, который сначала был выше уровня воды постепенно приближается к ней и, наконец, перестает быть мостом, а становится какой-то переправой – рядом плотов, соединенных вместе веревкой-канатом. Перепрыгиваю с одного плота на другой, они раскачиваются как льдины. Один край спускается, другой поднимается, но я все перепрыгиваю и бегу дальше. Чем дальше, тем плоты становятся хуже. Наконец, один из них буквально рассыпается от того, что я наступил на него, и я оказываюсь в воде. Всплываю, но по непонятной причине не могу удержаться на плаву, вновь погружаюсь, барахтаюсь, наконец, замечаю рядом небольшую палочку – прутик. Опираюсь на нее, вдавливаю ее в воду и обретаю равновесие, могу плыть. Плыву обратно мимо плотов, доплываю до места, где мост выше уровня воды, понимаю что тут уже мелко, дотрагиваюсь ногой до ила, встаю: я по пояс в воде, передо мной камыши. Рабочие на мосту возвращаются на свои места, чтобы продолжить работу, говорят друг другу что-то вроде «Недалеко ушел то, и стоило из-за него беспокоиться». После этого я просыпаюсь.
