Это было предупреждение, и Хацет не могла спокойно пройти мимо него.

– Я так это себе и представляла. Хотя я в то же время считаю, что сердечный дом можно создать где угодно, было бы желание.

– Возможно, госпожа Хацет. – Он по-прежнему говорил по-нтарански, и Хацет находила в этом утешение. Она хорошо говорила по-джиннски, но для нее этот язык был языком бизнеса. Языком коммерции, управления и общения с иностранцами. Нтаранский был языком для дома, что явно знал и король. Но Хацет достаточно долго была в политике и потому могла только приветствовать королевский жест, не забывая, однако, причин, стоящих за ним.

Гассан показал на широкую закругляющуюся и теряющуюся из вида лестницу, которую затеняли решетки со свисающими с них желтыми цветами.

– Я вообще-то надеялся поговорить с вами как раз об этом и без вашего отца, если вы позволите. Так вы в состоянии прогуляться?

Она, с одной стороны, насторожилась, а с другой – была заинтригована. Откровенно говоря, у них было очень мало оснований разговаривать до свадьбы – целая команда дипломатов, политических советников, финансистов, юристов и клериков от обоих их племен обговорила в мельчайших подробностях условия их брака, начиная от церемонии до контракта, который свяжет два их народа. Что такое хочет узнать король, чтобы это осталось только между ними двумя?

– Конечно, – вежливо сказала Хацет, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучала нотка озабоченности.

Они двинулись к лестнице. Король кивнул охраннику, но тот и без того не пошел следом, и через несколько мгновений они уже были одни. Хацет на ходу восторгалась дворцом. Замок их семьи был построен несколько веков назад на руинах, оставшихся после людей, но, когда основали Шефалу, Дэвабад уже считался древним городом, и все во дворце, казалось, свидетельствовало о его волшебном прошлом. Но когда они проходили мимо настенных картин, шли по следам первых Кахтани (не говоря уже о ее собственных предках), которые бродили этими коридорами и перестроили мир, Хацет казалось, что стоит ей закрыть глаза, и она услышит шепот легендарных Нахид.

То, что она увидела за лестницей, тоже ее не разочаровало. Со стен дворца Хацет могла видеть Дэвабад, раскинувшийся внизу и казавшийся отсюда таким маленьким. Племенные границы словно паутиной искромсали город на части, опутали жизни десятков тысяч.

– Дух захватывает, – сказала она.

– Это да, – согласился Гассан. – Я стараюсь хотя бы раз в день полюбоваться этим зрелищем. Впрочем, когда вы понимаете, что несете ответственность за все это, дух захватывает уже с меньшим удовольствием.

Она посмотрела на него украдкой. Гассан, на ее вкус, был далеко не красавцем, впрочем, Хацет подозревала, что несколько десятилетий назад от его подмигивания румянец проступал на лицах знатных дам. Теперь же его лицо говорило о стойкости и некоем классическом изяществе. Она оценила его сильный профиль, руки в тяжелых, усыпанных драгоценными камнями перстнях, покрытые мозолями, напоминавшими о десятилетиях его военной службы.

Он заговорил снова:

– Я слышал множество историй о вашей Шефале. Один архитектор принес мне чертежи, и я, вероятно, вызывал раздражение у множества путешественников из Аяанле в последние несколько месяцев, прося их рассказать мне о вашем доме и вашей персоне.

Хацет не осуждала его любопытство – она делала то же самое.

– И вы узнали что-нибудь интересное?

– Много чего. Но я пытаюсь осмыслить то, что узнал. Потому что из всего сказанного у меня складывается портрет умной, рассудительной благородной женщины с многообещающим будущим в стабильной идиллической земле. – Гассан махнул рукой в сторону города внизу. – Может, мы и выглядим красиво, но, несмотря на все мои усилия, для описания Дэвабада я никогда не пользуюсь словами «идиллический» и «стабильный». А потому я думаю, госпожа Хацет… – Он повернулся к ней, заглянул в ее глаза. – Я спрашиваю себя, почему вы здесь.

Хацет прислонилась к низкой стене:

– Может быть, меня очаровали истории о вас, которые мне удалось найти.

Гассан рассмеялся сочным смехом:

– Старый вдовец с ребенком, неспокойный город и политическая жизнь, которая не даст вам ни секунды покоя… неужели об этом теперь мечтают молодые женщины?

– Меня трудно назвать молодой женщиной, и вы наверняка знаете, что до вас у меня были мужья. – «Мужья», вероятно, было не лучшим словом. «Консорты», наверное, прозвучало бы лучше – мужчины, с которыми она обменивалась простыми уверениями во взаимопонимании, были временными и незаметными. Многие женщины ее положения делали то же самое. Настоящий муж, человек с правильными политическими убеждениями, с которым она могла бы провести век своей жизни, был выбором не очень-то и привлекательным для джиннов. Приятельские отношения и желания могли быть мимолетными, и, хотя ей и нравились ее мужчины, расставания неизменно приветствовались.

– Да, я знаю, – задумчиво сказал он. – Хотя это не объясняет, почему вы приняли мое предложение. Я думал, что на вас, возможно, оказывают давление ваше племя или ваш отец, но теперь я вижу – это не так; он, кажется, готов чуть ли не выкрасть вас и увезти домой, а вы не кажетесь мне женщиной, поддающейся чьему-то давлению. Тогда почему?

Хацет разглядывала его. Среди сотни сценариев, к которым она приготовилась – враждебный пасынок, докучливый политик, отец, который и в самом деле похищает ее, – не было вопроса, поставленного напрямую самим королем, который хочет знать, почему она избрала этот путь. Зачем ему это? Он был влиятельным, уверенным в себе человеком, а Хацет из собственного опыта знала, что большинство таких мужчин считает: любая женщина будет счастлива их заполучить. Почему король джиннов сомневается в ее желании стать королевой?

Ведь этого хотят все женщины, разве нет?

Так или иначе, но он задал ей вопрос… И Хацет почувствовала желание ответить ему чем-нибудь не слишком банальным. Ей нравились его умные слова гораздо больше, чем следовало бы, потому что она еще на причале могла сказать, что это человек, который умеет завернуть истину в такую словесную обертку, что сам господь бог с небес не сможет разобрать ее истинного цвета.

И именно так дела и обстояли, разве нет? Потому что Хацет нравилось держать ухо востро во время этого разговора. Гассан не походил на ее консортов, которые были благодушными и так горели желанием угодить ей, что ей не удавалось поговорить с ними по-хорошему, не говоря уже о том, чтобы пооткровенничать. Ее жизнь в Шефале прошла бы, как и у всех остальных, в улаживании семейных дрязг и ведении дел с теми же коммерсантами и знатью, с которыми вел дела ее отец, а до него ее бабушка и прабабушка с прадедушкой. Это был тяжелый труд – достойный труд, – благодаря ему рынок работал, а ее народ не голодал, если муссоны приходили позже обычного. Но Шефала была малым городом.

Дэвабад же был ДЭВАБАДОМ. Другого такого города в мире не было. Здесь Хацет могла принимать решения, которые изменяли бы жизни десятков тысяч. И не только в городе, но и по всей земле. Решения, которые укрепляли власть и безопасность ее народа, как, например, продление пребывания аяанлеского джинна на посту великого визиря. Решения, которые были справедливыми, как, например, восстановление покровительства над шафитами, что когда-то и было главной причиной завоевания города их предками.

– Амбиции, – сказала она наконец.

Выражение удивления на его лице доставило ей удовольствие.

– Амбиции? – повторил он.

– Да. Истории о вас точны, мой король. Та-Нтри – идиллическая земля, а я подозреваю, что была бы счастлива властвовать здесь. Ни о чем другом я и не мечтала. А тут как раз совет коммерсантов принес мне ваше предложение, и я целую неделю ни о чем другом не думала. Я люблю Шефалу, но она несравнима с… этим, – сказала она, кивая в сторону огромного города, лежащего внизу перед ними. – Она не сердце нашего мира, невзирая на все развлечения и ужасы, которые она предлагает. У меня здесь будет масса возможностей изменить мир к лучшему, встречаться с людьми и получать жизненный опыт, какой я и представить себе не могла у себя дома. Мне это показалось приключением, вызовом, мимо которого я не могу пройти.