Город растянулся вдоль левого берега реки по обе стороны от крепостных стен. Детинец, обнесенный прочным земляным валом и частоколом, внутри которого теснились усадьбы нарочитых, и высокий, с островерхим шатром кровли терем посадника. Вокруг кремля и детинца раскинулся обширный посад. Несмотря на ранний час, над многими крышами уже поднимались сизые струйки дыма, звенело железо в чьей-то кузне, лаяли собаки и мычала скотина, приглашая хозяек подоить ее. Да и на пристани было многолюдно. Сновали шустрые приказчики, работники несли к амбарам кули. Ярине показалось, что самых разных лодей у берега видимо-невидимо. Гости из многих стран стекались на ладожский торг. Преобладали, конечно, купцы данов и свеев. Но бывали здесь и булгары, и арабы, и ромеи. Их диковинные одежды то и дело мелькали в толпе. Город шумел, окончательно просыпаясь, и Ярина невольно съежилась, представив, что ей сейчас придется окунуться в бурлящую, суматошную толкотню. Ее душа, желавшая уединения, приходила в отчаяние от одной этой мысли. Брат посмотрел на нее сочувственно и сказал, что они сейчас же, едва причалив, отправятся в батюшкину усадьбу, а потом он сходит узнать, когда их сможет принять посадник.

Ярина уже успела переговорить с братом насчет того, что ей надо бы пожить где-нибудь на отшибе, в малолюдстве и покое. Ждан, для порядку, чуть поупирался – мол, как же я и в кузне работать стану и за торжищем следить, да и за ней самой тогда особый пригляд нужен будет. Однако согласился быстро: видел, что с сестрой совсем неладно. Он было предложил позвать ей знахаря, но Ярина отказалась так решительно, что Ждан не стал настаивать.

Пока она отдыхала в чисто прибранной работниками, жившими здесь постоянно, просторной горнице батюшкиной усадьбы, брат отправился в детинец разузнать, что к чему. Явился он только к обеду, очень довольный, и объявил, что посадник примет их немедля.

От усадьбы с кузней до детинца оказалось недалеко. Ждан и Ярина прошли по узкой, мощенной тяжелыми дубовыми плахами улице, что вела к детинцу через слободу косторезов. Здесь жили в основном мастера, изготавливавшие украшения из кости, узорные гребни, кубки и рога для питья и накладки для луков. В старые времена они ладили и доспехи из костяных чешуй, но теперь воины предпочитали железные панцири и кольчуги…

Вал с частоколом открылся внезапно. Вот только загораживали его от взора высокие заборы усадеб, и вдруг, кажется, над самой головой нависла огромная земляная насыпь, поросшая зеленой травой вперемешку с одуванчиками, увенчанная тыном из толстенных, поставленных стоймя, замшелых бревен. Острые верхушки их, мнилось, желают пропороть небеса. На некоторых торчали наколотые звериные черепа – обереги, отпугивающие зло. Пройдя вслед за братом вдоль тына, Ярина вступила в детинец через широкие ворота. Тяжкие, окованные железом створки распахнуты настежь, а возле них одетые в полные доспехи гридни со щитами и копьями. Гридни пропустили пришлецов, не задавая вопросов.

Ярина оглянуться не успела, как оказалась вместе с братом во дворе посадничьего терема. Терем окружал тын – язык не поворачивался назвать его забором, – не многим уступавший тому, что окружал детинец. Ворота, под стать тыну, такие же мощные и тяжелые, были тоже приветливо распахнуты. И также стояли возле них оружные гридни. С резного крыльца навстречу Ждану сбежал молодой парень в яркой рубахе с узорным шитьем по подолу и вороту. Оказалось – свой, из Белоозерских, и не абы кто – Храбра Мстиславлевича больший сын! Парня звали Твёрд, и хоть было ему всего четырнадцать зим – отрок еще, – а уж отцовская стать проявилась – широк в плечах, крепок и жилист. Белокурые волосы подстрижены скобкой, щеки румяные – девкам на загляденье, а голубые очи так и сияют.

Ждан познакомил его с Яриной и шепнул той между делом, что Твёрд ходит в дружине посадника уже третий год. Поначалу – в детских, теперь вот в молодших. Храбр отослал его подальше от себя, чтоб сызмальства привык к самостоятельности. Парень отнесся к Ярине с подобающим уважением: как-никак жена отцова побратима, считай, что мать! А она смотрела на пригожего молодца, и в сердце ее стыл ледяной ком. Она-то знала уже, что Храбра Мстиславлевича более нет на этом свете!

Стараясь не глядеть парню в глаза, Яра поднялась на крыльцо.

В хоромах посадника оказалось на диво светло. Просторная гридница была залита солнечными лучами, втекавшими через открытые стрельчатые окна, сработанные на новый, киевский лад. Сам посадник стоял у одного из них и беседовал с высоким седым воином в вороненой кольчуге. Был посадник Твердислав краснолиц и широк в плечах, а грудь его так глубока, что казалось – подсунул он под рубаху сложенный плащ. И годы его не брали, хотя по летам годился он Ярине со Жданом в отцы.

Посадник рода был не варяжского, потому носил бороду. Отец его, Вышата Волчик, родился здесь же, в Ладоге, происходил из ильменских словен, а мать Твердислава – и вовсе из народа тиверцев, что сидят по Дунай-реке. Сызмала будущий ладожский посадник постигал воинскую науку и в походы хаживал: в первый раз аж с самим Вещим Ольгом, хотя был тогда Твердислав едва ли не в детских. Потом, возмужав, дважды ходил с Игорем Старым[92] на Царьград, был ранен, но каждый раз, возвратившись, привозил немалую добычу. А после, уже став посадником, крепко стерег полуночные рубежи Руси, держа в устье Нево быстрые лодьи с сильной дружиной. И гордые варяги, а то и даны со свеями охотно шли служить в его дружину.

Заслышав вошедших, Твердислав кивнул своему собеседнику, отпуская его, и обернулся к гостям из Белоозера:

– Так, так! Уж не побратима ли моего Богдана Садко детушки пожаловали? – загремел он. Голос у посадника был на редкость зычный. – А ну-ка дайте на вас взглянуть!

Он с ходу облапил стоявшего впереди всех Ждана, и тому пришлось позабыть, как полагается по чину приветствовать посадника. Ярина смотрела, как брат отчаянно пытается соблюсти вежество, и едва удержалась, чтобы не засмеяться. Твердислав наконец отпустил Ждана, восклицая: «Каков вымахал, а? Я ведь тебя вот такусеньким на ладони качал!» «На такой ладони и взрослый проехаться может», – подумала Ярина, глядя на его руки. Но тут посадник обратил на нее свой огненный взор.

– А что ж за красна молодица в нашем терему? Уж не Ярина ли свет Богдановна? – Она испугалась было, что лихой посадник по-простецки станет и ее тискать, но тот лишь шагнул на пару шагов. Ярина поклонилась, опустив по обычаю взгляд. Твердислав же отвесил ей поклон. Как ровне.

– Ну проходите, гости дорогие, рассаживайтесь по лавкам да рассказывайте, что за дело у вас. Сейчас нам и яства подадут. Проголодались, чай?

Они чинно заняли почетные (в гриднице! – на лавках! – неслыханное дело![93]) места, и начался неспешный разговор о разных вещах вроде охоты, рыбной ловли, да цен на торгу, да о том, что корелы опять озоруют – треплют купцов и надо бы их приструнить. По обычаю сразу о деле не говорили – заходили издалека.

Ярина все больше помалкивала, слушая, как Твердислав Вышатич сказывает про то, как третьего дня набежали на малое сельцо, что в полпути к устью Нево,[94] невесть откуда взявшиеся свеи на одном корабле. Сельцо пограбили и пожгли, а мимо как раз шли дозорные лодьи Твердислава с воеводою Ростиславом Ингваревичем. Углядев дым, они поворотили к берегу и застали свеев врасплох. В короткой и злой сече находников всех перебили, а кораблик их, добротную снекку, привели добычею. Вот, к слову, отрок Твёрд, земляк ваш, самолично двух свеев порубил! Витязь растет, под стать отцу!

При новом упоминании о Храбре Ярина снова пригорюнилась. Твердислав заметил и стал расспрашивать:

– Почто так бледна? Неможется? Может, кликнуть знахаря? Есть хороший! Женок моих завсегда пользует от хворей разных. А ежели случай трудный, так сейчас арабы на торг приехали. Один, сказывали, знаток всяких трав, по звездам судьбы читает…