Гассан, казалось, обдумывал услышанное.

– И, может быть, возможность, усилить влияние Аяанле?

Хацет обаятельно улыбнулась:

– Сделать предложение – это была ваша идея. Вы должны были знать, как мы примем его.

Он ответил ей улыбкой:

– Вы мне нравитесь. Я сказал моему каиду, что, по слухам, ваши речи умны, а он мне ответил, что для меня это будет даром божьим – иметь жену, которая не побоится ловить меня на моих глупостях. Я рад, что вы все же решили приехать, несмотря на желание вашего батюшки быть у меня шипом в боку.

– Он будет острым шипом. Но да… – осторожно добавила она. – Я тоже рада, что я здесь.

Гассан помолчал, а когда заговорил снова, всякие намеки на заигрывание исчезли из его голоса:

– Есть и еще кое-что – вы должны принять это, прежде чем дадите согласие на брак. И это вопрос гораздо более личный.

– И что же это?

– Для меня благополучие Дэвабада всегда на первом месте. Прежде всего я – король, а потом уже все остальное. А после этого? Я в первую очередь отец, а потом уже муж. Мунтадир – мой эмир, и это не может измениться. Даже если у нас родится сын. – В его глазах снова появился блеск эмоций, и, когда он заговорил, голос его смягчился. – Это мой долг перед ним за ту жизнь, которой он живет здесь.

Хацет обуздала свои реакции – мимо ее глаз не прошло жесткое выражение его губ. Начиналось сражение, к которому она подготовилась – она знала, что впереди ее ждет долгая, сложная война, хотя другие вряд ли будут знать о ней. Ведь ее соплеменники такие тугодумы. У нее, конечно, были надежды, но пока о них придется забыть.

Она выкинула из головы печальные глаза мальчика-эмира на причале:

– Я понимаю. Но я должна быть уверена, что все рожденные нами в браке женщины получат в равной степени защиту, богатство и безопасное будущее.

– Конечно. Они будут Кахтани.

«Они будут Кахтани».

Казалось, что такая судьба несет в себе столько же проклятий, сколько и преимуществ. Но она огляделась, и проклятия – такие, какими они были, – показались ей мизерными рядом с благодатями и возможностями. Она распрямила плечи.

– Тогда я согласна, мой король. – Сердце ее при этих словах екнуло, но согласие она дала. Хацет не покинула бы Та-Нтри, если бы не была уверена. То, что Гассан поговорил с ней об этом и предложил альтернативу, только укрепило ее убеждение.

– Я искренне удовлетворен. И, если позволите… – Гассан потянулся к ней, и она позволила ему взять ее за руку. – Я бы хотел показать вам кое-что получше.

Хацет удивленно вскинула брови.

Он издал сдавленный смешок, его щеки на миг потемнели:

– Клянусь вам, эти слова в моей голове звучали гораздо невиннее.

– Возможно, мой отец не так уж не прав в своем недоверии к вам, – подначила она его. Но позволила себе почувствовать благодать его тепла.

– Королевские апартаменты находятся на верхних уровнях зиккурата, – объяснил Гассан, когда они направились еще выше. – Подъем туда – либо отличный способ сохранить форму, либо акт покаяния, в зависимости от вашего настроения.

Хацет посмотрела вниз на зеленое пространство зарослей в самом сердце дворца:

– Неужели этот сад никому не нравится? Он так красив и, мне кажется, занимает самый центр дворцового комплекса.

– Я не знаю ни одного Кахтани, который чувствовал бы себя там комфортно, – сказал, пожав плечами, Гассан. – Вам еще предстоит узнать, что магия дворца может существовать сама по себе… и она не всегда в ладу с джиннами. Днем сад завораживает, он прекрасен, но я бы не отважился заходить в него по ночам, даже если рядом со мной Ваджед. И я уж не говорю о глупых историях, которыми обмениваются слуги. Это истории о том, что канал якобы является местом сбора маридов.

Хацет напряглась. У нее дома рассказываемые людьми истории о маридах вовсе не были глупыми, в них говорилось о безутешных семьях, которые, проснувшись, узнавали, что кого-то из их близких заманили в реку и утопили, на их телах с мертвыми глазами оставались кровавые отметины. Слава богу, такие трагедии случались редко, но все же достаточно часто, чтобы Аяанле имел совершенно, совершенно иное понимание маридов. Для них мариды были больше, чем исчезнувший миф.

И они держали при себе это понимание – никто не хотел, чтобы какие-то чужаки начали вынюхивать всякие подробности о Та-Нтри.

– Это и в самом деле верхний уровень зиккурата, – просто сказала она.

Когда они поднялись на широкий простор вершины склона, расчерченного террасами, солнце наконец стало пробиваться сквозь тучи. У нее создалось впечатление, что когда-то – много веков назад – здесь были королевские апартаменты. Руины стен и разрушенные арки загромождали поросшую сорняками площадку, словно торчащие из земли каменные пальцы. Нет, скорее не каменные, поняла Хацет. Это были кораллы, как человеческие замки у нее дома.

– Теперь нужно подождать, – прошептал ей в ухо Гассан, и она почувствовала тепло его дыхания.

В воздухе появился вихрь дымка, словно сверкающий черный песок заплясал в туманных стволах солнечных лучей. Запах обожженного дерева, аромат магии.

Площадка перестроилась. Коралловые стены окружили изящный комплекс зданий, возникший вокруг беседки, из которой открывался вид на город. Она мгновенно узнала эти здания, архитектуру приземистых башен с зубчатыми стенами наверху, не говоря уже о головокружительном чуде арок и маленьких куполов, идеально точно повторяющих человеческие руины в Шефали, волшебной силой преобразованные в дома джиннов. Сорняки и гниющие листья, забивавшие уличные вазоны, исчезли, вместо них появились зеленая трава и изящные нильские лилии, плавающие на поверхности воспроизведенных с зеркальной точностью прудов. Гостей приветствовал огромный баобаб над висячим садом, словно перенесенным сюда из Эдема… если только в Эдеме были растения и цветы характерные для Та-Нтри.

Мысли Хацет метались, она вдруг поняла, что сделала шаг. Мерцающая хлопковая материя багряного и золотистого цветов драпировала входы за жаровнями, на которых испускала свой аромат мирра. Это была дань уважения ее дому, измышленная художником, и она не знала, то ли дело было в долгом путешествии, то ли в ее неуверенности относительного избранного пути, но, повернувшись к Гассану, она почувствовала, что слезы просятся ей на глаза.

– Это было необязательно, – поспешила сказать она.

Ее реакция, вероятно, прозвучала грубо в сравнении с ее прежними выверенными словами, но Гассан казался скорее изумленным.

– Я хотел, чтобы у вас было здесь место, которое вы считали бы своим собственным, место, которое напоминало бы вам дом. – Он замолчал, но вскоре добавил более спокойным тоном: – Я жалею, что не додумался до этого для моей первой жены. Саффия всегда казалась такой потерянной, и, только когда она умерла, я понял, что она тосковала по берегам Ам-Гезиры, а драгоценности и парфюмы Дэвабада ее мало интересовали.

Хацет знала, что Гассан талантливый политик, но раскаяние, горчившее в его голосе, показалось ей искренним, зеркалом его эмоционального убеждения в том, что его наследником останется Мунтадир. И хотя такая преданность первой жене и сыну необязательно была многообещающим знаком для тех политических махинаций, на воплощение которых надеялись ее соплеменники, она хорошо говорила о человеке, женой которого Хацет вскоре собиралась стать, чью жизнь соглашалась разделить.

Он не обязан был делать это. Хацет происходила из семьи благородных коммерсантов, ее воспитывали в вере, что если для власти важны два фактора: золото и семейное имя, то купить эту власть может кто-то один. Ей одного взгляда хватило, чтобы оценить непомерность богатства, необходимого для сотворения такого прекрасного места, но она знала также, что Дэвабад и финансовая стабильность не есть синонимы – на самом деле она была богаче ее мужа. Гассан мог легко оснастить крыло дворца накопленными королевскими сокровищами, которые уже лежали в его хранилищах, но он предпочел заплатить за что-то новое. За дом уникальной архитектуры, предназначенный для нее.